Мозг в стрессе
Как мы помним, мозг - орган для предсказания будущего. Поэтому мы любим стабильность и стремимся к тому, чтобы ее себе обеспечить: мы любим договоренности и предпочитаем установленные правила, а еще обычно исходим из того, что мир завтра будет примерно таким же, как и сегодня. В таких условиях нам проще прогнозировать и работать на то, чтобы по возможности сбывались те прогнозы, которые сулят нам хорошее (или, во всяком случае, не сулят слишком много неприятностей).
Мы стараемся предсказывать себе позитивное будущее, потому что оно мотивирует нас действовать и прикладывать усилия к тому, чтобы его достичь. При этом обычно мы вполне адаптированы к сравнительно предсказуемым неприятностям, с которыми нам уже приходилось сталкиваться. Мы примерно представляем себе, что будет, если опоздать на работу на 10 минут, черпнуть воды в обувь, наступив в лужу, или проснуться с болью в горле, заложенным носом и температурой 37,2 (хотя иногда даже такое событие может нас подкосить и стать последней каплей, спровоцировав бурю эмоций). Однако иногда в жизни происходят события, последствия которых нам трудно предсказать.
Собственно, такое внезапное и ощутимое нарушение прогнозов – сигнал о том, что в наших предсказаниях есть изъян: мы не учли чего-то очень важного, и теперь оно вмешивается в нашу жизнь. Предсказывая будущее, мы опираемся на модель мира, которая есть у нас в голове и которую мы выстраиваем в течение всей жизни, извлекая из своего опыта знания о закономерностях и связях между явлениями. Именно на этом фундаменте мы выстраиваем наши представления о текущем положении дел, а затем уже прикидываем, чего можем достичь и чего бы нам хотелось. Если же неожиданно за прилавком магазина вместо продавца вы видите зомби – вероятно, текущая картина не отражает каких-то очень фундаментальных вещей, например, существования этих самых зомби в непосредственной близости от вас.
В тот момент, когда наблюдаемое выходит далеко за рамки того, к чему мы готовы, мозг сталкивается со слишком высокой неопределенностью прогнозов, в которой он не способен принять оптимальное решение и контролировать ситуацию. Тогда внутри нас запускаются компоненты стресс-реакции – неспецифического ответа организма, который призван, в том числе, мобилизовать ресурсы психики и снизить неопределенность в наших прогнозах, чтобы вернуть ощущение контроля.
Как мы помним, мозг - орган для предсказания будущего. Поэтому мы любим стабильность и стремимся к тому, чтобы ее себе обеспечить: мы любим договоренности и предпочитаем установленные правила, а еще обычно исходим из того, что мир завтра будет примерно таким же, как и сегодня. В таких условиях нам проще прогнозировать и работать на то, чтобы по возможности сбывались те прогнозы, которые сулят нам хорошее (или, во всяком случае, не сулят слишком много неприятностей).
Мы стараемся предсказывать себе позитивное будущее, потому что оно мотивирует нас действовать и прикладывать усилия к тому, чтобы его достичь. При этом обычно мы вполне адаптированы к сравнительно предсказуемым неприятностям, с которыми нам уже приходилось сталкиваться. Мы примерно представляем себе, что будет, если опоздать на работу на 10 минут, черпнуть воды в обувь, наступив в лужу, или проснуться с болью в горле, заложенным носом и температурой 37,2 (хотя иногда даже такое событие может нас подкосить и стать последней каплей, спровоцировав бурю эмоций). Однако иногда в жизни происходят события, последствия которых нам трудно предсказать.
Собственно, такое внезапное и ощутимое нарушение прогнозов – сигнал о том, что в наших предсказаниях есть изъян: мы не учли чего-то очень важного, и теперь оно вмешивается в нашу жизнь. Предсказывая будущее, мы опираемся на модель мира, которая есть у нас в голове и которую мы выстраиваем в течение всей жизни, извлекая из своего опыта знания о закономерностях и связях между явлениями. Именно на этом фундаменте мы выстраиваем наши представления о текущем положении дел, а затем уже прикидываем, чего можем достичь и чего бы нам хотелось. Если же неожиданно за прилавком магазина вместо продавца вы видите зомби – вероятно, текущая картина не отражает каких-то очень фундаментальных вещей, например, существования этих самых зомби в непосредственной близости от вас.
В тот момент, когда наблюдаемое выходит далеко за рамки того, к чему мы готовы, мозг сталкивается со слишком высокой неопределенностью прогнозов, в которой он не способен принять оптимальное решение и контролировать ситуацию. Тогда внутри нас запускаются компоненты стресс-реакции – неспецифического ответа организма, который призван, в том числе, мобилизовать ресурсы психики и снизить неопределенность в наших прогнозах, чтобы вернуть ощущение контроля.
Внимание
Чтобы адаптироваться к новым условиям, придется потратиться на необходимые изменения. Работа мозга очень энергозатратна даже в том случае, когда все вокруг стабильно, а для того, чтобы поменяться, потребуется еще больше энергии. Мозг переходит в режим повышенной бдительности, чтобы как можно быстрее собрать необходимую информацию, которая может помочь выбрать верную стратегию действий. Все это происходит под действием норадреналина, который вырабатывается в стволе мозга, в голубом ядре. Таким образом, норадреналин усиливает наше внимание и приводит к тому, что нейронные сети обрабатывают больше информации, чем обычно, – в условиях потери контроля ставки слишком высоки, и нам нужно знать как можно больше о текущей ситуации. Если мы “прохлопали” одну угрозу, вполне вероятно, что их там намного больше, просто все они плохо укладывались в нашу прежнюю картину мира, которой теперь нет веры.
В чем это проявляется в обычной жизни? В том, что нам сложно сосредоточиться: внимание становится очень широким, но неглубоким, малейший шорох нас отвлекает, мы постоянно лезем обновлять ленты, переписываемся в мессенджерах, скроллим новости, по десять раз перечитываем одни и те же фразы и пересматриваем одни и те же картинки, словно надеясь прочитать или увидеть там что-то новое. Так происходит почти всегда, когда мы нервничаем. Скроллите ленту и лезете в мессенджеры вместо того, чтобы сосредоточиться на рабочих задачах? Вероятно, вы в стрессе. Можно выйти и глубоко подышать, проветрить комнату, перекусить, если давно не ели, поговорить с другими о том, что вас беспокоит. Это не обязательно снимет тревогу, но скорее всего поможет почувствовать себя лучше.
Чтобы адаптироваться к новым условиям, придется потратиться на необходимые изменения. Работа мозга очень энергозатратна даже в том случае, когда все вокруг стабильно, а для того, чтобы поменяться, потребуется еще больше энергии. Мозг переходит в режим повышенной бдительности, чтобы как можно быстрее собрать необходимую информацию, которая может помочь выбрать верную стратегию действий. Все это происходит под действием норадреналина, который вырабатывается в стволе мозга, в голубом ядре. Таким образом, норадреналин усиливает наше внимание и приводит к тому, что нейронные сети обрабатывают больше информации, чем обычно, – в условиях потери контроля ставки слишком высоки, и нам нужно знать как можно больше о текущей ситуации. Если мы “прохлопали” одну угрозу, вполне вероятно, что их там намного больше, просто все они плохо укладывались в нашу прежнюю картину мира, которой теперь нет веры.
В чем это проявляется в обычной жизни? В том, что нам сложно сосредоточиться: внимание становится очень широким, но неглубоким, малейший шорох нас отвлекает, мы постоянно лезем обновлять ленты, переписываемся в мессенджерах, скроллим новости, по десять раз перечитываем одни и те же фразы и пересматриваем одни и те же картинки, словно надеясь прочитать или увидеть там что-то новое. Так происходит почти всегда, когда мы нервничаем. Скроллите ленту и лезете в мессенджеры вместо того, чтобы сосредоточиться на рабочих задачах? Вероятно, вы в стрессе. Можно выйти и глубоко подышать, проветрить комнату, перекусить, если давно не ели, поговорить с другими о том, что вас беспокоит. Это не обязательно снимет тревогу, но скорее всего поможет почувствовать себя лучше.
Обучение
Если беспокоящая нас ситуация не разрешается, наступает черед второго этапа адаптации. Не можешь устранить неприятности – приучайся жить в новых условиях. Придется пересмотреть свои представления о мире и о том, как в нем действовать, – это и называется обучением, или, на языке нейронных связей, нейронной пластичностью. Ее контролируют кортикоиды, включая “гормон стресса” кортизол. Если кортизола немного, идет активное образование новых связей – небольшая встряска бывает весьма полезна для обучения и запоминания новой информации. Но вот когда кортизола очень много, эффект совсем другой: работа нейронов в коре мозга подавляется, обмен информацией и поддержание контактов между клетками ухудшается. Длительный сильный стресс приводит к тому, что слой серого вещества истончается во многих зонах мозга, и прежде всего это заметно в гиппокампе, отвечающем за новые воспоминания.
Высокий уровень кортизола сигнализирует о высоком уровне стресса, то есть о высоком уровне неопределенности и возможных угроз – получается, что до тех пор, пока мы не понимаем, что происходит, и не можем вернуть контроль над ситуацией, наша память предусмотрительно не сохраняет “лишние”, малополезные для выживания воспоминания. Преобразование впечатлений дня в долговременные воспоминания происходит во сне, и во время сильного стресса мы часто мучаемся бессоницей – в памяти мало что остается, потому что уровень неопределенности все еще слишком велик. Потом мы можем обнаружить провалы в памяти – целые дни и недели жизни могут впоследствии представляться сплошным сумбуром и туманом. В этот момент старые связи, отражающие опыт, не очень подходящий для новой ситуации, постепенно разрушаются – мозг “стирает” фрагменты прежней картины мира, освобождая место для новых связей. Они смогут образоваться тогда, когда мы адаптируемся и начнем возвращать себе чувство контроля, и уровень кортизола начнет снижаться.
В обычном мире эта острая нехватка контроля зачастую приводит к тому, что мы возвращаемся к знакомым приятным занятиям: перечитываем любимые книги, пересматриваем фильмы, играем в игры 10-20-летней давности, наводим порядок и т.п. – короче, делаем то, что помогает нам хотя бы ненадолго вернуть себе чувство контроля и определенности, помогает нам побыть в ситуации, где мы на что-то влияем и чувствуем себя спокойно и уверенно. Эту деятельность сложно назвать высокоинтеллектуальной – однако в стрессе занимаемся мы ей именно потому, что пока не способны на высокоинтеллектуальную деятельность. Новое в эти моменты проходит мимо мозга, не оставляя в нем заметных следов – и это отнюдь не способствует обретению контроля. А вот в миллионный раз разложив пасьянс “косынка”, человек чувствует, что осталось еще что-то, в чем он разбирается и где может достигать своих целей - какими бы примитивными они ни были.
Если беспокоящая нас ситуация не разрешается, наступает черед второго этапа адаптации. Не можешь устранить неприятности – приучайся жить в новых условиях. Придется пересмотреть свои представления о мире и о том, как в нем действовать, – это и называется обучением, или, на языке нейронных связей, нейронной пластичностью. Ее контролируют кортикоиды, включая “гормон стресса” кортизол. Если кортизола немного, идет активное образование новых связей – небольшая встряска бывает весьма полезна для обучения и запоминания новой информации. Но вот когда кортизола очень много, эффект совсем другой: работа нейронов в коре мозга подавляется, обмен информацией и поддержание контактов между клетками ухудшается. Длительный сильный стресс приводит к тому, что слой серого вещества истончается во многих зонах мозга, и прежде всего это заметно в гиппокампе, отвечающем за новые воспоминания.
Высокий уровень кортизола сигнализирует о высоком уровне стресса, то есть о высоком уровне неопределенности и возможных угроз – получается, что до тех пор, пока мы не понимаем, что происходит, и не можем вернуть контроль над ситуацией, наша память предусмотрительно не сохраняет “лишние”, малополезные для выживания воспоминания. Преобразование впечатлений дня в долговременные воспоминания происходит во сне, и во время сильного стресса мы часто мучаемся бессоницей – в памяти мало что остается, потому что уровень неопределенности все еще слишком велик. Потом мы можем обнаружить провалы в памяти – целые дни и недели жизни могут впоследствии представляться сплошным сумбуром и туманом. В этот момент старые связи, отражающие опыт, не очень подходящий для новой ситуации, постепенно разрушаются – мозг “стирает” фрагменты прежней картины мира, освобождая место для новых связей. Они смогут образоваться тогда, когда мы адаптируемся и начнем возвращать себе чувство контроля, и уровень кортизола начнет снижаться.
В обычном мире эта острая нехватка контроля зачастую приводит к тому, что мы возвращаемся к знакомым приятным занятиям: перечитываем любимые книги, пересматриваем фильмы, играем в игры 10-20-летней давности, наводим порядок и т.п. – короче, делаем то, что помогает нам хотя бы ненадолго вернуть себе чувство контроля и определенности, помогает нам побыть в ситуации, где мы на что-то влияем и чувствуем себя спокойно и уверенно. Эту деятельность сложно назвать высокоинтеллектуальной – однако в стрессе занимаемся мы ей именно потому, что пока не способны на высокоинтеллектуальную деятельность. Новое в эти моменты проходит мимо мозга, не оставляя в нем заметных следов – и это отнюдь не способствует обретению контроля. А вот в миллионный раз разложив пасьянс “косынка”, человек чувствует, что осталось еще что-то, в чем он разбирается и где может достигать своих целей - какими бы примитивными они ни были.
Привыкание
Когда какие-то события нарушают наши планы, есть и еще одна стратегия, чтобы справиться с неопределенностью нашего будущего. Можно пересмотреть свои взгляды не него. Если нам не удается достичь желаемого - может, не очень-то и хотелось? Может, “нас и тут неплохо кормят”? Если мы не понимаем, как нам добраться до желаемых целей, то можно просто от них отказаться.
Когда люди раз за разом сталкиваются с неблагоприятными событиями, некоторые каждый раз остро реагируют на угрозу, в то время как другие постепенно перестают отвечать сильным стрессом на новые неприятности. То, к какой категории относится человек, отчасти предопределяется генетически. Часть людей каждый раз отвечают на угрозу высоким уровнем кортизола, а часть довольно быстро адаптируется. У тех, кто легко приспосабливается, новая угроза поначалу тоже вызывает всплеск кортизола, но когда человек попадает в схожие обстоятельства с некоторой регулярностью, он быстро “привыкает”: в отличие от первой группы, у второй повторный стрессовый ответ не формируется.
Вероятно, один из компонентов стратегии “приспособленчества” – изменение своих долгосрочных целей. В ситуации, когда мы не очень понимаем, что происходит и плохо представляем себе, к чему могут привести те или иные наши действия, у нас остается последний “оплот” – отказаться от того, к чему мы стремились. Этот подход очень наглядно виден в выражениях вроде “не очень то и хотелось”, “не жили богато, незачем и начинать”,”лучше синица в руках, чем журавль в небе”, “если у вас нету тети, ее вам и не потерять…” – это все о том, чтобы отказаться от амбициозных целей в условиях высоких рисков и нестабильности, чтобы жить одним днем и никуда не стремиться.
У каждой из этих стратегий есть свои плюсы и минусы, каждая из них может оказаться и выигрышной, и проигрышной – в зависимости от обстоятельств. Пока один человек раз за разом пытается обрести хоть какой-то контроль за своей жизнью, чтобы что-то в ней изменить к лучшему, сталкиваясь с очередным провалом, но не оставляя попыток добиться желаемого, другой готов смириться с происходящим и удовлетвориться тем, что у него есть прямо сейчас, не спуская ресурсы на рискованные затеи. “Приспособленцы” отказываются от шанса добиться большего, но и риск “остаться ни с чем”, порушив свое здоровье в попытках что-то изменить, у них гораздо ниже.
Когда какие-то события нарушают наши планы, есть и еще одна стратегия, чтобы справиться с неопределенностью нашего будущего. Можно пересмотреть свои взгляды не него. Если нам не удается достичь желаемого - может, не очень-то и хотелось? Может, “нас и тут неплохо кормят”? Если мы не понимаем, как нам добраться до желаемых целей, то можно просто от них отказаться.
Когда люди раз за разом сталкиваются с неблагоприятными событиями, некоторые каждый раз остро реагируют на угрозу, в то время как другие постепенно перестают отвечать сильным стрессом на новые неприятности. То, к какой категории относится человек, отчасти предопределяется генетически. Часть людей каждый раз отвечают на угрозу высоким уровнем кортизола, а часть довольно быстро адаптируется. У тех, кто легко приспосабливается, новая угроза поначалу тоже вызывает всплеск кортизола, но когда человек попадает в схожие обстоятельства с некоторой регулярностью, он быстро “привыкает”: в отличие от первой группы, у второй повторный стрессовый ответ не формируется.
Вероятно, один из компонентов стратегии “приспособленчества” – изменение своих долгосрочных целей. В ситуации, когда мы не очень понимаем, что происходит и плохо представляем себе, к чему могут привести те или иные наши действия, у нас остается последний “оплот” – отказаться от того, к чему мы стремились. Этот подход очень наглядно виден в выражениях вроде “не очень то и хотелось”, “не жили богато, незачем и начинать”,”лучше синица в руках, чем журавль в небе”, “если у вас нету тети, ее вам и не потерять…” – это все о том, чтобы отказаться от амбициозных целей в условиях высоких рисков и нестабильности, чтобы жить одним днем и никуда не стремиться.
У каждой из этих стратегий есть свои плюсы и минусы, каждая из них может оказаться и выигрышной, и проигрышной – в зависимости от обстоятельств. Пока один человек раз за разом пытается обрести хоть какой-то контроль за своей жизнью, чтобы что-то в ней изменить к лучшему, сталкиваясь с очередным провалом, но не оставляя попыток добиться желаемого, другой готов смириться с происходящим и удовлетвориться тем, что у него есть прямо сейчас, не спуская ресурсы на рискованные затеи. “Приспособленцы” отказываются от шанса добиться большего, но и риск “остаться ни с чем”, порушив свое здоровье в попытках что-то изменить, у них гораздо ниже.
***
В общем, и острый стресс на неожиданные угрозы, и угасание стрессового ответа, когда нас регулярно настигают неприятности, появились у нас не просто так. Наша жизненная стратегия и прогнозы на будущее обычно представляют компромисс между тем, чего бы нам хотелось добиться, и тем, какими ресурсами мы располагаем, чтобы продолжать идти к своим целям, когда правила игры поменялись. Мир изменчив, причем иногда непредсказуемо изменчив, и умение приспособиться к изменившимся обстоятельствам – супер-сила людей, обладающих одной из самых сложных нервных систем.
Важно еще понимать, что подобные “решения” – прогибаться под изменчивый мир или прогибать его по себя, – лишь отчасти плод нашего сознательного выбора. Физиологию нельзя сбрасывать со счетов: именно она “подсказывает” нам, как действовать. Кто-то, раз за разом сталкиваясь с неприятностями, каждый раз ощущает злость и азарт; тело и психика сами мобилизуются, давая возможность прикладывать усилия, чтобы идти напролом, добиваясь своего. Но когда очередная неприятность уже ничего не будоражит внутри, ни на что не заряжает, вызывая разве что усталую досаду, человеку чрезвычайно сложно настроиться на изменения в борьбе за светлое будущее. Прислушиваясь к своим ощущениям, он охотно готов признать, что его и так все устраивает. И если кто-то рядом недоумевает по поводу его безразличия и апатии, он пытается подобрать слова, чтобы донести это ощущение до других – однако вряд ли с помощью слов нам удастся “переубедить” древнюю гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковую систему, отвечающую за выброс кортизола. Иногда цена изменений слишком высока, а у человека нет избытка ресурсов, чтобы перестраивать свою жизнь, – и поменять это далеко не всегда в наших силах.
В общем, и острый стресс на неожиданные угрозы, и угасание стрессового ответа, когда нас регулярно настигают неприятности, появились у нас не просто так. Наша жизненная стратегия и прогнозы на будущее обычно представляют компромисс между тем, чего бы нам хотелось добиться, и тем, какими ресурсами мы располагаем, чтобы продолжать идти к своим целям, когда правила игры поменялись. Мир изменчив, причем иногда непредсказуемо изменчив, и умение приспособиться к изменившимся обстоятельствам – супер-сила людей, обладающих одной из самых сложных нервных систем.
Важно еще понимать, что подобные “решения” – прогибаться под изменчивый мир или прогибать его по себя, – лишь отчасти плод нашего сознательного выбора. Физиологию нельзя сбрасывать со счетов: именно она “подсказывает” нам, как действовать. Кто-то, раз за разом сталкиваясь с неприятностями, каждый раз ощущает злость и азарт; тело и психика сами мобилизуются, давая возможность прикладывать усилия, чтобы идти напролом, добиваясь своего. Но когда очередная неприятность уже ничего не будоражит внутри, ни на что не заряжает, вызывая разве что усталую досаду, человеку чрезвычайно сложно настроиться на изменения в борьбе за светлое будущее. Прислушиваясь к своим ощущениям, он охотно готов признать, что его и так все устраивает. И если кто-то рядом недоумевает по поводу его безразличия и апатии, он пытается подобрать слова, чтобы донести это ощущение до других – однако вряд ли с помощью слов нам удастся “переубедить” древнюю гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковую систему, отвечающую за выброс кортизола. Иногда цена изменений слишком высока, а у человека нет избытка ресурсов, чтобы перестраивать свою жизнь, – и поменять это далеко не всегда в наших силах.
рубрика #чтоздесьнетак
Сегодня один мой друг подкинул роскошный по своей развесистой наукообразности и при этом потрясающе неграмотный текст.
Сегодня один мой друг подкинул роскошный по своей развесистой наукообразности и при этом потрясающе неграмотный текст.
Итак, что здесь не так?
Сначала позволю себе немного эмоций. История о людях, отправившихся на экскурсию в систему московских коллекторов и утонувших там во время ливня, конечно, очень грустная. Экскурсовод поступил глупо и безответственно, погубив себя и других людей. Никто из погибших не смог разумно оценить риски, хотя вина лежит прежде всего на организаторах этой вылазки – обычные горожане могли воспринимать этот поход просто как необычную экскурсию и не знать о том, что во время ливня такая прогулка может угрожать их жизни. В общем, в этой истории есть о чем подумать и что обсудить, включая и тягу человека к экстриму и авантюрам, но обсуждать такие вещи тоже надо уметь. Если обсуждение выглядит, как на скриншоте выше, то лучше уж промолчать.
Прежде всего, голословно и бездоказательно называть кого бы то ни было больными людьми – это, мягко скажем, некрасиво (скажем очень, о-о-о-чень мягко и деликатно). Такие высказывания гораздо красноречивее говорят об авторе, а не о тех, в чей адрес они обращены. Диагнозы должны ставить врачи. А людям, работающим в медийном поле, неплохо бы высказываться аккуратнее и поменьше использовать притянутые за уши цитаты (в данном случае быстрый гуглинг выдал статью об игромании с сайта частной клиники). И уж тем более абсурдно обобщать сказанное об одной категории расстройств на широкий спектр самых разнообразных занятий - от совершенно безобидных до уголовно наказуемых.
Таким же образом можно надергать цитат из текста о сексуальных расстройствах (скажем, сексуальной аддикции), и “немножко” расширить сказанное на любой интерес к сексу. Вы любуетесь сексуальным бельем и вас привлекает вид красивого обнаженного тела, вам нравится секс? Да вы, батенька, больной человек! Относитесь к тому же типу, что насильники и сексуальные маньяки! У вас гормональное расстройство и неполноценность мозга! Вам таблеточки надо пить, а не вот это вот все! У нормального человека существует способность к смирению плоти и укрощению своих желаний, а вот эта вся стыдоба – страшная болезнь! Это не я так думаю, это вердикт науки!! Да-да, от просмотра порно и мастурбации до…. ну скажем, до привязанности к животным. А что, если можно объединять поход в горы с избиением протестующих дубинками и пытками (это, внезапно, люди одного типа - с тягой к экстриму!), то чего бы не объединить эротические фантазии и любовь к котикам? И там и там вы испытываете удовольствие, наверняка это общее медицинское расстройство!
(Ох, как же меня раздражает, когда безграмотные люди суют научные термины в свои нелепые тексты, да еще и подают это все с таким апломбом и претензией на объективность!)
Фуух, выдыхаем.
Сначала позволю себе немного эмоций. История о людях, отправившихся на экскурсию в систему московских коллекторов и утонувших там во время ливня, конечно, очень грустная. Экскурсовод поступил глупо и безответственно, погубив себя и других людей. Никто из погибших не смог разумно оценить риски, хотя вина лежит прежде всего на организаторах этой вылазки – обычные горожане могли воспринимать этот поход просто как необычную экскурсию и не знать о том, что во время ливня такая прогулка может угрожать их жизни. В общем, в этой истории есть о чем подумать и что обсудить, включая и тягу человека к экстриму и авантюрам, но обсуждать такие вещи тоже надо уметь. Если обсуждение выглядит, как на скриншоте выше, то лучше уж промолчать.
Прежде всего, голословно и бездоказательно называть кого бы то ни было больными людьми – это, мягко скажем, некрасиво (скажем очень, о-о-о-чень мягко и деликатно). Такие высказывания гораздо красноречивее говорят об авторе, а не о тех, в чей адрес они обращены. Диагнозы должны ставить врачи. А людям, работающим в медийном поле, неплохо бы высказываться аккуратнее и поменьше использовать притянутые за уши цитаты (в данном случае быстрый гуглинг выдал статью об игромании с сайта частной клиники). И уж тем более абсурдно обобщать сказанное об одной категории расстройств на широкий спектр самых разнообразных занятий - от совершенно безобидных до уголовно наказуемых.
Таким же образом можно надергать цитат из текста о сексуальных расстройствах (скажем, сексуальной аддикции), и “немножко” расширить сказанное на любой интерес к сексу. Вы любуетесь сексуальным бельем и вас привлекает вид красивого обнаженного тела, вам нравится секс? Да вы, батенька, больной человек! Относитесь к тому же типу, что насильники и сексуальные маньяки! У вас гормональное расстройство и неполноценность мозга! Вам таблеточки надо пить, а не вот это вот все! У нормального человека существует способность к смирению плоти и укрощению своих желаний, а вот эта вся стыдоба – страшная болезнь! Это не я так думаю, это вердикт науки!! Да-да, от просмотра порно и мастурбации до…. ну скажем, до привязанности к животным. А что, если можно объединять поход в горы с избиением протестующих дубинками и пытками (это, внезапно, люди одного типа - с тягой к экстриму!), то чего бы не объединить эротические фантазии и любовь к котикам? И там и там вы испытываете удовольствие, наверняка это общее медицинское расстройство!
(Ох, как же меня раздражает, когда безграмотные люди суют научные термины в свои нелепые тексты, да еще и подают это все с таким апломбом и претензией на объективность!)
Фуух, выдыхаем.
Люди, действительно, отличаются друг от друга по своей тяге к риску и экстриму. Правда, это спектр, а не жесткие категории и типы. По большому счету, люди хотят удовольствий, и ожидаемая награда определяет многие виды наших занятий: мы спим, едим, тупим в интернете или спускаемся под землю, лезем на скалу и прыгаем с парашютом, потому что нам это нравится. За удовольствие и радость в мозге отвечает система подкрепления (мезокортиколимбический контур). Это сеть структур, "заведующих" мотивацией и связывающих наши занятия с нашими потребностями и исходами наших действий через выброс дофамина и других нейромедиаторов, обеспечивающих нас положительными эмоциями.
Мозг подростка, по-видимому, более чувствителен к вознаграждающим сигналам, чем к аверсивным (т.е. тем, которые заставляют нас избегать каких-то вещей). Подростки чаще и легче рискуют, стремятся к неизведанному и активно пробуют новое, не особенно задумываясь о возможных негативных последствиях своих поступков – здесь могут появляться проблемы с алкоголем, наркотиками или законом (надо сказать, на этом фоне занятия альпинизмом, мотокроссом или там парашютным спортом в секции смотрятся куда более выигрышно). С возрастом склонность рисковать и испытывать новое у всех снижается, но в разной степени: открытость новому опыту считается достаточно стабильной личностной чертой.
Новизна и разрядка напряжения, связанного с риском, могут быть мощными источниками мгновенного удовольствия – наряду с едой, сексом и высоким социальным статусом они тоже активируют нашу систему подкрепления. Если упрощать, то система подкрепления “работает на дофамине”. Дофаминовые нейроны в области вентральной покрышки обильно ветвятся и дотягиваются своими многочисленными отростками до многих зон мозга, включая “зоны удовольствия” в прилежащем ядре и “зоны самоконтроля” в префронтальной коре. У подростков связи внутри мозга продолжают активно формироваться, включая те, которые обеспечивают взаимодействие префронтальной коры и подкорковых “зон удовольствия”. Когда эти связи дозревают во взрослом возрасте, людям становится проще контролировать сиюминутные импульсы в и подавлять их ради долгосрочных целей. Тем не менее, дофамин у всех одинаковый, а стремление щекотать себе нервы у всех разное. Почему так?
Чтобы дофамин мог повлиять на наше поведение, ему нужно связаться со своими рецепторами. Существует несколько разных дофаминовых рецепторов, но сейчас нас интересует дофаминовый рецептор второго типа, у которого есть несколько генетических разновидностей (аллелей). Разновидности эти отличаются по уровню экспрессии: условно говоря, люди, унаследовавшие тот или иной аллель, будут отличаться по числу рецепторов и чувствительности к дофамину. Те, кому с дофаминовыми рецепторами повезло меньше, не так восприимчивы к слабым наградам и будут искать более мощные стимулы, которые смогут “торкнуть” систему подкрепления. Такие люди активнее ищут новые впечатления, более склонны к рискованному поведению и чаще страдают от аддикций. Некоторые варианты рецепторов к дофамину 2 типа (особенно если человек обладает сразу двумя копиями такого гена) связаны также с более высокой агрессивностью – однако, по данным исследований, проблемы с социумом во взрослом возрасте гораздо чаще возникают, только если человек растет в неблагополучном районе или у родителей есть криминальное прошлое (классический пример взаимодействия наследственности и среды, в которой формируется поведение и психика). Относительно связи генов дофаминовых рецепторов с психопатией данные противоречивые: в каких-то исследованиях ассоциация обнаруживается, в других – нет.
Мозг подростка, по-видимому, более чувствителен к вознаграждающим сигналам, чем к аверсивным (т.е. тем, которые заставляют нас избегать каких-то вещей). Подростки чаще и легче рискуют, стремятся к неизведанному и активно пробуют новое, не особенно задумываясь о возможных негативных последствиях своих поступков – здесь могут появляться проблемы с алкоголем, наркотиками или законом (надо сказать, на этом фоне занятия альпинизмом, мотокроссом или там парашютным спортом в секции смотрятся куда более выигрышно). С возрастом склонность рисковать и испытывать новое у всех снижается, но в разной степени: открытость новому опыту считается достаточно стабильной личностной чертой.
Новизна и разрядка напряжения, связанного с риском, могут быть мощными источниками мгновенного удовольствия – наряду с едой, сексом и высоким социальным статусом они тоже активируют нашу систему подкрепления. Если упрощать, то система подкрепления “работает на дофамине”. Дофаминовые нейроны в области вентральной покрышки обильно ветвятся и дотягиваются своими многочисленными отростками до многих зон мозга, включая “зоны удовольствия” в прилежащем ядре и “зоны самоконтроля” в префронтальной коре. У подростков связи внутри мозга продолжают активно формироваться, включая те, которые обеспечивают взаимодействие префронтальной коры и подкорковых “зон удовольствия”. Когда эти связи дозревают во взрослом возрасте, людям становится проще контролировать сиюминутные импульсы в и подавлять их ради долгосрочных целей. Тем не менее, дофамин у всех одинаковый, а стремление щекотать себе нервы у всех разное. Почему так?
Чтобы дофамин мог повлиять на наше поведение, ему нужно связаться со своими рецепторами. Существует несколько разных дофаминовых рецепторов, но сейчас нас интересует дофаминовый рецептор второго типа, у которого есть несколько генетических разновидностей (аллелей). Разновидности эти отличаются по уровню экспрессии: условно говоря, люди, унаследовавшие тот или иной аллель, будут отличаться по числу рецепторов и чувствительности к дофамину. Те, кому с дофаминовыми рецепторами повезло меньше, не так восприимчивы к слабым наградам и будут искать более мощные стимулы, которые смогут “торкнуть” систему подкрепления. Такие люди активнее ищут новые впечатления, более склонны к рискованному поведению и чаще страдают от аддикций. Некоторые варианты рецепторов к дофамину 2 типа (особенно если человек обладает сразу двумя копиями такого гена) связаны также с более высокой агрессивностью – однако, по данным исследований, проблемы с социумом во взрослом возрасте гораздо чаще возникают, только если человек растет в неблагополучном районе или у родителей есть криминальное прошлое (классический пример взаимодействия наследственности и среды, в которой формируется поведение и психика). Относительно связи генов дофаминовых рецепторов с психопатией данные противоречивые: в каких-то исследованиях ассоциация обнаруживается, в других – нет.
Можно ли считать, что тяга к новым впечатлениям не сулит нам ничего хорошего и связана только с высоким риском всяких неприятностей? Естественно, мир устроен гораздо сложнее. Например, тяга к новому и склонность рисковать коррелируют с объемом рабочей памяти и другими когнитивными параметрами. Другими словами, такие люди не только рискуют влипнуть в какую-нибудь зависимость, но и, например, лучше соображают: новый опыт потенциально может принести не только опасности, но и новые знания о себе и окружающем мире. Вообще говоря, противоположный тяге к новизне консерватизм и изоляционизм не дают людям и обществам развиваться – прогресс всегда сопряжен с рисками, а полный отказ от рисков влечет за собой отказ от развития и постепенную деградацию. Устойчивое развитие и личности, и общества возможно только при разумном балансе между сохранением старого и получением нового опыта.
В честь дня знаний – видео с ответами на вопросы школьников. Зум-трансляция была организована в рамках проекта Кота Шредингена "Наивные вопросы ученому", где на вопросы школьников (предварительно отобранные журналистами) отвечают представители разных наук.
https://youtu.be/FalRUlxaw6s?si=m2Mx41HyG-VadI16
Краткое содержание:
– Существует ли возможность того, что мы когда-нибудь сможем поддерживать мозг вне тела?
– Почему мы не можем полностью контролировать собственный мозг? Тревожные мысли, перепады настроения, навязчивые мысли…
– Как работает интуиция у человека?
– Существует ли объективный способ измерения интеллектуальных способностей человека?
– Существует ли таблетка от глупости?
– Каким действием можно максимально быстро активировать мозг перед контрольной/экзаменами?
– Как формируются ложные воспоминания?
– Какие процессы происходят в мозге, когда человек что-либо забывает?
– Почему у некоторых людей развита зрительная память, а других — слуховая, от чего это зависит? Возможно ли «прокачать» отстающую?
https://youtu.be/FalRUlxaw6s?si=m2Mx41HyG-VadI16
Краткое содержание:
– Существует ли возможность того, что мы когда-нибудь сможем поддерживать мозг вне тела?
– Почему мы не можем полностью контролировать собственный мозг? Тревожные мысли, перепады настроения, навязчивые мысли…
– Как работает интуиция у человека?
– Существует ли объективный способ измерения интеллектуальных способностей человека?
– Существует ли таблетка от глупости?
– Каким действием можно максимально быстро активировать мозг перед контрольной/экзаменами?
– Как формируются ложные воспоминания?
– Какие процессы происходят в мозге, когда человек что-либо забывает?
– Почему у некоторых людей развита зрительная память, а других — слуховая, от чего это зависит? Возможно ли «прокачать» отстающую?
YouTube
Наивные вопросы нейробиологу. Елена Белова и Григорий Тарасевич
Весной 2022 года Кот Шредингера проводил проект "Наивные вопросы ученому", в котором ученые из разных областей знаний отвечали на вопросы школьников.
Красота и самообман
Текст целиком по ссылке: https://teletype.in/@hippopocampus/beauty_selfdeception_msk_lecture
Текст целиком по ссылке: https://teletype.in/@hippopocampus/beauty_selfdeception_msk_lecture
Почему мы так восприимчивы к красоте? Одно из объяснений заключается в том, что физическая привлекательность – важный сигнал о биологической приспособленности, который довольно непросто подделать. У древних людей не было генетического тестирования, зато были глаза – зеркало души (зчркнт), которыми можно было оценивать внешность – зеркало наследственности. Такие особенности внешности, как симметрия, однотонная и чистая кожа (не слишком тусклая и не слишком блестящая), белая склера глаза и хорошая осанка многое говорят о здоровье своего обладателя. Люди, которым от рождения проще замечать и оценивать такие особенности и которым такое во внешности нравится, имеют более высокие шансы выбрать себе спутника с хорошими генами, а значит, оставить больше здорового (и разборчивого) потомства – т.е. наша способность оценивать красоту лиц увеличивает нашу приспособленность и будет поддержана естественным отбором.
Неудивительно, что, и женщины, и мужчины самых разных возрастов и культур имеют поразительно сходные представления о том, кто красив, а кто нет. Вероятно, эти представления "прошиты" в наших генах точно так же, как и особенности нашей внешности. Симметрия, равномерный тон кожи, пропорции лица говорят о возрасте, здоровье и гормональном статусе человека, и люди довольно точно определяют эти качества, когда присматриваются к внешности окружающих.
Поразительным образом, будучи очень чувствительны и точны в оценке физической привлекательности окружающих, мы на удивление плохо умеем оценивать собственную внешность. Если оценки людей относительно других совпадают в среднем на 80%, то субъективная оценка собственной привлекательности совпадает с нашим рейтингом в глазах остальных людей в среднем лишь на четверть!
Любопытно, что люди не просто оценивают свою привлекательность более высоко, они в буквальном смысле видят себя привлекательнее, чем они есть на самом деле. В одном исследовании изображения людей трансформировали, уродуя или приукрашивая портрет. Для этого к оригинальной фотографии "подмешивали" в разных пропорциях черты более привлекательного или отталкивающего лица. Затем весь получившийся ряд изображений показывали людям и просили указать, где их исходный портрет. И европейцы, и азиаты принимали за оригинал более симпатичные портреты – улучшенные в среднем на 20% по сравнению с исходником. Более того, приукрашенные портреты требовали меньше времени на распознание – вероятно, они лучше совпадали с внутренним представлением человека о своей внешности.
Возможно, такой самообман помогает людям поддерживать высокую самооценку и по крайней мере отчасти компенсировать недостатки во внешностью харизмой и обаянием, которые не сработают, если человек не будет верить в свою неотразимость и привлекательность для окружающих.
Неудивительно, что, и женщины, и мужчины самых разных возрастов и культур имеют поразительно сходные представления о том, кто красив, а кто нет. Вероятно, эти представления "прошиты" в наших генах точно так же, как и особенности нашей внешности. Симметрия, равномерный тон кожи, пропорции лица говорят о возрасте, здоровье и гормональном статусе человека, и люди довольно точно определяют эти качества, когда присматриваются к внешности окружающих.
Поразительным образом, будучи очень чувствительны и точны в оценке физической привлекательности окружающих, мы на удивление плохо умеем оценивать собственную внешность. Если оценки людей относительно других совпадают в среднем на 80%, то субъективная оценка собственной привлекательности совпадает с нашим рейтингом в глазах остальных людей в среднем лишь на четверть!
Любопытно, что люди не просто оценивают свою привлекательность более высоко, они в буквальном смысле видят себя привлекательнее, чем они есть на самом деле. В одном исследовании изображения людей трансформировали, уродуя или приукрашивая портрет. Для этого к оригинальной фотографии "подмешивали" в разных пропорциях черты более привлекательного или отталкивающего лица. Затем весь получившийся ряд изображений показывали людям и просили указать, где их исходный портрет. И европейцы, и азиаты принимали за оригинал более симпатичные портреты – улучшенные в среднем на 20% по сравнению с исходником. Более того, приукрашенные портреты требовали меньше времени на распознание – вероятно, они лучше совпадали с внутренним представлением человека о своей внешности.
Возможно, такой самообман помогает людям поддерживать высокую самооценку и по крайней мере отчасти компенсировать недостатки во внешностью харизмой и обаянием, которые не сработают, если человек не будет верить в свою неотразимость и привлекательность для окружающих.
PS АНОНС!
В следующую среду, 13 сентября, в 18.30 в Москве пройдет моя лекция о том, как мозг воспринимает красоту. Узнать подробности и зарегистрироваться на мероприятие можно по ссылке: https://vavilovcoffee.timepad.ru/event/2563088/.
В следующую среду, 13 сентября, в 18.30 в Москве пройдет моя лекция о том, как мозг воспринимает красоту. Узнать подробности и зарегистрироваться на мероприятие можно по ссылке: https://vavilovcoffee.timepad.ru/event/2563088/.
vavilovcoffee.timepad.ru
Лекция "Как мозг воспринимает красоту" / События на TimePad.ru
Лекция ученого нейробиолога Елены Беловой о том, как мозг формирует представление о "красивом", почему красивое и уродливое вызывают эмоции, что и почему делает лицо красивым, почему женщины — прекрасный пол.
Нейродегенеративные заболевания и искусство.
С возрастом риски болезней Альцгеймера и Паркинсона возрастают, и это касается не только простых людей, но и признанных (и непризнанных) гениев. По мере того, как отмирает все больше нейронов в той или иной области мозга, меняется и состояние личности, и иногда такие изменения получают совершенно завораживающее отражение – например, так случается с живописными полотнами художников.
В интернете можно найти серию автопортретов, выполненных художником Уильямом Утермоленом. На протяжении нескольких лет, по мере того, как болезнь Альцгеймера разъедала его связь с реальностью, изображения художника становились все проще, теряя правильные пропорции и перспективу.
Однако не всегда наблюдаемые изменения воспринимаются зрителями как распад артистических навыков. Иногда искусство художника, страдающего от когнитивных нарушений, становится даже более выразительным, по крайней мере, на некоторое время. Виллем де Кунинг по мере развития деменции перешел к простым базовым цветам, изображая на холстах динамичные и яркие трепещущие полосы и ленты насыщенных желтых, синих и красных оттенков.
В общем, с изменением состояния мозга и психики ожидаемо меняется и творчество художников. А исследователям мозга и искусства интересно понять, существуют ли какие-то универсальные приметы для определенных диагнозов, которые можно обнаружить в творчестве, – возможно еще (задолго) до того, как диагноз будет поставлен врачами.
С возрастом риски болезней Альцгеймера и Паркинсона возрастают, и это касается не только простых людей, но и признанных (и непризнанных) гениев. По мере того, как отмирает все больше нейронов в той или иной области мозга, меняется и состояние личности, и иногда такие изменения получают совершенно завораживающее отражение – например, так случается с живописными полотнами художников.
В интернете можно найти серию автопортретов, выполненных художником Уильямом Утермоленом. На протяжении нескольких лет, по мере того, как болезнь Альцгеймера разъедала его связь с реальностью, изображения художника становились все проще, теряя правильные пропорции и перспективу.
Однако не всегда наблюдаемые изменения воспринимаются зрителями как распад артистических навыков. Иногда искусство художника, страдающего от когнитивных нарушений, становится даже более выразительным, по крайней мере, на некоторое время. Виллем де Кунинг по мере развития деменции перешел к простым базовым цветам, изображая на холстах динамичные и яркие трепещущие полосы и ленты насыщенных желтых, синих и красных оттенков.
В общем, с изменением состояния мозга и психики ожидаемо меняется и творчество художников. А исследователям мозга и искусства интересно понять, существуют ли какие-то универсальные приметы для определенных диагнозов, которые можно обнаружить в творчестве, – возможно еще (задолго) до того, как диагноз будет поставлен врачами.