Открылась в небе звёзд армада,
А ты и ужину не рада.
И не уверена в себе,
А мир уже навеселе.

А ты всё плачешь и тоскуешь,
О прошлом медленно горюешь,
И ждёшь признанье и любовь,
И в венах бьёт больная кровь.

Я заменить тебя не в силах,
Могу лишь повторить твой путь,
Сжимая боль в ослабших жилах,
Чтоб мир и свет перевернуть.

Но не поможет эта мера,
Всё этой жизни суть - химера,
Всё изничтожится во прах,
Надежда, боль, тоска и страх.

Любая кровь всегда остынет,
И день тревожный мигом минет,
И всё останется молвой,
Но буду я всегда с тобой.

Весь мир огнём сметёт в нирвану,
Поглотит чёрная дыра,
Галактик млечность в струях рваных,
Но буду я с тобой всегда.

Я встану утром, как обычно,
И приготовлю свежий чай,
Свет, дубль, массовка, хлеб отличный.
Фонарь, аптека, и трамвай.

А, новости, и аналитику, и прочие словоблудия о настоящем, и истерии о настоящем, и весь этот блуд и позор, уже приличному человеку и комментировать-то, неприлично.

Уже тошно на всё это смотреть. Не то что комментировать.

С этим и жить то подло и пошло. А читать и комментировать, так и вовсе возбраняется здравым смыслом.

Невозможно уже на всё это убожество смотреть.

Поэма о футболе.

Нет полезнее занятья,
Чем смотреть футбол,
Скушал пива, выпил рыбку,
И забили гол.

Вот бежит мужик по полю,
Мячика споймать,
И за ним бежит на волю,
Вся борзая рать.

Вот бегут они направо,
Это хорошо,
Вот бегут они налево,
Рыбы дай ещё.

Вот бегут они как кони,
В майке и трусах,
Хорошо бегут, на мячик,
Нагоняют страх.

Вот налево побежали,
Вот коленом в морду дали,
Вот опять бежит толпа,
Хрен поймёшь бежит куда.

Вратаря толпой урыли,
Все упали, долго выли,
Долго плакали в траву,
Поднимайся. Пасть порву.

Вдруг опять бегут живые,
Бедный шарик гнёт кривые,
На трибунах весело,
Пиво пьют, жуют вино.

Так. Опять бегут куда-то.
По воротам бьют ребята,
Бьют по штанге, бьют и так.
Ноги пляшут краковяк.

Я сегодня был бы зол,
Если б не смотрел футбол.
Потому я нынче странен,
Что не посмотрел футбол.

Замучили с этой идеологией. Она всегда есть и проста как палец. На этой планете.

Плодитесь и размножайтесь, называется.

Если твой народ вымирает, значит всё плохо и неправильно. Твоему народу плохо.

И идеология может быть здесь только одна - надо, чтобы народу было хорошо.

Как определить? Проще простого - прирастает, значит ему хорошо.

Вымирает - плохо.

Все ресурсы, здоровый организм направляет на выживание и развитие.

Больной лопочет о марксах, ильиных, Ричарде Львиное Сердце, и прочей лабуде.

Ну, если только они способствуют приросту населения, тогда выдавайте их портреты в спальни молодожёнам.

А если нет - то это химера. Обман и профанация. Опиум для народа.

Опиум для наркомана, дабы он не увидел своей собственной смерти.

Старые деревянные баркасы я любил больше резиновых лодок.

Это было невозможно и сравнить.

Тяжёлые, огромные вёсла, было трудно вставить в штифты. По началу, вся эта конструкция казалась неуклюжей.

Всё казалось более громоздким, неуправляемым.

Но когда вёсла были на месте, и ты выходил на воду, ты понимал силу, надёжность и стабильность твоей лодки.

Резиновая, по сравнению с этим, становилась шуткой. Игрушкой.

Понятное дело, что мы не боялись воды. Дело не в этом.

Мы могли плыть и без всяких лодок куда угодно.

Я мог плыть бесконечно. Отдохнув на спине, лёжа на воде, ты плывёшь дальше.

Я, без всякого бахвальства, был убеждён, что могу плыть куда угодно, сколько угодно.

Я отдыхал лёжа на воде, на спине, дышал, и плыл дальше по огромной, бесконечной реке.

Но и сил тогда было море, согласен. Силы не иссякали.

Этот древний деревяный баркас уже тогда научил меня тому, что наши предки мудры, умны и трудолюбивы.

Огромные вёсла, огромная деревянная лодка, требуют только немного любви и понимания.

И потом ты паришь над водой, юлишь как язь, как птица мимо вечернего камыша.

И живёшь, как у Христа за пазухой.

И никакой авианосец, не сможет тебя потопить.

Его радары дерево не примут.

Ну, вычерпал пару вёдер из трюма, и валяй дальше.

Хоть куда. Ничего тебе не может случиться.

Этот баркас, был как послушный топор в твоей руке, которым ты пробиваешь себе путь.

Надёжный и вечный.

Ничего более надёжного я в своей жизни и не видел больше.

Всё остальное было понтами и пустой болтовнёй.

Живёшь, вот так вот. И не ведаешь наслаждений.

А жизнь бурлит стремительным домкратом.

И выписывает ногами кренделя.

Как Спиноза.

Каждым утром,
Созерцая небеса,
Думать думал,
Но немеют телеса.

И немотствуют
усталые уста:
Думу думать
и глаголить, неспроста.

Всё со смыслом,
Смыслом полнится весь свет,
Столько мысли -
В голове одной нет мест.

Надо три или четыре
Прикрутить,
И маньяка Доуэля,
Пригласить.

Выпить водки,
В три прикрученных горла,
И увидеть, что быть может,
Не права

Мысль одна,
Но в ней есть милость и мораль,
И у третьего из горел,
Пастораль.

Приходи, крутить из неба
Кренделя.
И богов хватать за гриву,
За руля.

Пусть смеётся и рыдает,
Белый свет,
Кофе, хлеб и соль имеем,
Неба нет.

Неба нет,
И я не вижу ничего,
Тучи мрачные летают
Бьёт в чело

То рассвет багровый
То закат,
Днём святых уносят,
Ночью - свят.

Утром святки, ночью порка,
До зари,
Нам того что было сбоку,
Позови.

Пусть корявый и несносный,
Был бы он,
Без мыслей, тупой и плоский,
Как гандон.

Чтобы можно приспособить
И забыть,
И опять на лун тревожных,
Небо выть.

Опять чудо таблетки рекламируют. Чудо зелье.

Выпил, мол, закусил. Нахлобучил таблетку, микстуру, и наполовину действие алкоголя нивелируется.

Ну, мы, как-бы, верим.

Ну, или тверёз как стекло стал. Допустим.

Ничего не понимаю.

Ну, хорошо если я дармовой сивухи пол ведра нахлобучил.

А ежели я кушал дорогой коньяк?

Ну, допустим, не самый дорогой. Не буду гнать понты. Но и не плохой. С берегов Рейна, например. Там где Рим промышлял. С прокураторами и прочими атрибутами.

И вот они мне эту таблетку предлагают. Кто их берёт и зачем?

Чтобы бежать за следующей бутылкой?

Мир полон абсурдной, таинственной и фантастической херни.

И только исполинам духа подвластны чудеса ея.

Трепетал, по воле ветра,
Бит дождём.
Ночью тёмной, солнцем ярким,
Опалён.

Втоптан в землю,
Сыпан солью и росой,
И под песню о прорабах,
Бит косой.

Еден молью и жуками,
Кабаном.
Рыл он гриб и корни портил,
Злым клыком.

Солнце встретил, на обочине,
В кустах.
Выжил в мире, где прожить,
Не просто так.

Вынул пестик, и на небо
Повернул.
И тычинку сладким мёдом
Окунул.

Кто-нибудь видел шаровую молнию?

Или это клоуны из девяностых, их наравне с тарелками и пестицидами придумали?

Недавно один товарищ заявил, что она ему перед носом хлопнула.

Насилу ноги унёс, болезный.

Вот и не верь после этого древним текстам.

С другой стороны, кто эти из зебель, это тоже вопрос.

Два чёрта в курилке и один на клавесине ботает.

Знаем мы, эти издания

Во-первых,  нет ничего, что сказано человеком, что может претендовать на истину.

И священные тексты, вполне себе предоставляют нам имена людей их написавших.

И истины нет. Правда, никогда не одна.

Правда и истина, и представления об оных, у каждого свои.

Да и у каждого, по отдельности, в его норе.

И борьба за общую истину именно тем и обречена всегда на провал:

Её нет. Это - химера.

Этим миром будет руководить борьба. Каждого, за свою веру.

И за своё, ведомое только ему право.

И победит - сильнейший.

Это просто и понятно, как валенок.

Так было, так есть, и так будет.

И Боги скажут, что это - хорошо.

Ну или один Бог. Того, кто победит.

По многочисленным просьбам трудящихся (одной), возвращаю два удалённых текста. Если это те, конечно, я много чего удаляю и не всё имею в блокноте, к счастью:

Но, я почти убеждён, надеясь на обратное, что на наш мир движется архаика.

Всё, что так упорно смазывалось культурой и благими намерениями,
"Человек это звучит гордо", и прочее, это звучит не модно и уже не гордо. Но и пошло. И никому не нужно. Всем похер.

Достоевский и прочие хемингуэи, всё трещит по швам, и на сцену выходит дикарь и зверь, теряющий на бегу свои овечьи одежды и тапки.

Миллионы стоят у порога, потрясая книгами сатаны, дабы воплотить животное в жизнь, на руинах цивилизации.

И цивилизация теряет маски приличия, и прочие атрибуты человека, за ненадобностью.

Игра в человека оказалась лицемерием.

Человек будет жить в норе. Стестняясь признаться, что он человек. За это сразу же будут бить морду ногами и ставить на счётчик.

Звериное нутро, ненависть и инфернальная жажда, топчатся у порога этого мира.

И живые трупы уже наводняют наши города.

Этому предшествовали, на территории бывшего СССР, например, тридцать лет звенящей, наглой пошлости и безвкусицы, возведённых в абсолют.

Упадок, возведённый в культ. Подражание самому низкому и пошлому.

И были у этих явлений свои "звёзды".

Но и это было вторичным. Заимствованным из самых мрачных и засраных переулков южного централа.

Позорные говнорэперы самого разного пошиба, как признак деградации.

Пошлость, низость, мерзость, тупость и разложение.

Зачем же удивляться, что по улицам бегают бабуины?

И макаки вещают с экранов?

Это логичное развитие ситуации.

Иначе и быть не могло.

И это - идея. Зря говорят, что нет идеи. Врут. Это, вполне себе, идея:

Планета обезьян.

И они ломятся уже, в окна и двери.

И заламывают в экстазе хвосты.

Посмотрел на дискуссии вокруг моего текста по поводу идеологии и рождаемости. И прочих вещах.

Спасибо господину Димитриеву, за внимание.

И понял, что народ, в некоторых его проявлениях, желает жить и видеть мир таким, как им хочется, а не таким, каков он есть на самом деле.

Вынужден напомнить, что помимо физики, с которой почти все, вроде бы, смирились, получив по морде асфальтом, например.

Есть ещё и биология. И она многим жуть как не нравится. Ну, что тут поделаешь?

Фантазировать и считать себя Богом не запретишь.

И упражняться в софистике.

"А Васька слушает, да ест".

По многочисленным просьбам трудящихся (одной). Вынул древний свой текст. Стёртый. Не уверен, что тот, что заказывала одночисленная публика:

Как я пристрастился к пиву.

Для рыбалки мы иногда выбирали не нашу огромную, полноводную реку, с одной стороны которой раскинулась бескрайняя степь, а с другой её подпирали могучие скалистые берега.

Наши мальчишечьи снасти были слабы для рыбы которая в ней водилась. Крупная рыба их рвала, а совсем мелкая, у берега, нам была уже не интересна. Разве что кота накормить.

Поэтому, иногда мы ехали в несколько километров на извилистую речушку, наполненную корягами и запертую среди густо стоящих деревьев, с редкими полудикими тропинками и тарзанками, между которых, иной раз, выглядывали на нас сочные пастбища и заболоченные равнины.

Природа была здесь совсем иной. Жара была здесь влажной и душной. Как в бане. Там, у большой реки, было суше и почти всегда дул ветер.

На этой речке было проще ловить средней величины рыбу, но купаться следовало с осторожностью. Один знакомый мужик занырнул и сломал себе шею о корягу под водой. И это его ещё успели выловить.

В старую деревянную лодку мы клали пару "телевизоров" (небольшая сеть), пару удочек и банку дождевых червей.

Из еды брали здоровенные куски вяленой сомятины, светящейся золотом на солнце, полупрозрачной и жирнющей, пару буханок хлеба, помидоры и сумку с  пивом. Пиво опускали в воду.

Так и рыбачили. Ели сома, жир капал ручьём с локтей, запивали пивом, ели хлеб и помидоры.

Ловили краснопёрку в основном. Иной раз окуня или ельца. Но основной целью была жирная краснопёрка. Желательно в полкило.

После двух часов такой пивной ловли, в каком-нибудь живописном разливе, начинали прыгать с лодки и купаться. Были уже пьяны и сыты, и было не до рыбалки.

А вечером нас ждали уха, шашлык и ещё канистра с разливным пивом. Железная, на двадцать литров.

Только комар там как конь был, на этой речке. Как начнёт жарить под вечер, то только держись. Но когда уже как следует пьяный, то и ничего. Плюс дым костра немного гнал их прочь.

Так и рыбачили.

Все любят Африку совать под нос, говоря о положительной демографии. И весело смеяться, при этом.

Вспомнил, что мне это напомнило.

Стоял я как-то на вокзале и ждал поезд, а между ожидающими вприсядку прыгал совершенно невменяемый обмочившийся наркоман.

Он заглядывал в лица ожидающих поезда и заливисто ржал над ними.

Он был неимоверно счастлив и все мы ему казались, видимо, полнейшими дебилами. В какой-то мере он был прав: мы все тут на работу едем, а он свободен, как ветер в поле.

Дело было несколько лет назад, и велика вероятность, что он уже давно умер от передозировки, радостно гогоча над всем этим миром, прежде чем захлебнуться собственной блевотиной.

Любой садовод или животновод, скажет вам, что прирост популяции это наиважнейший критерий и показатель её самочувствия. И, не случайно, что многие животные не способны размножаться в неволе, даже при кажущемся благополучии. Это значит, что спектр условий для этого вполне широк.

И смеяться над этим, это всё равно что ржать над теоремой Пифагора.  У меня был такой одноклассник, кстати: он всё время ржал на уроках математики над буквами "x" и "y". И приписывал третью, соответственно.

Если некий факт кажется смешным, то следует подумать о своём собственном ментальном здоровье.

Факт не перестанет быть фактом, а вы будете жить в мире иллюзий.

Маленький скворечник, кормушка, установленная мною на балконе, оказалась больше и важнее многого из того, что так занимало мои мысли и чувства в прошлом.

Всё прошло. И что будет никто не знает.

Но проворная и весёлая птичка - вот она.

И даже когда он пустует, он ещё здесь. Как удочка рыбака, покоящаяся над озером.

А я стою безмолвно за стеклянной дверью, притаившись за тюлем, и смотрю на него..


Когда-то, очень давно, ранним утром, мы с дедушкой ехали на велосипедах извилистой тропинкой на рыбалку.

Ехали около пяти утра, слева река, а по правую руку поле в утреннем тумане и на склоне возвышенности, уходя одной стороной в овраг, а другой в лес, располагалась уютная безмолвная деревушка.

А потом мы бросили снасти у разлива и, среди коряг и камышей, ловили окуней. Одного за другим. А я вечно ныл, теребил дедушку и хотел к песчаному берегу большой реки, там где можно зайти по берегу в воду и забросить сети.

Потом  мы и туда поехали. Вечером. Я бросал сети, но всё впустую. А дедушка сидел на песке и о чём-то думал. 

Потом мы ехали вечером назад и я опять смотрел на эту деревушку. Снова безмолвную, в редких огоньках мерцающих в темноте.

Дедушка ехал впереди, а я сзади.

И на ухабистой тропинке велосипед подпрыгивал и дребезжал в тишину.