Покупаешь маме билет в театр на «Риф».

Ожидание: мама классно проводит время и знает, я о ней думаю

Реальность: мама звонит из театра со словами «ты вообще о матери думаешь?» и сообщает, что уйдет в антракте, потому что спектакль идет три часа и ей теперь возвращаться в одиннадцатом часу что ли?

Из Индивидуума пишут, Женя, приезжай в следующую субботу на большой и дикий книжный фестиваль «Хрусть, доска» в Переделкино. Сквозь трещины в реальности, рассказывают, из подзаголовка «Пьяного Силена» в программе можно разглядеть не только встречу с его автором Морганом Мейсом — но и первую презентацию «Мальчиков» Оксаны Тимофеевой, схватку за шахматной доской Алексея Конакова и Романа Михайлова, совершенно другие доски Алексея Смирнова фон Рауха на его персональной выставке, и лучше мы тут остановимся, потому что ну сколько можно. И то верно, отвечаю, сколько можно! У меня ведь у самой грусть-тоска всю последнюю неделю. Пришлось залечь на дно в Питере, где я много дней валялась в горячечном бреду, потом финансово опустошиться на обмене билетов, чтобы совершить радищевское из Петербурга в Москву и в тот же день... Не успеваю закончить, в чат приходит продолжение: Будущие книги издательства как мини-марафон и спектакль, уже вышедшие — как теневой перформанс, шахматный турнир, бешеное рисование, апсайклинг, коллаж... Бешеное рисование меня особенно интересует, как будущие книги.
А Сапрыкин выйдет, спрашиваю? Выйдет, но пока нет точных сроков, отвечают. Эх, хрусть-тоска, ну ладно. Знайте, я на хайпе! Но приехать в субботу в Переделкино не смогу, потому что я всё, я в домике. Эх и ох падают в чат. И я обещаю, что пришлю вместо себя кого-нибудь классного, и еще немножко охаю и ахаю, и хрущу суставами, и прощаюсь, и, если вы еще не поняли, зову вас сходить 28 сентября дико и бешено вместо меня потусить.

Полная программа фестиваля здесь.
Начало в 12:00, вход бесплатный по регистрации.

Ситуация с Прочтением заставляет меня в очередной раз убедиться в двух вещах.

Первая — литературные проекты в России держатся не просто на людях, а на конкретных людях. И если выжить такого человека из проекта, он в лучшем случае заморозится как, например, Полка, но скорее просто исчезнет.

Вторая — вкладывать нужно только в себя, читай свои проекты/бренд/домен. Потому что жизнь такова, что владельцы чужих проектов рано или поздно идут в совершенно другую сторону или попросту сходят с ума. Тем более, что обстановка для этого последние несколько лет крайне благоприятная. И тогда ты со всеми своими усилиями и вложениями останешься в жопе, и имя твое вымарывается из истории. А индустрия книжная вообще ни разу не Север и нихуя не помнит. У людей память лучше, но что мы сейчас можем? Я, допустим, знаю, что Бояркина крута, и что она этот журнал тащила на себе как могла. Но что меняет это мое знание?

https://www.tg-me.com/vasha_literaturnaya_gospozha/602

Нобелевская премия: достается кореянке-вегетарианке
Ясная Поляна: кореянка-вегетаринака есть у нас дома

Яснополянский флеш рояль этого года:

«Современная русская проза» — Леонид Юзефович за повесть «Поход на Бар-Хото». Редакция Елены Шубиной, 2023

«Иностранная литература» — Ким Чухе за роман «Звери малой земли» и Кирилл Батыгин за перевод романа на русский язык. Inspiria, 2024

«Молодость» — Артем Роганов за роман «Как слышно». Самокат, 2023

«Пропущенные шедевры» — Сергей Кумыш за перевод романа «Сны Поездов» Дениса Джонсона на русский язык. Синдбад, 2021

«Личность» — Владимир Ермаков «за беззаветную преданность литературному творчеству, тонкий поэтический вкус, проникновенное осмысление глубинной русской жизни и поиск новых художественных форм философского романа»

«Выбор читателей» — Наталья Илишкина за роман «Улан Далай». Редакция Елены Шубиной, 2023

Надо ли говорить, что я тяжело переживаю реакцию коллег на результаты Ясной Поляны в номинации Молодость, к появлению которой имею некоторое отношение и за развитием которой пристально слежу весь сезон. Меня ранит примерно все: и та невнимательность и небрежность, с которой люди относятся к матчасти (читай, ознакомление с критериями номинации и премии в целом), как путают в головах и выдаваемом контенте их значение (например, пропускают мимо ушей, что номинация не дублирует Лицей и Дебют, что она не для молодых авторов, а для книг, которые обращены к молодой, даже подростковой аудитории), как упускают момент, что у номинации свое, отдельное, молодое и гендерно-справедливое жюри, состоящее из востребованных, профессиональных, активно читающих современные тексты и пишущих про них на ежедневной основе обозревателей и блогеров. То есть буквально коллег, которые проделали немалую работу, собрали репрезентативный лонг-лист, были полностью автономны и ответственны в своих решениях. Но больше всего меня как критика, литературного менеджера и феминистку убивает дискуссия о том, как несправедливо победа отдана автору-мужчине. И что эту дискуссию начали и поддерживают люди очень близкие, хорошо знающие, сколько сил вкладывается в работу по выравниванию гендерного дисбаланса в конкретно этой литературной институции, да и вообще в целом. Сезон завершен, девять месяцев тяжелой работы позади и такое опустошение, будто вырастили что-то на маленьком клочке очень агрессивной земли, а это пришли и потоптали свои же.

Провела последние десять дней за расшифровкой Чухе Ким для подкаста. В процессе послушала упомянутую пятую симфонию Прокофьева, прочитала нобелевскую речь Солженицына и стихотворение корейского классика начала 20 века, пила вино и много разговаривала с Лешей про перевод. Кое-что поняла про счастливый тандем Борисенко и Сонькина. Забылась работой. Завтра, а по Тбилиси уже сегодня, финал второго сезона Девчонки умнее стариков 🌚

Кайфанула от «Субстанции» несмотря на то, что нахваталась спойлеров и начиталась комментариев разгневанных мужчин. Многим оказалось не видно дальше бодихоррора и больно глазам, и противно, и все и так понятно. Но как будто бы не очень на самом деле. И хотя Деми Мур, фаршированная Маргарет Коулли, действительно прекрасна, мне фильм режиссерки Корали Фаржи показался в первую очередь историей про одиночество, а уже потом — про ненависть к себе, гонку за молодостью, оборотную сторону шоу-бизнеса и всё остальное.

Героиня Мур Элизабет показана изолированной от мира 50-летней женщиной, у которой нет ничего, кроме ее телевизионной карьеры. И в данный момент та стремительно рушится. У нее нет семьи, нет друзей, нет любовника или любовницы. Она существует в пространстве телестудии, где записывает фитнес-шоу а-ля гимнастика 80-х, но стоит камерам выключиться, Элизабет тоже перестает существовать. Она возвращается в квартиру, где ее никто не ждет и в которую не приходит никто, кроме домработницы. Никто ей не звонит, и она никому не звонит тоже. Такое тотальное одиночество потрясло меня сильнее всех бодихоррорных сцен вместе взятых.

Безусловно, картина Фаржи прошита метафорами и собирательными образами. Например, отвратительного продюсера, грубо и цинично увольняющего Элизабет из-за возраста, зовут Харви. Не понимаю, почему у кого-то подгорает от сцены с куриной ножкой. Как по мне, самая отвратное, что есть в «Субстанции» — это крупный план слюнявого рта Харви в талантливом исполнении Денниса Куэйда и гора креветочных очисток. Сцена бранча навсегда в сердечке.

Отдельно хочется отметить то, как устроено в картине время. Все, что может хоть как-то намекнуть на него, например, мода, мебель, техника, перемешано и вводит в заблуждение. Так, Элизабет снимается в телешоу, которые были популярны лет 35-40 назад, при этом Харви носит прическу и костюм из 70-х, но в квартире у Элизабет вполне себе плазменный телевизор, а заказ субстанции она делает через смартфон. Все вместе это создает атмосферу безвременья, а точнее наслоения эпох, и говорит нам о том, что, кажется, существуют некоторые проблемы, которые тянутся из десятилетия в десятилетие.

В финале после всех манипуляций с телом лучшая версия лучшей версии Элизабет раскрывает нам наконец свою истинную цель. И это не стройность, молодость и красота. Девчонке просто было нужно, чтобы ее любили. Перестать быть объектом восхищения и стать субъектом любви. Но публика, у которой она этого просит, безжалостна и не способна ей этого дать. Она может только потреблять тебя как продукт до тех пор, пока ты соответствуешь.

Неоднократно на протяжении просмотра «Субстанции» я ловила себя на мысли, а что было бы, будь у Элизабет любящий и уважающий партнер, которому (или которой) можно выплакать всю свою обиду от увольнения. Или подруги, с которыми можно власть обматерить козла-продюсера и проклясть его эрекцию на веки вечные. Или преданная команда коллег по цеху, которая бы подала коллективный иск и вступилась бы за нее, или вышла бы вместе с ней из студии и запустила другое шоу на конкурирующем канале? В общем, будь у этой одинокой женщины хоть что-то из перечисленного, потребовалась бы ей субстанция? Ответ лежит на поверхности. Но мне все равно страшно. Я теперь постоянно думаю, а достаточно ли отдаю себя любви, дружбе и коллежанству, чтобы не остаться в будущем одной? Правильно ли я распоряжаюсь своей субстанцией и ту ли версию себя ею бустю?

​Книга уходящего октября — дебютный роман Ани Гетьман «Шмель», новинка в серии Есть смысл издательства Поляндрия NoAge. Обсуждали его вчера в книжном клубе, а в эту пятницу 1 ноября обсудим вместе с авторкой в Тбилиси в книжном магазине Итака.

Главная героиня Вера — очень тревожный сырок. Ей 24, она замужем, пишет за деньги для аккаунта про мох, а мечтает написать рассказ для литературного журнала. В день, когда мир завибрировал тысячами уведомлений, загудел от страха, задрожал от грохота чемоданных колес по асфальту, Вера перестала справляться. Продолжать жить как раньше и чего-то ждать больше не получалось, и Вера решила действовать. Гонимая нарастающей тревогой она ушла от мужа, сняла комнату у психотерапевтки, принимающей на дому, твердо решила начать писать. Но о чем писать, Вера не знала, пока однажды не прислушалась к сессиям соседки-психолога.

«Шмель» — это история про многих из нас, переживающих 2022 год, здесь и там, там и здесь. Мобилизованная тектоническими сдвигами в истории и подхваченная всеобщим перемещением главная героиня старается найти свое место в мире, но только еще больше теряется. В попытке унять тревогу она бесконтрольно свайпает новости, читает сводки с фронтов и слушает незаконно сделанные записи терапевтических сессий, переплавляет все это в свои тексты, даже влюбляется, но ничего из этого не приводит жизнь в порядок, а только еще сильнее осложняет.

В романе много действительно хороших и развернутых метафор. Моя любимая — это образ мобилизации с головой Медузы Горгоны, превратившей в сентябре 22-го всех мальчиков в окаменевших и неподвижных истуканов, которых девушкам пришлось расколдовывать, а то и в виде хрупкого груза переправлять в безопасное место. При этом, написан «Шмель» так, как завещала в своем бессмертном эссе Вирджиния Вульф, прося женщин писать любые книги, не заботясь о величии — просто и буднично, всего лишь одна пара наполненных ужасом глаз на мир. Но в этом тревожном взгляде кто-то точно узнает себя.

Если вы в Тбилиси, обязательно приходите в пятницу вечером 1 ноября в Итаку на презентацию романа Ани Гетьман «Шмель». Начало в 19:00. Можно будет купить и подписать книгу, поговорить о современной литературе и современном мире, обняться и поддержать друг друга.

​В ноябре в Редакции Шубиной выходит новый роман Нади Алексеевой «Белград». Я вспоминаю, как впервые прочитала ее «Полунощницу» в блогерском жюри финала премии для молодых прозаиков и поэтов Лицей и афигела — не такие тексты ожидаешь встретить у начинающих писательниц. Я до сих пор шучу шутку про Надиного внутреннего деда, которым она пишет. Ну правда, «Полунощница», несмотря на молодых главных героев и основную сюжетную линию в настоящем времени, написана в традиции большого советского романа. Что очень подходит для глав, действие которых относит нас в середину прошлого века, в послевоенное время, а расползается на весь роман, захватывает и настоящее тоже. Что-то в этом даже есть от метафоры, но я про другое.

В «Белграде» Алексеева отвоевывает себе настоящее в полной мере. У нового романа многосюжетная нелинейная структура, но на этот раз она разделена не только временем и пространством, но и языком. С одной стороны есть вполне современная девушка Аня, копирайтерка и начинающая писательница. В постковидном настоящем она заключает договор на книгу о Чехове (с «клубничкой» в части их отношений с Книппер) и отправляется для этого в Ялту изучать фактуру. Текст, который героиня пишет и в котором оживает Антон Павлович, его друг Иван Бунин, его сестра Мария Павловна (Мапа), никому неизвестная пока Ольга Книппер, составляет встроенное пространство романа, другую его линию. Написаны они очень по-разному. И тем интереснее момент, когда две эти параллельные вселенные начинают друг в друга проникать.

Сцены сжатия времени и наслоения вымыслов и реальностей — вообще мои любимые. Например, когда герои, каждый в своем времени, направляются на прогулку. Книппер видит с холма мальчика в прибрежных волнах, отбившаяся от экскурсии Анна тоже его видит, а Чехов, кажется, видит странно одетую девушку, спасатели вытаскивают из моря маленькое тело…

Белград начинается также внезапно, как он случился у многих в реальности. Просто в один день мир начал рушится и потянул за собой все вокруг, засосал в черную дыру неизвестности и жизнь, и книгу героини. И вот она выходит из аэропорта Никола Теслы, чтобы начать новую жизнь. Анна пытается разобраться, что теперь делать с работой и наспех заключенным браком, старается как-то освоиться, заводит собаку. Короче, посреди катастроф настоящего Алексеева разыгрывает чеховскую драму.

Уже в мае 2025 года мы с вами сможем прочитать на русском роман Orbital новой букеровской лауреатки Саманты Харви. Сегодня ночью состоялось вручение Букеровской премии за 2024 год — одной из самых престижных литературных наград. Приз получила 49-летняя британская писательница за свой пятый роман. А уже утром мы счастливо узнали, что права на перевод книги купило издательство Поляндрия.

Orbital — масштабная по замыслу и психологически тонкая история о шести космонавтах, отправляющихся в последнюю миссию на орбитальную станцию, чтобы наблюдать и записывать данные о Земле. С такого расстояния мировые проблемы не видны, зато видно многое другое. Критики назвали роман Харви глубоким, созерцательным и невероятно красивым.

С нетерпением ждем, потому что, конечно, от некоторых новостей/проблем хочется немедленно сбежать в открытый космос.

Предаюсь по-нынешним меркам максимальному разврату — сплю до полудня и читаю в бумаге. Наконец-то взялась за «Парадокс Тесея» Анны Баснер, который привезла еще в сентябре. 120 из 388 страниц позади, мне пока что очень нравится сюжет.

40-летний не сепарировавшийся от родителей художник-керамист попадает в отделение за драку с рабочим, который менял в парадной старинную виллеройбожественную плитку на пролетарский керамогранит; в камере он знакомится с филологом-активистом, вдохновляется и решает заниматься партизанской реставрацией. Ну, действительно, а чего бы нет, если за жилье платить не надо, и руки как надо приделаны? Дальше все как в трехсерийном эпизоде Чипа и Дейла, где встретились все «Спасатели».

Мне нравятся персонажи и то, что их много. Дочитала до эксперта-химика, чей отец, а до него дед, работал в институте, который сохранял Ленина в Мавзолее. Купали его там в кислотах и формальдегиде, ну чтоб не сгнил. Ору! Еще сразу полюбила бабку-охотницу за древностями, которая скупает на Уделке барахло, продает знающим людям задорого и так копит на выкуп картин из коллекции своих разорившихся предков.

В том, что касается детализации работы реставраторов, роман Баснер чем-то напомнил мне «Щегла». Любовь моя Донна Тартт умеет скрупулезно и увлекательно выписать профессию так, что после прочтения хочется немедленно разжиться чиппендейловским камодом, не пожалев ни цента, зная, что это за знатное старье и сколько в него вложено труда. В «Парадоксе Тесея» тоже есть похожее ощущение обретения сакрального знания и последующего благоговения перед каждой балясиной. По крайней мере мне так кажется как обывателю в вопросах реставрации.

Но есть и другие вопросы. И это очень важное «но»:

Солнце медными кимвалами било в окна сонных домов и в каждом будило маленькое вздрагивающее небо.

[…] из разреженной молодой листвы вздымался тугой соборный купол с золотым высверком креста.

Работа слизнула майские, точно сластена — капли варенья с блюдца.

По соленому слюдянистому блеску Лилиных зрачков […] Нельсон понял — что-то стряслось.

[героиня в ответ] Провела переспелыми от слез губами по его щеке…

И такое повсетекстно. Дыра в полу не просто дыра, она осклабливается, в чьем-то облике читается затаенная взбрычливость, конфеты сыпятся шелестящим малиновым каскадом.

Эпитетная избыточность и нарочитость портят текст — выдают в нем чрезмерную старательность новичка, страх повториться хоть в одном слове или, не дай бог, что-то не описать. Не знаю, почему редакторы не настояли на сушке, в которой так нуждается текст. Почему не обратили внимание писательницы, что вымученные словесные рюши не красят современные романы (даже романы про искусство), а делают ровно обратное. Фразы не звучат как свежий ручеек красивой мысли, не попадают в сердце с меткостью стрелы Купидона, а падают на голову тяжелым словарем синонимов, над которым они были выстраданы. Неужели до сих пор кто-то думает, что именно такие образные подвыподверты и делают литературу художественной?

Короче, мне очень нравится про что «Парадокс Тесея», но местами кровит из глаз от того, как написано. Пока планирую продолжать — интересно, как там все (вот-вот уже) завяжется и чем дело кончится. Хотя обычно не даю текстам с таким количеством прилагательных шанса. Вот ведь парадокс.