Однажды Дюшан провозгласил, что искусство заключено в повседневности. И после совершил революционный шаг в мире современного искусства. Взаимная имманентность этого искусства и быта действительно порождает новые и новые суждения, которые молвят о великолепии естества, эстетике быта и культуры. Они ценны своими предпосылками ко всему искусству в целом – к этническому творчеству, историческому прошлому, трансцендентности, новому дивному миру. Они передаются из поколения в поколение, как и их первичная точка. Сегодня Ай Вэйвэй говорит: «настоящее искусство рождается в повседневности» и оставляет место следу культуры. От дадаизма Дюшана до поп-арта XXI века. Так значит, близка ли очередная революция в искусстве, или же то, что есть сейчас – уже ее начало?

Возможно, у некоторых людей еще не сложились взгляды о педантичности и техничности современного искусства. Ведь что это есть, когда конфликт техники и идеи превращается в абсурд, а настоящий опыт обесценивается?
Однажды Эдгар По сказал: «Если уже первая фраза не содействует достижению единого эффекта, значит, писатель с самого начала потерпел неудачу», имев ввиду ту самую педантичность и путь написания литературного произведения, его верность. Тот же Довлатов в одном предложении никогда не допускал слов, начинающихся с одной буквы. А Вудхаус – корректировал страницы текста так долго и тщательно, чтобы ни один критик придраться не смог. Его, между прочим, уважали многие искусные писатели того времени: Оруэлл, Киплинг, Конан Дойл.
Но к чему весь этот литературный сброд, если мы рассуждаем об изобразительном искусстве? Рамки между этими сферами различаются кардинально; современная литература, даже в своем натуральном авангардном естестве (алогизмы Хлебникова, заумь Крученых) всегда строилась на технике, а фундаментом успеха являлась упорная корректировка.
В искусстве живописи, в первую очередь, важна идея. Очевидный тезис, но скрывает он долгие споры и широкий взгляд. Ведь и в художественной деятельности есть свои подводные камни и живописцы, что вечно плывут по океану гармонии и конфликта, идейности и педантичности, техники и мысли. Те же Лучо Фонтана, Христо и Жанна-Клод, Герхард Рихтер – всем хорошо знакомые художники, чьи работы сочетают в себе все задатки современного искусства. Хаотичность здесь всегда поощряется, но если вы искусный мастер – ваш уровень, не взирая на рамки идей и концептов, живет самостоятельно. Работая, работая и трудясь.

Шаблонное, казалось бы бренное существование в медиа-сфере, внутри социальных сетей ожидаемо переросло в площадку для художников и творцов. Tumblr, Instagram, Flickr, Vimeo – теперь главенствующие аспекты в творчестве многих пользователей, окрещенных деятелями искусства. И, разумеется, идеи такого искусства идут бок-о-бок с поп-культурой, создавая все больший пространственный коллапс для фотографов и мыслителей. Идеи у всех на виду: будто в фантазиях Платона. Теперь идеологии таких художников, как Ричард Принс или Джозеф Кошут вполне оправданы – в среде интернет конформности авторское право сосуществует с интеграцией, новаторством, движением. Конечно, построить интернет-культуру, равную сегодняшней среде искусства вне сети будет так же сложно, как управлять страной; а здесь еще и диссонирующие элементы нет-арта, политики, концептуализма. Одновременно являющиеся и врагами и друзьями, они медленно, но верно создают большую идею, которая заполонит все медиа и интернет. Фотография, живопись, перформанс – грядет создание нового постиндустриального очага искусства, где теплое местечко будет выделено именно интернету, как наставнику и помощнику художника.

Процессуальное искусство внедряется во все проявления сегодняшней арт-общественности – лицезрите рост сами: середина XX века – первое появление, чуть позже – уже состояние околоавангардной живописи, а после 90х – активный баланс между акционизмом и перформансом. Сегодня же такое творчесов, в котором важен визуальный, поистине чувственный процесс – некое смешение лэнд-арта, видео-арта и концептуализма.
Искусство в буквальном смысле переживает как эволюцию, так и повтор. Флуксус со всем его театральным посылом и хеппенингами теперь зовется процессуальной живописью, новый концептуализм – постминимализмом, а экспрессионизм перерос в постживописную абстракцию. Все, несомненно, спорно, но и сами художники, выводящие современное искусство на новые уровни, страдают, одновременно находя пути для красочной рефлексии и продвигая ее в массы. Так и рождается повтор. И внутри этого хаоса, такая свобода, как в процессуальном искусстве – даже не отдельный «экспонат» для творца, а целая методология, закрепляемая другими направлениями сегодняшней современности. Поэтому, полагаю, в нем и скапливается большинство идей и замыслов: целая сфера для искусствоведа! Именно здесь проскальзывает аутентичность роста и тавтологии, хроноса и эстетики. Они дали толчок, «завели мотор», разрешив предметам эволюции стать средствами ее реинкарнации.

«Искусство как вселенная» – и я все чаще наблюдаю такое утверждение в современной культуре. Архитектура, живопись, дизайн – константы действительно вечного простора, идеализации, отождествляемой вселенной, ведь в искусстве потолка не достигал еще никто. Это выражение рождает абсолютный релятивизм и плюрализм мнений, ведь все мы знаем, что когда-то Джотто Ди Бондоне боготворили так, как пять лет назад – Сару Лукас. Но в то же время, мы осознаем это движение и прогресс, которого достигает творческая деятельность – верим, что несмотря на экзистенциализм происходящего, концептуальность искусства как начиналась с трансцендентности, так и будет вести за собой еще тысячи новых направлений, сфер и школ. В этом революционный дух, проверенный временем и культурной средой – двумя первичными для любого искусства аспектами.

Красивость, с ее по-викториански дряблой шеей – по-прежнему Идол. Невзирая на всю пост-неизвестно-что-фешенебельность ее драпировок.
Уиндхем Льюис

Культурная апроприация – новомодное понятие, заключающееся в концепции заимствования элементов одной культуры лицами иной культуры.
В общем, абсолютно любой намек на схожесть менталитета, злободневную иронию а-ля оммаж, «кражу» культурного свойства, элемента народности – все это в концепции апроприации воспринимается в негативном ключе: то бишь духовные и культурные ценности задеты, ключ к народному естеству, нравам, ментальности затронут – тема острая, а шквал сегодняшних околорадикальных идеологий и взглядов актуально дополняет ее.
Но суть совсем не в обсуждении насущности, а в том, что эта насущность, оказывается, проявляется не только в культурологическом смысле, но также в наболевших субкультурах, идеологиях и школах. Сегодня такая концепция является как никогда животрепещущей, ведь от стиляг СССР и от исконно американского хиппи еще проскальзывает современное андеграунд-заимствование (как дополнительный аргумент к вечному повторению искусства и культуры) – чем не апроприация?
Казалось бы, постмодерн выжал из общественности задатки тяжелого индустриального прошлого, в обществе – постдрама, глобализация вкуса – предмет поп-арта, а такая дискредитация сатиры совершенно нелепа, всегда есть бумеранг или то же окно Овертона: вечный люд у таких тем, как искусство, политика, философия; вечное обсуждение и бесполезные споры – топливо для процесса образования популярности того или иного аспекта культуры.
Так и с заимствованием от культуры к культуре, от реальности к симуляции: искусственное обеднение дает толчок критике и нелепости, а сегодняшнее «буржуа», тем временем, не замечает воплощенные страдания современного искусства и философии.
Таков глобализм, такова сущность системы.

Эпоха идеализации в искусстве – пережитый опыт некоторых определенных культурологических периодов, можно сказать, начиная с Ренессанса и, заканчивая ранним постмодерном, советским станковизмом, где всем знакомый культ личности Сталина – константа тоталитарного прошлого, активно распространялся в среде искусства, позже возродив такое явление, как «нон-конформизм» или «подвальное искусство».
Рассматривая антропоцентризм далекого интеллигентного прошлого, мы являемся свидетелями той еще идеализации, выданной за гуманизм – похоже ли это на кровожадную теорию о вечных заблуждениях? Не уверен. Но и лидером мнений не являюсь и желания являться нет, так что мои мысли здесь – обывательский простор рассуждений и взглядов.
И, возвращаясь к глобализированной советской вселенной, а также сегодняшнему совриску грязи и консьюмеризма, идея о боготворении и почитании образов является не менее актуальной. Виной всему не то уорхоловская вкусовщина, не то склонность к деконструкции в искусстве, а может и вообще вышеупомянутый социалистический реализм: подобные рамки и создают имажинизм стыда и «плесени» для будущего творчества.
Сегодня, не устану повторять, революционный редукционизм в искусстве, психология «конструктивизма» – эти вещи перестали быть экзистенциальным предметом многовековой идеализации, превратившись в целую культуру первично художественной деятельности, в величественный концепт, страдающий от пережитков старого.

Тема смерти в искусстве – самая животрепещущая, затрагиваемая практически всеми представителями разнообразных направлений, от прерафаэлитов до неопопистов, парадигма опытов и задаток, старая и одновременно величественная константа многих идей живописи, кажущаяся избитой, но все-таки являющейся бесконечной.
Феномен смерти в искусстве сегодня – это то исторический подтекст, то афера скользких постмодернистов, и даже, если вы уже на пути к познанию этой самой смерти, в любой школе ее облик – трансцендентно пуст и загадочен.
Рефлексия и самодостаточность сей вещи безусловно пугает, но в случае с сегодняшним искусством релятивизма, лицо смерти в нем – ярко выраженная экспрессия, которую бросает сперва от трагедии, а позже – от поп-арта.
Но куда ее приводит – не оговаривается, а лаконичность – дело мнимое, как говорится.
Оставив вас наедине с мыслью о духовности, физической концептуальности смерти, все-таки позволяю себе тихо оставить подобную речь с ноткой лаконизма и присущим безмолвием.

У меня есть небольшое замечание насчет двойственности сегодняшней культуры. Наверное, есть и у вас, и только не говорите, что ни разу не обращали внимание на противоречивость современного искусства – глупую противоречивость, прослеживаемую среди представителей некоторых направлений.
Сегодня, когда фотография стала тем же искусством, художники «обижаются» на умельцев камеры-обскуры за, якобы, «неспособность к рисунку», а некоторые фотографы, под предлогом уникального новаторства, наступают на те же грабли по отношению к живописцам.
Сегодня, когда каждый второй перформансист гласит о «пустом символизме», делает отсылки ко всяческим литераторам, лезет в субкультуры, – иные творцы пробираются чрез эту гущу становления, образуя за собой тяжелые врата совриска.
Сегодня, когда искусство, казалось бы, негласно описано, есть деловитые проказники, присутствие которых, в силу нехватки этики, является излишним.
Ирония заключается в том, что арт-среда превратилась в пещеры морального насилия и цинизма, переменяемого и бесполезного, куда зрители и даже художники приходят развлекаться самым первобытным образом.

Напоминаю, что связаться с автором вы всегда можете по @iiwao. Все вопросы или дискуссии остаются как раз там.

Искусство музыки – простор, совершенно отличный от живописи, перформанса и иной самореализации, окрещенной тщетной и неинтересной.
В особенности, плюрализм сегодняшней музыки – то бишь его восприятие и отношение к нему – зачастую идет наравне с восприятием какого-нибудь абстрактного экспрессионизма или еще менее понятных хеппенингов и акций.

Согласитесь, в этом направлении разные школы ведут определенную роль в становлении музыки как таковой, в ее затяжной дороге пребывания предметом искусства – того чистого и абстрактного искусства, которое приелось нам без уникального ракурса, в вечном и девственном виде.

В музыке, в первую очередь, важна вербальность, которой так не хватает в среде живописи или перформанса, и где язык – совершенно иная структура, и, кажется, часто являющаяся целью произведения искусства, что, конечно, неправильно. Не замечали ли вы, как творцы в ненастном порыве концептуальности больше отдаются идеи нахождении языка, построении контакта между художником и зрителем, когда в той же музыке – она сама является языком, истинной вербальностью, и Витгенштейн здесь был бы лишним?
В этом плане «искусство дела» уступает музыке, учитывая, что сегодняшний совриск псевдоконцептуальности (особенно русский) застопорился и что-то таки мешает ему двигаться?

Мелодичность, лад и тон – понятия, часто тождественные искусству в целом, но в музыке проявляющиеся как-то по-иному, что ли. В этой среде вообще все можно списать на обыкновенный рисунок – тот же космизм, авангард, отклик этноса, духовность.

Но хватит ли смелости современной музыке выйти на новый уровень за счет своего преимущества в отношении вербальности? Что заставляет ее на формальном рынке, имея потенциальный рост, быть в стороне от общественности, творить в аскетических взглядах и нести свою философию абсолютно эскапистским образом – желание или закрытость?

Отталкиваясь от темы «музыкального», в голову взбрел тезис о сегодняшнем русском искусстве. Я посвятил этому буквально строчку в посте выше, но, кажется, пояснить все-таки следует: наш русский концептуализм на все 80% состоит из того же авангардного пути XX века, и этот факт показывает несопоставимость сегодняшнего поставангарда, если можно так выразиться, и запада, продуктивного и часто гениального.

Сколько еще писать про псевдоабстрактную среду русского арта в лице тех же Александра Юликова, Леонида Тишкова, Ольги Кройтор?
Здесь и можно отметить преуспевание иных сфер искусства в России, но не замученного совриска живописи (и чистой работы руками).

Все-таки, сегодняшняя российская андеграунд-среда, за которую выставляются феминистское искусство (и такое есть), новый ленд-арт, перформанс, поэзия и хип-хоп – более продвинуто, и уже давно открестилось от былого авангарда, обретя более «мощный», европеизированный вид. Посмотрите на работы Сергея Шеховцева, Ильи Кабакова, Полины Канис – сразу поймете и уловите мысль сами.

Возможно, это «клиническая смерть» русского искусства, и вскоре обществу воздадутся новые блюда провокации, может быть такие, как в свое время были у Каттелана и Мандзони, но об этом уже расскажу в следующих постах.

Идеи для постов можете присылать на @iiwao. Всегда буду рад написать что-то или ответить вам лично!

Алексей Каменский – один из представителей советского нон-конформизма, человек тончайшего вкуса и умелец на картины. Уповая на чистый абстракционизм, Каменский одним из первых позволяет себе использовать пока неизведанный метод в искусстве, именуя свои «пустые» произведения осмысленными вещами: видя, что весь холст описан красным, он использует абсолютную ассоциацию, заимствованную из экспрессионизма, и дает ему броское название «Закат в горах».

Часто, возвращаясь к кубофутуристической живописи, Каменский дает нам откровеннейший пример авангарда того времени, хотя сам не задумывается о трансцендентном и трансцендентальном, солипсизме постмодернизма, симуляции настроения – понятия сложные, не так ли? Алексей доказывает, что написать картину – это не быть «внутри» картины, как любят выражаться современные художники, то есть не быть поглощенным той или иной школой, не идеализировать абстракционизм или кубизм, а все-таки сконцентрироваться на сущности, на первичности сознания и создавать иной ракурс взгляда, что для художника сейчас – редкость редкая.

Алексей Каменский вообще был одним из самых честных советский художников, а если сравнить его с уорхоловскими «коллегами» того же периода, то встать хочется на сторону первого, выходца «подвального творчества», у которого, казалось бы, все схвачено, но творит он совершенно по-другому.

Он не вложил в эпоху чего-то новаторского и революционного, не написал с десяток книг про историю искусств, а его личность особо никому не запомнилась – но его амбиции изменять существующие табу, избавляться от рамок и смешивать все подряд, импровизируя – это удивительный опыт в советском авангарде, заслуживающий почета.

На мой взгляд, главная проблема современных художников заключается в их тривиальном воззрении и способе создавать работы: многие творят вопреки идее, а не благодаря ей.

Арт-площадка – относительно новое внедрение в среду совриска, но уже загубленное своей нещадностью опыта; выставки, перформансы, кураторство – аспект насущный и требовательный, а сегодняшние условия для всего этого комьюнити – либо излишне циничны, либо целостно несопоставимы для тех художников, которые действительно заслуживают качества.

Проблема, кстати, относится ко всему арт-рынку: от мелочей Китая с тем же Ай Вэйвэем, как идолом искусства, до русского инсталляционизма, кровожадного и беспощадного.
Наш азиатский творец выступал за идею справедливости, и его политические произведения, которые привели к аресту художника, вызвали резонанс во всем мире.
А в арт-среде российского концептуализма примечательны фигуры в целом – от Петра Павленского до Полины Канис, чьи взгляды, повторюсь, убийственны для неподготовленной аудитории.

Но все-таки, вопрос в том, как донести до некоторых наших «художников», воплощающих арт-среду, что идея, как выразился бы Кант, – хоть и несколько вторична, но присуща сознанию, а, следовательно, создавать произведения искусства нужно лишь после обмозгования истинного посыла и цели вашего произведения, но никак иначе.

К примеру, Джексон Поллок, учитель которого никогда не воспринимал его всерьез, внес в истории искусства настоящий революционный взор; а все ради идеи, в его случае – цели абстрактного экспрессионизма, которую Поллок смог довести до совершенства.

Или Джозеф Кошут, удивительный художник на сегодняшний день, контактировавший со многими другими «звездами» американского концептуализма,
вывел на уровень искусства совершенно новаторский, философский контекст, нравоучительно восходя к платонизму. Цель Кошута – одновременно показать трансцендентность человеческого опыта и буквально утонуть в течении совриска – главное ведь, чтоб искусство идей и вербальности обрело натуралистический облик.

Такой подход учит настоящей саморефлексии, а не той, которая теряется среди зарослей постмодерна, одновременно заклиная новичков пребывать в неведении о подлинной концепции искусства, старой, но все-таки долговечной.