​Читаю труд французского историка Поля Лемерля «Первый византийский гуманизм». Занимательно, что организация учебного процесса в византийских школах X века довольно сильно напоминает знаменитую Белл-Ланкастерскую систему обучения. В письмах т.н. «Анонимного учителя», дошедших до нас в составе рукописи из Британской библиотеки (Add. MS 36749 – оцифрована, но на данный момент недоступна на сайте), который был единственным преподавателем в собственном учебном заведении, встречается упоминание таких категорий учеников, как «избранные» (ἔκκριτοι) и «начальствующие» (ἐπιστατοῦντες). Они имели особое положение благодаря своим способностям и наряду с самим преподавателем (διδάσκαλος) участвовали в обучении. Они занимались с менее преуспевающими учениками, а педагог осуществлял надзор за прогрессом последних, но при этом лично их не обучал. Кроме того, возможно, эти избранные и начальствующие ученики вовлекались и в административно-хозяйственную сферу жизни школы. В одном из писем учитель предоставляет им право самостоятельно решить некий важный вопрос и обещает довериться их решению, если оно окажется единогласным.

#culture #Byzantium

С начала «темных веков» образование на западе Европы сосредотачивалось в монастырских и епископальных школах и приобретало соответствующую религиозную специфику. В то же время важной чертой византийской системы образования являлось сохранение светских школ подобных той, о которой я писал выше. В таких школах ученики обучались работе со словом и речью: грамматике, поэтике и риторике. Образцами для них служили античные произведения, главным образом эпохи позднего эллинизма и имперского Рима. Овладение риторическими правилами и приемами красивой речи составляло альфу и омегу школьного образования, и их значение для византийского образованного человека трудно переоценить. Риторика не только прокладывала ему дорогу к занятию важных государственных и церковных должностей, не только приобщала его к универсальной и тысячелетней культурной традиции – она имела практически трансцендентное значение. Вот как об этом пишет Лемерль: «Византийская риторика представляет другой аспект языка. Она сродни языку посвященных. Она принадлежит тому миру знаков, который повторяет мир форм и выходит за его пределы, является другим лицом действительности». Фактически правильная речь определяла и самого человека, и его способность к познанию истинной сути вещей.

#culture #Byzantium

​​24 июня традиционно отмечается Рождество Иоанна Крестителя. Считается, что он родился на шесть месяцев раньше Спасителя, и раз уж Рождество Иисуса приурочивается к зимнему солнцестоянию (25/21 декабря), то Иоанн автоматически связывается с летним (21 июня). История появления на свет «первейшего среди пророков» изложена в Евангелии от Луки: Йоханан (יוֹחָנָן‎) родился у пожилой бездетной пары, священника Захарии (זְכַרְיָה) и его жены Элишевы (אֱלִישֶׁבַע). Архангел Гавриэль лично явился будущему отцу с благой вестью и сразу же наказал его лишением дара речи за неверие.

К музыке Иоанн Креститель, напомню, имеет самое прямое отношение. Слоги из посвящённого ему гимна послужили названиями для ступеней гексахорда (последовательности из шести нот) — основного «строительного материала» средневековой музыкальной теории — и перешли на ноты: это всем известные ut, re, mi, fa, sol, la. Нота Si тоже не что иное, как аббревиатура Sancte Iohannes (Святой Иоанн). Подробнее об этом я писал в прошлом году, и уверен, сегодня многие музыковеды припомнят эту знаменитую историю.

А сейчас предлагаю в качестве музыкальной иллюстрации три произведения. Их автор — один из талантливейших музыкантов XVI века и главный римский композитор своего времени, Джованни Пьерлуиджи да Палестрина (Giovanni Pierluigi da Palestrina, 1525/26–1594). Все произведения датируются 60-ми годами (хотя изданы были позже): Палестрина служил тогда в Латеранской базилике, главной резиденции Папы, «матери всех церквей». Освящена она, надо сказать, тоже в честь двух Святых Иоаннов: Крестителя и Евангелиста, не говоря уже о Спасителе (Archibasilica Sanctissimi Salvatoris et Sanctorum Ioannis Baptistae et Ioannis Evangelistae in Laterano).

Первое произведение — крупное, для тех, у кого много свободного времени для наслаждения музыкой. Это Missa Ut re mi fa sol la, состоящая, как и положено, из пяти частей ординария. Объединяет их cantus firmus, т. е. «неизменный напев», звучащий крупными длительностями и служащий «каркасом» для полифонического «плетения». В данном случае в роли «неизменного напева» представлен именно гексахорд (партия второго сопрано). Обращение композитора у нему даёт повод предполагать, что месса была сочинена для праздника, посвящённого Иоанну. Одна из «фишек» Палестрины — добавление ещё одного голоса в заключительной части (Agnus Dei) для более грандиозного эффекта. Здесь седьмой голос как бы «подсвечивает» cantus firmus квинтой ниже в технике канона.

Второе и третье произведения — небольшие мотеты: Fuit homo missus a Deo, пересказывающий соответствующую главу из Евангелия от Луки —

Fuit homo missus a Deo
cui nomen erat Joannes.
Hic venit in testimonium,
ut testimonium perhiberet de lumine,
et pararet Domino plebem perfectam…
(Был человек, посланный Богом, и имя его было Иоанн. Он пришёл как свидетель, чтобы рассказать о свете и подготовить для Бога совершенный народ…)

… и Puer qui natus est, написанный на текст антифона по Евангелию от Матфея.

Puer qui natus est plus quam propheta est:
hic est enim de quo Salvator ait:
Inter natos mulierum,
non surrexit maior
Joanne Baptista.
(Рождённое дитя — больше, чем пророк, ибо он тот, о ком говорит Спаситель: Среди рожденных женщинами не было более великого, чем Иоанн Креститель)

Стиль Палестрины в XVI веке считался «старомодным», хотя сам композитор верил, что лишь свято сохраняет унаследованные великие традиции прошлого. Главная особенность его музыки — нарочитая плавность извилистых мелодических линий, легко ощутимое «дыхание» фактуры, отсутствие больших «независимых» скачков и тщательная ритмическая «маскировка» диссонансов — высочайший образец того, что в академической традиции именуется «полифонией строгого стиля». Имитационные фрагменты неизменно соседствуют с гомофонными участками, где голоса «расплетаются» и превращаются в аккордовые «столбы»: такой приём типичен для старинной музыки и обращаются к нему для ясного восприятия текста. Считается, что именно Палестрина сумел найти наиболее совершенный баланс между «вязью» и «прямотой слова».

​Откуда арабская бумага проникала в Византию

Как известно, распространение бумаги шло с востока на запад: Китай, Арабский халифат, затем европейские земли. В Византии это было хорошо видно в языке: для обозначения нового писчего материала ромеи использовали слово βαγδαδτικός, т.е. «багдадский», или βαμβύκινος – «бамбикский». Несмотря на созвучие с бамбуком, это слово происходит от названия сирийского города Бамбики, или Иераполис. Сейчас это Манбидж в современной Сирии. В позднеримское время город был столицей провинции Евфратисия (см. карту), а в эпоху арабо-византийского противостояния находился на пограничье и постоянно переходил из рук в руки. В то же время через него арабская бумага проникала в империю. В халифате бумага начала внедряться в делопроизводство с конца VIII века в правление Харуна ар-Рашида; тогда же было налажено ее изготовление в Багдаде. В соседней Византии первые бумажные документы из императорской канцелярии относятся лишь ко времени Константина VIII Мономаха, т.е. к середине XI века.

#history #Byzantium #Orient

​Излюбленная тема средневековых царствующих династий – искать свои корни в далеком эпическом прошлом, когда мужи были доблестны, девы – стыдливы, а подвиги – великими. Чаще всего оглядывались на историю, которую один слепой аэд из темных веков Эллады начинал со слов «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса…» ну и далее по списку кораблей. Победа ахейцев рассеяла побежденных троянских героев по свету, и вот уже Эней становится предком Ромула и Рема, Антенор основывает Венецию и Падую, потомки некоего Франкуса приходят в Галлию, а Брут – не тот, о ком можно было подумать, – добрался с товарищами аж до Туманного Альбиона.

Середина XII века для Англии – период расцвета рыцарской придворной культуры. Генрих II Плантагенет и его жена Алиенора Аквитанская правили своей «империей», опираясь на сложный идеологический конструкт, в котором было место и кельтским преданиям об Артуре, и троянскому эпосу. Эти сюжеты легли в основу рыцарских романов, жанр которых тогда развивался стремительно.

«Роман о Трое» стал одним из произведений, вобравших в себя эти особенности эпохи. В более чем 30 тысячах рифмованных строк Бенуа де Сен-Мор изображает Троянскую войну и то, что ей предшествовало, используя понятийный аппарат своей куртуазной эпохи: рыцарские поединки, вассалитет, культ прекрасной дамы и т. п. Характерно, что симпатии как этого конкретного автора, так и других чаще всего были на стороне троянцев, а Гектор так и вообще был в представлении куртуазного общества «идеальным рыцарем» – в отличие от того же Ахилла, который из-за женщины бросил войско и вероломно убил Гектора ударом в спину. Ахейцы в целом показаны как вероломные, трусливые и жестокие варвары, и вряд ли можно ошибиться, если сказать, что на это влияло и актуальное разделение христианского мира на западный и восточный: греков-схизматиков описывали в таких же выражениях. Роман завоевал бешеную популярность и им зачитывались не только в Англии, о чем говорят десятки рукописей из многих европейских стран.

В качестве иллюстрации – миниатюра из еще одной итальянской рукописи «Романа о Трое», на сей раз хранящейся в Национальной библиотеке Франции, Ms. Fr. 782, f. 175v. Эпизод, думаю, всем знакомый.

#literature #manuscripts #England

Раз уж я снабжал недавние посты миниатюрами из итальянских рукописей «Романа о Трое», будет уместно рассказать и о популярном итальянском произведении, посвященном гомеровскому эпосу. Это «История разрушения Трои» (лат. Historia destructionis Troiae), написанная ок. 1287 года сицилийским нотарием Гвидо де Колумна. Его принято идентифицировать с придворным поэтом императора Фридриха II Гогенштауфена и представителем «сицилийской школы» Гвидо делле Колонне.

«История разрушения Трои» напрямую связана с произведением Бенуа де Сен-Мора и является его прозаическим переложением на латынь с некоторыми авторскими сокращениями или интерпретациями. Последние связаны с попыткой итальянского автора придать своему произведению характер исторического труда, что следует и из его названия. Это уже не роман на античный сюжет, где коллективным героем выступает «древнее рыцарство», а чтение для образованных людей, которые изучают словесность и могли бы по достоинству оценить и язык, и стиль, и риторические приемы Гвидо. В своем труде он как бы претендует на собирание исторической истины о Троянской войне, и идея о неразрывной связи античных героев с европейским рыцарством, которая красной нитью проходит через текст «Романа о Трое», здесь отходит на второй план.

Сам Гвидо в тексте «Истории…» не упоминает роман XII века, а ссылается на два позднеантичных пересказа «Илиады» Дареса Фригийца и Диктиса Критского. В Средневековье этих вымышленных персонажей считали реальными участниками Троянской войны, и потому их произведения были авторитетнее гомеровских поэм. Вновь заметно стремление к истинности, которое должно было убедить читателя, что перед ним – историческое повествование, а не роман для развлечения. С этой же целью Гвидо наделил свой труд элементами античной традиции. Автор включает в повествование пространные речи героев на античный манер, полемизирует с Вергилием и Овидием, описывает и разоблачает языческие верования и идолопоклонство древних. Благодаря этому он как бы восстанавливает границу между той и своей эпохой, которая в романе Бенуа де Сен-Мора оказывается практически стертой. Все это также придавало труду Гвидо характер исторического повествования – в его средневековом понимании, конечно же.

Написанная в конце XIII века, в последующие три века «История разрушения Трои» обрела огромную популярность в Европе. На рубеже XV–XVI веков ее перевели даже на Руси. На нее ссылался Иван Грозный и при нем же включили в Лицевой летописный свод. А в середине XVII века, проплывая через Гибралтар на пути в Италию, мой любимый русский посол Иван Чемоданов увидел «столп каменной велик, а сказывают про него, что тот столп поставил богатырь Гергулес, а пишет об нем в Трое». Такая вот связь западноевропейского Средневековья и русской позднесредневековой культуры.

#literature #culture #Italy #Русь