Ночью снова сработала пожарная тревога. Я начинаю думать, что пожарная тревога и я как-то связаны. Началось всё в Лас-Вегасе.
Я снял номер в отеле, чтобы немного освежиться, прийти в себя после костров, звёзд и ночёвок под открытым небом, и вот среди ночи раздаётся оглушительный вой неизвестного происхождения. Я подскочил как ошпаренный, забегал в истерике по номеру, внюхиваясь в воздух, пытаясь различить неуловимые нотки угарного газа, но ничем, кроме тёплой лас-вегасской ночи, не пахло. А громкоговоритель тем временем надрывался: «В отеле сработала пожарная тревога! Оставьте вещи и немедленно покиньте здание!!!»
Я ещё подумал, что это отличная идея – ездить по отелям, погромче включать такое сообщение и подчищать номера испуганных клиентов.
Соответственно, первым делом я схватился за вещи. Но тут же передумал, решив, что вещи подождут (или сгорят). Вместо этого я быстро собрал документы (документы не подождут), а заодно машинально закинул в сумку газовый баллон, спички и горелку, на которой намедни готовил в номере чай. А вдруг, это мой баллон дал течь? Потом, чего доброго, выставят счёт за моральный ущерб постояльцам.
Я выскочил в коридор, готовый, если узрею языки пламени, спускаться из окна по связанному постельному белью, как показывают в фильмах. Но в коридоре были только испуганные полуголые афроамериканцы. Они смотрели друг на друга белыми глазами и молча вертели головами, видимо, пытаясь найти какую-то подсказку.
Я зачем-то поднял в воздух указательный палец, словно собираюсь объявить правильный выход из ситуации, но тут же его опустил, потому что подумал: чёрт, да это ведь Вегас. Тут все либо наркоманы, либо пьяницы, либо любят покурить. Что, конечно, делает пожар весьма вероятным событием, но более вероятным будет то, что кто-то, выпив, уколовшись и покурив, просто забыл, что неплохо для таких случаев открывать окна, – вот и всё.
Я снял трубку и набрал ресепшен. Ответил приятный женский голос:
– Я вас слушаю.
– Это правда, что мы горим?
– Горим? О, нет-нет, это неправда, – женщина как будто улыбалась моему слабоумию. – Это ложная тревога. Ложитесь спать.
Я посмотрел на часы. Три ночи. Ложитесь спать? Она повесила трубку. А как же... Как же «извините», как же «мы компенсируем вам стресс бесплатной блондинкой» и так далее?
От безысходности я лёг спать и не смог заснуть до самого рассвета.
Прошло пару дней. Я уже был в Вайоминге. Тоже снял номер, тоже хотел отдохнуть. Но не тут-то было. В полночь опять сработал пожарный извещатель. На сей раз в моём номере. Я про себя выматерился и подсознательно повторил уже проработанную схему: все документы, горелку, газовый баллон и спички – в сумку, быстро напялить на себя что-то потеплее (на улице было минус двадцать пять), а потом в мыслях так: «Стоооооп, погодите-ка секунду…»
И снова внюхался. Ничего, кроме морозной вайомингской ночи. Опять судьба со мной играет. Я подошёл поближе к извещателю, нашёл на нём поблекшие название и модель, скачал в гугле инструкцию. Оказалось, что при ложных срабатываниях надо пятнадцать секунд удерживать кнопку «тест». Я пятнадцать секунд удерживал кнопку «тест», и – аллилуйя – визг закончился.
Ложное это было срабатывание или нет, я разбираться не стал. Просто на всякий случай натянул на него свой толстый шерстяной носок, чтобы, если вдруг опять запищит, я слышал лишь лёгкий отдалённый писк, так напоминающий писк восторженной блондинки, которой мне так в Вегасе и не досталось. А утром я долго смотрел на эту изящную инсталляцию – свисающий со стены, как будто уставший, носок и думал, за сколько можно было бы втюхать это зрелище музею «МоМА».
Сумма на ум так и не пришла. Наверное, слишком много ноликов.
Я снял номер в отеле, чтобы немного освежиться, прийти в себя после костров, звёзд и ночёвок под открытым небом, и вот среди ночи раздаётся оглушительный вой неизвестного происхождения. Я подскочил как ошпаренный, забегал в истерике по номеру, внюхиваясь в воздух, пытаясь различить неуловимые нотки угарного газа, но ничем, кроме тёплой лас-вегасской ночи, не пахло. А громкоговоритель тем временем надрывался: «В отеле сработала пожарная тревога! Оставьте вещи и немедленно покиньте здание!!!»
Я ещё подумал, что это отличная идея – ездить по отелям, погромче включать такое сообщение и подчищать номера испуганных клиентов.
Соответственно, первым делом я схватился за вещи. Но тут же передумал, решив, что вещи подождут (или сгорят). Вместо этого я быстро собрал документы (документы не подождут), а заодно машинально закинул в сумку газовый баллон, спички и горелку, на которой намедни готовил в номере чай. А вдруг, это мой баллон дал течь? Потом, чего доброго, выставят счёт за моральный ущерб постояльцам.
Я выскочил в коридор, готовый, если узрею языки пламени, спускаться из окна по связанному постельному белью, как показывают в фильмах. Но в коридоре были только испуганные полуголые афроамериканцы. Они смотрели друг на друга белыми глазами и молча вертели головами, видимо, пытаясь найти какую-то подсказку.
Я зачем-то поднял в воздух указательный палец, словно собираюсь объявить правильный выход из ситуации, но тут же его опустил, потому что подумал: чёрт, да это ведь Вегас. Тут все либо наркоманы, либо пьяницы, либо любят покурить. Что, конечно, делает пожар весьма вероятным событием, но более вероятным будет то, что кто-то, выпив, уколовшись и покурив, просто забыл, что неплохо для таких случаев открывать окна, – вот и всё.
Я снял трубку и набрал ресепшен. Ответил приятный женский голос:
– Я вас слушаю.
– Это правда, что мы горим?
– Горим? О, нет-нет, это неправда, – женщина как будто улыбалась моему слабоумию. – Это ложная тревога. Ложитесь спать.
Я посмотрел на часы. Три ночи. Ложитесь спать? Она повесила трубку. А как же... Как же «извините», как же «мы компенсируем вам стресс бесплатной блондинкой» и так далее?
От безысходности я лёг спать и не смог заснуть до самого рассвета.
Прошло пару дней. Я уже был в Вайоминге. Тоже снял номер, тоже хотел отдохнуть. Но не тут-то было. В полночь опять сработал пожарный извещатель. На сей раз в моём номере. Я про себя выматерился и подсознательно повторил уже проработанную схему: все документы, горелку, газовый баллон и спички – в сумку, быстро напялить на себя что-то потеплее (на улице было минус двадцать пять), а потом в мыслях так: «Стоооооп, погодите-ка секунду…»
И снова внюхался. Ничего, кроме морозной вайомингской ночи. Опять судьба со мной играет. Я подошёл поближе к извещателю, нашёл на нём поблекшие название и модель, скачал в гугле инструкцию. Оказалось, что при ложных срабатываниях надо пятнадцать секунд удерживать кнопку «тест». Я пятнадцать секунд удерживал кнопку «тест», и – аллилуйя – визг закончился.
Ложное это было срабатывание или нет, я разбираться не стал. Просто на всякий случай натянул на него свой толстый шерстяной носок, чтобы, если вдруг опять запищит, я слышал лишь лёгкий отдалённый писк, так напоминающий писк восторженной блондинки, которой мне так в Вегасе и не досталось. А утром я долго смотрел на эту изящную инсталляцию – свисающий со стены, как будто уставший, носок и думал, за сколько можно было бы втюхать это зрелище музею «МоМА».
Сумма на ум так и не пришла. Наверное, слишком много ноликов.
Иногда уже утром я сижу за столом и маниакально печатаю. Рядом остывает японский чай. Иногда наоборот — могу месяцами не подходить к планшету и пить чай, пока тот ещё не остыл. Я всегда жду этого чувства — нестерпимого желания прикоснуться к клавиатуре. Без какой-либо цели, без намерения спасти текстом человечество. Человечество не спасёшь, тем более текстом, зато внутренний зуд можно успокоить.
У меня как-то спрашивали, чего я боюсь. Я задумался. Если отбросить в сторону все мои ипохондрические штучки, что останется? Наверное, страх прийти в старость с осознанием того, как бесцельно потрачено время. С осознанием, что предназначение так и осталось пустым словом или — что ещё хуже — было выполнено лишь наполовину. Можно в оцепенении смотреть на себя со стороны и задавать в своей вечности вопрос: «Почему?»
А потому. Потому что искал вещи легковесные, простоту вместо минимализма, праздность и иллюзии. Важна была подстриженная лужайка перед трёхэтажной скульптурой из обожжённого кирпича, а не тишина в груди и умиротворение. Ты никогда не смотрел, как растут деревья, — гораздо нужнее было ездить на новеньком авто, чтобы девушки на тротуаре визжали от восторга. Потому что ты жил, как будто за пазухой у тебя, как у кенгуру, скрещённого с кошкой, девятнадцать жизней, и что не получилось сейчас, можно будет исправить в следующей.
Это единственный страх, не дающий мне усидеть на месте. Подгоняет вперёд, как пейсмейкер на марафоне. Бежит рядом и орёт на ухо так громко, что невозможно разобрать, зато легко догадаться: когда насладишься последним завтраком, сожалений о несделанном быть не должно.
Я продолжаю работать над книгой. Прислушиваюсь к зуду. Многие писатели говорят, что это ремесло в основном — дисциплина. Не талант, не возбуждённое вдохновение. Это монашеская строгость: усаживаешь себя за стол, набираешь первое слово, потом второе и так далее. Что-то в этом есть, но я не обязательно согласен. Человек может быть в потоке всегда. Если пазл собран верно, все части огромного градиента плавно переходят друг в друга, то ты становишься бесконечным — по крайней мере, на экране планшета, где одна за одной появляются новые строчки.
Я так себе это и представлял. Приезжаю за границу, рядом шумит океан, пишу роман. Конечно, есть мелочи, которые в фантазиях не были предусмотрены. Это раздавленные игуаны на дорогах Майами, веранда под южным дубом, где я пишу, стая попугаев, по утрам и днём наворачивающая круги над крышами соседей, и плотный непробиваемый пульс города, за которым я еле успеваю. Это плюс двадцать пять ночью и плюс тридцать пять после обеденного дрёма. Нет никакой подстриженной лужайки, визжащих дам и надежды на то, что мне дадут второй шанс. Второй шанс мне уже дали, и я буду круглым дураком, если им не воспользуюсь.
Несколько лет назад я пообещал себе, что никогда не стану думать о мелком и бессмысленном. Что за деревьями буду видеть лес, а за попугаями — стаю. И когда колесо Сансары раздавит меня, как пресмыкающееся, не будет ни сожалений, ни вины, ни задумчивости. Только трепет и знание, что это была великолепная поездка.
Мне нравится садиться на песок и смотреть, как медленно растут пальмы. Избавлять себя от писательского зуда. Теряться в хитросплетениях слов, в этой паутине из кем-то придуманных символов, которые теперь уже мои, с моим собственным смыслом. Мне кажется, лучший способ прожить эту жизнь — это делать то, для чего ты сюда заброшен.
Лет в двадцать я написал рассказ, он назывался «Зефирный поэт». С тех пор я его ни разу не перечитывал, но очень хорошо помню образ главного героя. Мужчина лет пятидесяти, живёт в доме на отшибе, вокруг — поля и птицы. Возможно, неподалёку речка. Он изо дня в день сочиняет стихи и, по-моему, даже почти нигде не публикуется. Никто не знает, зачем он это делает, зато знает он сам: он бежит от единственного страха, от которого стоит бежать. Страха, что всё это окажется фикцией.
У меня как-то спрашивали, чего я боюсь. Я задумался. Если отбросить в сторону все мои ипохондрические штучки, что останется? Наверное, страх прийти в старость с осознанием того, как бесцельно потрачено время. С осознанием, что предназначение так и осталось пустым словом или — что ещё хуже — было выполнено лишь наполовину. Можно в оцепенении смотреть на себя со стороны и задавать в своей вечности вопрос: «Почему?»
А потому. Потому что искал вещи легковесные, простоту вместо минимализма, праздность и иллюзии. Важна была подстриженная лужайка перед трёхэтажной скульптурой из обожжённого кирпича, а не тишина в груди и умиротворение. Ты никогда не смотрел, как растут деревья, — гораздо нужнее было ездить на новеньком авто, чтобы девушки на тротуаре визжали от восторга. Потому что ты жил, как будто за пазухой у тебя, как у кенгуру, скрещённого с кошкой, девятнадцать жизней, и что не получилось сейчас, можно будет исправить в следующей.
Это единственный страх, не дающий мне усидеть на месте. Подгоняет вперёд, как пейсмейкер на марафоне. Бежит рядом и орёт на ухо так громко, что невозможно разобрать, зато легко догадаться: когда насладишься последним завтраком, сожалений о несделанном быть не должно.
Я продолжаю работать над книгой. Прислушиваюсь к зуду. Многие писатели говорят, что это ремесло в основном — дисциплина. Не талант, не возбуждённое вдохновение. Это монашеская строгость: усаживаешь себя за стол, набираешь первое слово, потом второе и так далее. Что-то в этом есть, но я не обязательно согласен. Человек может быть в потоке всегда. Если пазл собран верно, все части огромного градиента плавно переходят друг в друга, то ты становишься бесконечным — по крайней мере, на экране планшета, где одна за одной появляются новые строчки.
Я так себе это и представлял. Приезжаю за границу, рядом шумит океан, пишу роман. Конечно, есть мелочи, которые в фантазиях не были предусмотрены. Это раздавленные игуаны на дорогах Майами, веранда под южным дубом, где я пишу, стая попугаев, по утрам и днём наворачивающая круги над крышами соседей, и плотный непробиваемый пульс города, за которым я еле успеваю. Это плюс двадцать пять ночью и плюс тридцать пять после обеденного дрёма. Нет никакой подстриженной лужайки, визжащих дам и надежды на то, что мне дадут второй шанс. Второй шанс мне уже дали, и я буду круглым дураком, если им не воспользуюсь.
Несколько лет назад я пообещал себе, что никогда не стану думать о мелком и бессмысленном. Что за деревьями буду видеть лес, а за попугаями — стаю. И когда колесо Сансары раздавит меня, как пресмыкающееся, не будет ни сожалений, ни вины, ни задумчивости. Только трепет и знание, что это была великолепная поездка.
Мне нравится садиться на песок и смотреть, как медленно растут пальмы. Избавлять себя от писательского зуда. Теряться в хитросплетениях слов, в этой паутине из кем-то придуманных символов, которые теперь уже мои, с моим собственным смыслом. Мне кажется, лучший способ прожить эту жизнь — это делать то, для чего ты сюда заброшен.
Лет в двадцать я написал рассказ, он назывался «Зефирный поэт». С тех пор я его ни разу не перечитывал, но очень хорошо помню образ главного героя. Мужчина лет пятидесяти, живёт в доме на отшибе, вокруг — поля и птицы. Возможно, неподалёку речка. Он изо дня в день сочиняет стихи и, по-моему, даже почти нигде не публикуется. Никто не знает, зачем он это делает, зато знает он сам: он бежит от единственного страха, от которого стоит бежать. Страха, что всё это окажется фикцией.
Познакомился недавно с американской стюардессой. И сразу задал провокационный вопрос:
– Это правда, – говорю, – что теоретически пассажир эконом-класса без доплаты может полететь в бизнес-классе?
Роза молча и с удивлением на меня посмотрела. Я пояснил, что среди тех, кто часто летает, есть такой трюк. Они покупают билеты в эконом-класс. При посадке становятся в конец очереди и, когда все расселись по салону, смотрят, не осталось ли свободных мест в бизнес-классе. Если место есть, то с полной непоколебимостью туда садятся.
Говорят, в бизнес-классе стюардессы не спрашивают фамилию, чтобы убедиться, что ты не получил халявный апгрейд своих билетов. В конце концов, это бизнес-класс. Всё строится на дорогостоящем доверии обеих сторон.
Роза долго и недовольно кивала и наконец произнесла:
– В принципе это возможно… Но есть одно «но».
Я с готовностью придвинулся. Пусть разрушит этот миф, и мысль стать последним в очередь – хотя бы из любопытства сломать систему – никогда больше не посетит меня.
– Мы считаем пассажиров бизнес-класса. То есть если людей будет больше, чем продано билетов, возникнут соответствующие вопросы.
Я скривился от мысли, что нас считают как бройлерных цыплят. Для кого-то мы не более чем числа. Сухая, неинтересная статистика, которой можно пренебречь.
Я отодвинулся обратно, в размышлениях постучал пальцами по столу.
– Но Роза, – воскликнул я, как сыщик, наткнувшийся на улику, – ведь налицо несовпадения! Во-первых, пассажир бизнес-класса может просто не явиться на рейс. Тогда занявший его место не будет лишним при подсчёте. Во-вторых, когда именно вы считаете пассажиров?
Роза казалась озадаченной вопросом. Она не понимала, куда я клоню. На её лице промелькнула подозрительность.
– Считаем в конце. При посадке то есть.
Не всё потеряно, подумал я. Даже безликая статистика может повлиять на маховик большого бизнеса. Я подытожил:
– То есть правильно я понимаю, что можно сесть на свободное место в бизнес-классе и худшее, что случится, – это укоризненный взгляд стюардессы при посадке?
Роза была ошарашена таким ходом мыслей.
– Это так, но, – она выпрямилась и строго, как учительница на двоечника, на меня посмотрела: – это так не работает!
– Что значит не работает? – парировал я.
И тут она сказала то, что повергло меня в глубокий культурный ступор. Она сказала:
– Разве тебя бы не возмутило, если бы кто-то занял место в бизнес-классе рядом с тобой и получал бы тот же уровень сервиса, что и ты, при этом не заплатив за это?!
Я немного помолчал, переваривая услышанное.
– Почему меня должно интересовать внезапное благополучие соседа? Нет, – ответил я, – мне было бы всё равно.
Роза с ненавистью и недоверием прищурила глаза.
– Не может быть, – прошипела она.
Я пожал плечами. Как по мне, объяснил я, так зачем пропадать добру? Это как с ресторанным бизнесом: десять процентов закупленной еды выбрасывается на помойку. И неважно, истёк срок хранения или нет. Неважно, можно ли этим накормить голодающих. Есть правила. А по правилам всё неиспользованное в течение определённого времени должно очутиться в горе биоотходов.
Хорошая же новость заключается в том, что появляются инициативы, которые эту проблему пытаются решить. Например, британская организация «FareShare», которая перераспределяет пригодную к употреблению еду среди нуждающихся слоёв населения. Или американская «Panera Bread», которая в конце каждого дня раздаёт непроданные кондитерские изделия, вместо того чтобы просто их выбрасывать.
– Но… но, но, – Роза хватала ртом воздух. Радикально-анархический, с её точки зрения, подход не умещался в координаты приличия и морали, – это же создаст прецедент! Это непозволительно!
– Да и чёрт с ним, с прецедентом! – я представил, как люди начнут боготворить ту авиакомпанию, которая первой предложит садиться на незанятые места в бизнес-классе. – Это же перевернёт индустрию! Представь, сколько добра будет в таком самоотверженном поступке!
– Это правда, – говорю, – что теоретически пассажир эконом-класса без доплаты может полететь в бизнес-классе?
Роза молча и с удивлением на меня посмотрела. Я пояснил, что среди тех, кто часто летает, есть такой трюк. Они покупают билеты в эконом-класс. При посадке становятся в конец очереди и, когда все расселись по салону, смотрят, не осталось ли свободных мест в бизнес-классе. Если место есть, то с полной непоколебимостью туда садятся.
Говорят, в бизнес-классе стюардессы не спрашивают фамилию, чтобы убедиться, что ты не получил халявный апгрейд своих билетов. В конце концов, это бизнес-класс. Всё строится на дорогостоящем доверии обеих сторон.
Роза долго и недовольно кивала и наконец произнесла:
– В принципе это возможно… Но есть одно «но».
Я с готовностью придвинулся. Пусть разрушит этот миф, и мысль стать последним в очередь – хотя бы из любопытства сломать систему – никогда больше не посетит меня.
– Мы считаем пассажиров бизнес-класса. То есть если людей будет больше, чем продано билетов, возникнут соответствующие вопросы.
Я скривился от мысли, что нас считают как бройлерных цыплят. Для кого-то мы не более чем числа. Сухая, неинтересная статистика, которой можно пренебречь.
Я отодвинулся обратно, в размышлениях постучал пальцами по столу.
– Но Роза, – воскликнул я, как сыщик, наткнувшийся на улику, – ведь налицо несовпадения! Во-первых, пассажир бизнес-класса может просто не явиться на рейс. Тогда занявший его место не будет лишним при подсчёте. Во-вторых, когда именно вы считаете пассажиров?
Роза казалась озадаченной вопросом. Она не понимала, куда я клоню. На её лице промелькнула подозрительность.
– Считаем в конце. При посадке то есть.
Не всё потеряно, подумал я. Даже безликая статистика может повлиять на маховик большого бизнеса. Я подытожил:
– То есть правильно я понимаю, что можно сесть на свободное место в бизнес-классе и худшее, что случится, – это укоризненный взгляд стюардессы при посадке?
Роза была ошарашена таким ходом мыслей.
– Это так, но, – она выпрямилась и строго, как учительница на двоечника, на меня посмотрела: – это так не работает!
– Что значит не работает? – парировал я.
И тут она сказала то, что повергло меня в глубокий культурный ступор. Она сказала:
– Разве тебя бы не возмутило, если бы кто-то занял место в бизнес-классе рядом с тобой и получал бы тот же уровень сервиса, что и ты, при этом не заплатив за это?!
Я немного помолчал, переваривая услышанное.
– Почему меня должно интересовать внезапное благополучие соседа? Нет, – ответил я, – мне было бы всё равно.
Роза с ненавистью и недоверием прищурила глаза.
– Не может быть, – прошипела она.
Я пожал плечами. Как по мне, объяснил я, так зачем пропадать добру? Это как с ресторанным бизнесом: десять процентов закупленной еды выбрасывается на помойку. И неважно, истёк срок хранения или нет. Неважно, можно ли этим накормить голодающих. Есть правила. А по правилам всё неиспользованное в течение определённого времени должно очутиться в горе биоотходов.
Хорошая же новость заключается в том, что появляются инициативы, которые эту проблему пытаются решить. Например, британская организация «FareShare», которая перераспределяет пригодную к употреблению еду среди нуждающихся слоёв населения. Или американская «Panera Bread», которая в конце каждого дня раздаёт непроданные кондитерские изделия, вместо того чтобы просто их выбрасывать.
– Но… но, но, – Роза хватала ртом воздух. Радикально-анархический, с её точки зрения, подход не умещался в координаты приличия и морали, – это же создаст прецедент! Это непозволительно!
– Да и чёрт с ним, с прецедентом! – я представил, как люди начнут боготворить ту авиакомпанию, которая первой предложит садиться на незанятые места в бизнес-классе. – Это же перевернёт индустрию! Представь, сколько добра будет в таком самоотверженном поступке!
Мои высказывания, как всегда, были насквозь пропитаны сарказмом. Люблю я переворачивать с ног на голову. Ведь на тех, кто в бизнес-классе, авиакомпания тратит больше денег. И сравнивать это с ресторанным бизнесом не совсем корректно, я понимаю.
Но дело не в этом. Просто не кажется ли странным, что некоторым плохеет от того, когда кому-то рядом вдруг становится немного лучше?
Все говорят, что квантовая физика сложна для понимания. А я думаю, что они, наверное, никогда не сталкивались с человеком.
Но дело не в этом. Просто не кажется ли странным, что некоторым плохеет от того, когда кому-то рядом вдруг становится немного лучше?
Все говорят, что квантовая физика сложна для понимания. А я думаю, что они, наверное, никогда не сталкивались с человеком.
Надоела хирургическая чистота и порядок, почти что такой полуфригидный заповедник. Мы всегда видим только конечный результат. Красивые книжки, красивые обложки, всё выверено до миллиметра. Аж тошно, если так подумать. Секрет: лучше не думать.
Но текст – это же грязь, в которой мы возимся полжизни, чтобы там, на поверхности, кто-то увидел когда-нибудь роман, начавший свою жизнь в тёмной шахте.
Пусть здесь будет как у меня на столе. Много нужного и ненужного, больше, конечно, ненужного. Фотографии, цитаты, разложены какие-то вырезки из журналов, валяются огрызки яблок, квотеры, чьи-то визитки. А стерильную чистоту можно всегда найти у меня на сайте. Ну и ещё в новой книге, когда наконец закончу над ней работу.
Но текст – это же грязь, в которой мы возимся полжизни, чтобы там, на поверхности, кто-то увидел когда-нибудь роман, начавший свою жизнь в тёмной шахте.
Пусть здесь будет как у меня на столе. Много нужного и ненужного, больше, конечно, ненужного. Фотографии, цитаты, разложены какие-то вырезки из журналов, валяются огрызки яблок, квотеры, чьи-то визитки. А стерильную чистоту можно всегда найти у меня на сайте. Ну и ещё в новой книге, когда наконец закончу над ней работу.
Моя невестка, увидев это слово, встревожилась.
– Как ты, – говорит, – приходишь к поиску таких определений? Что тобой руководит? Зачем. ПОЧЕМУ.
Наверное, подумала, что у меня шизофрения. Я начал объяснять, всё же просто, никакой загадки в этом нет, но невестка наседала:
– Типа сидишь такой и думаешь: а не гуглянуть ли мне..мм..уро..уролог..нет. Урологбос..нет..уробос! Не то..УРОБОРОС! Так что ли?
Я и сам задумался. А что, если действительно так?.. Но на самом деле это не шизофрения, нет. Это маленькое приложение, за которое я когда-то, не жмотясь, от чистого сердца, в помрачении рассудка отдал десять долларов или что-то около того. Так вот – для каждого пишущего homo это лучшее вложение. Ежедневно приходит новое удивительное слово, и все вокруг начинают подозревать тебя в шизухе. А шизуха для писателя, сами понимаете, – это как самая внушительная запись в резюме, увидев которую издатель выберет для издания именно вашу книгу, а не сотни других вменяемых конкурентов.
Уробороса же поставлю, пожалуй, себе на заставку.
– Как ты, – говорит, – приходишь к поиску таких определений? Что тобой руководит? Зачем. ПОЧЕМУ.
Наверное, подумала, что у меня шизофрения. Я начал объяснять, всё же просто, никакой загадки в этом нет, но невестка наседала:
– Типа сидишь такой и думаешь: а не гуглянуть ли мне..мм..уро..уролог..нет. Урологбос..нет..уробос! Не то..УРОБОРОС! Так что ли?
Я и сам задумался. А что, если действительно так?.. Но на самом деле это не шизофрения, нет. Это маленькое приложение, за которое я когда-то, не жмотясь, от чистого сердца, в помрачении рассудка отдал десять долларов или что-то около того. Так вот – для каждого пишущего homo это лучшее вложение. Ежедневно приходит новое удивительное слово, и все вокруг начинают подозревать тебя в шизухе. А шизуха для писателя, сами понимаете, – это как самая внушительная запись в резюме, увидев которую издатель выберет для издания именно вашу книгу, а не сотни других вменяемых конкурентов.
Уробороса же поставлю, пожалуй, себе на заставку.
Обнаружил, где у нас гнездуются попугаи - те трое, что по утрам с рассветом начинают, как бешеные, летать по кварталу и что-то на своём орать.
Они в соседнем здании, в крыше снизу, просто продолбали дыру диаметром полметра и живут теперь поживают ВНУТРИ крыши.
Это, наверное, удобно.
Во-первых, долбать долго не нужно: это ж американские дома из картона, даже здесь во Флориде, где вроде как не бывает землетрясений. Во-вторых, дом всё равно чужой – можно долбать и жалко не будет.
Ну и в-третьих, тебе завидуют люди: жить в крыше чужого дома и не платить аренду, которая здесь уже давно выше любых крыш. Сказка.
Они в соседнем здании, в крыше снизу, просто продолбали дыру диаметром полметра и живут теперь поживают ВНУТРИ крыши.
Это, наверное, удобно.
Во-первых, долбать долго не нужно: это ж американские дома из картона, даже здесь во Флориде, где вроде как не бывает землетрясений. Во-вторых, дом всё равно чужой – можно долбать и жалко не будет.
Ну и в-третьих, тебе завидуют люди: жить в крыше чужого дома и не платить аренду, которая здесь уже давно выше любых крыш. Сказка.
Я не знаю, иногда мне кажется, что лучшие авторы – на просторах интернета, а не те известные писатели, которых мы читаем. Они, эти авторы, пишут о разном: сводки новостей, гороскопы, умные комментарии и, конечно же, рецепты.
Не спрашивайте почему, но я заинтересовался на днях битыми огурцами по-китайски. И наткнулся на такой вот рецепт. В каждой фразе – нераскрытый потенциал гения. Так захватывающе писать о битых огурцах не получилось бы даже у Бродского.
«Выскребите внутренности с семенами – они совершенно лишние и к тому же будут путаться во рту»
«Нам ведь не нужно, чтобы огурец превратился в лужу»
«С удовольствием полупить по ним каким-нибудь ковшиком»
И вот ведь автор даже вряд ли заканчивал лингвистический, а пишет как бог. Есть чему поучиться.
А я пошёл лупить огурцы ковшиком.
Не спрашивайте почему, но я заинтересовался на днях битыми огурцами по-китайски. И наткнулся на такой вот рецепт. В каждой фразе – нераскрытый потенциал гения. Так захватывающе писать о битых огурцах не получилось бы даже у Бродского.
«Выскребите внутренности с семенами – они совершенно лишние и к тому же будут путаться во рту»
«Нам ведь не нужно, чтобы огурец превратился в лужу»
«С удовольствием полупить по ним каким-нибудь ковшиком»
И вот ведь автор даже вряд ли заканчивал лингвистический, а пишет как бог. Есть чему поучиться.
А я пошёл лупить огурцы ковшиком.
Вечером ходил на мастеркласс по психосоматике. Я и шесть девушек. Почувствовал себя Адамом. Больше всех запомнился такой момент.
Мы разбились по парам, представляем, что наше тело стало телом партнёра и задаём своему телу (в виде тела партнёра) интересующие нас вопросы. В конце признаёмся телу в любви и по желанию с ним обнимаемся.
Почти что секта.
И вот мы сидим на траве, я сосредоточен на своём теле, которое на время превратилось в тело симпатичной девушки. Мимо громыхает состав поезда, все пытаются его перекричать. Я громко спрашиваю у тела, чего ему не хватает. Тело громко отвечает:
– Винограда!
Задумывается и добавляет:
– И киви. Жёлтого киви…
И потом ещё:
– И арбуза! Органического арбуза.
– Ещё, – говорю я, заинтригованный, – чего ещё?!
Женские губы размыкаются, и я слышу:
– ПЛЯЖ! Чаще ходить на пляж!!!
Это несложно, думаю я. Особенно когда живёшь в пятидесяти метрах от океана. Тут грохот поезда резко прекращается, наступает неожиданная тишина, и где-то сбоку, где сидит пара из преподавательницы с девушкой, раздаётся:
– …а теперь – дыши маткой!!
Все рассеянно оборачиваются. Моё тело, как все присутствующие, начинает в волнении искать того, кому предложили нетрадиционный метод дыхания. Я обнимаюсь с телом и признаюсь ему в любви.
На следующее утро сижу на пляже. В руках виноград с органическим арбузом и жёлтыми киви, и я думаю, что секты – это не так уж и плохо. Особенно если ты единственный мужчина в группе, где приветствуется маточное дыхание.
Мы разбились по парам, представляем, что наше тело стало телом партнёра и задаём своему телу (в виде тела партнёра) интересующие нас вопросы. В конце признаёмся телу в любви и по желанию с ним обнимаемся.
Почти что секта.
И вот мы сидим на траве, я сосредоточен на своём теле, которое на время превратилось в тело симпатичной девушки. Мимо громыхает состав поезда, все пытаются его перекричать. Я громко спрашиваю у тела, чего ему не хватает. Тело громко отвечает:
– Винограда!
Задумывается и добавляет:
– И киви. Жёлтого киви…
И потом ещё:
– И арбуза! Органического арбуза.
– Ещё, – говорю я, заинтригованный, – чего ещё?!
Женские губы размыкаются, и я слышу:
– ПЛЯЖ! Чаще ходить на пляж!!!
Это несложно, думаю я. Особенно когда живёшь в пятидесяти метрах от океана. Тут грохот поезда резко прекращается, наступает неожиданная тишина, и где-то сбоку, где сидит пара из преподавательницы с девушкой, раздаётся:
– …а теперь – дыши маткой!!
Все рассеянно оборачиваются. Моё тело, как все присутствующие, начинает в волнении искать того, кому предложили нетрадиционный метод дыхания. Я обнимаюсь с телом и признаюсь ему в любви.
На следующее утро сижу на пляже. В руках виноград с органическим арбузом и жёлтыми киви, и я думаю, что секты – это не так уж и плохо. Особенно если ты единственный мужчина в группе, где приветствуется маточное дыхание.
У меня есть навязчивая идея всё упрощать.
Когда-то я придумал название этого канала – «Писатель без книги». Оно мне показалось до ужаса остроумным. Только подумать – писатель, да ещё без книги! Кроме того, оно отражало суть вещей. Я действительно был писателем, и у меня действительно не было книги.
Прошло несколько лет. Полноценной бумажной книги так и не появилось, потому что опубликоваться я зачем-то хочу именно в издательстве (таков мой консерваторский бзик), а лезть в самиздат пока не сильно хочется. Зато мой роман «В бреду» обнародовали в литературном журнале «Волга», так что, можно сказать, дебют всё-таки состоялся, хоть и не такой фееричный, как я себе представлял.
И тут мне кто-то недавно в шуме майамского нетворкинга проникновенно говорит:
– У тебя потому и нет книги в твёрдом переплёте, потому что канал так называется!
Я вопросительно посмотрел на собеседника, ожидая объяснения такой радикальной точки зрения.
– Знаешь, что такое самоисполняющееся пророчество? – спросил он.
Я кивнул.
– Ну вот. Что тебе ещё непонятно?
Я отошёл в сторонку и задумался. Так вот оно что. Название канала! Как только его изменю, издательства хлынут ко мне рекой с предложениями. Весь емейл разорвут на британский флаг. И чем я только раньше думал?
Поэтому сегодня я меняю название канала. Эпохальное событие, иначе не скажешь. Упрощаю его и удаляю из него всякого рода негативные пророчества с одной целью – приворожить к своему творчеству таким вуду-методом издательства. Ну и быть последовательным в исповедуемом мной минимализме.
Откуда-то издалека доносится троекратное ура, а если присмотреться, то можно увидеть блики феерверков в небе.
Теперь вы читаете канал под названием «Терешковец». По крайней мере до тех пор, пока не придумаю что-нибудь пооригинальнее.
Когда-то я придумал название этого канала – «Писатель без книги». Оно мне показалось до ужаса остроумным. Только подумать – писатель, да ещё без книги! Кроме того, оно отражало суть вещей. Я действительно был писателем, и у меня действительно не было книги.
Прошло несколько лет. Полноценной бумажной книги так и не появилось, потому что опубликоваться я зачем-то хочу именно в издательстве (таков мой консерваторский бзик), а лезть в самиздат пока не сильно хочется. Зато мой роман «В бреду» обнародовали в литературном журнале «Волга», так что, можно сказать, дебют всё-таки состоялся, хоть и не такой фееричный, как я себе представлял.
И тут мне кто-то недавно в шуме майамского нетворкинга проникновенно говорит:
– У тебя потому и нет книги в твёрдом переплёте, потому что канал так называется!
Я вопросительно посмотрел на собеседника, ожидая объяснения такой радикальной точки зрения.
– Знаешь, что такое самоисполняющееся пророчество? – спросил он.
Я кивнул.
– Ну вот. Что тебе ещё непонятно?
Я отошёл в сторонку и задумался. Так вот оно что. Название канала! Как только его изменю, издательства хлынут ко мне рекой с предложениями. Весь емейл разорвут на британский флаг. И чем я только раньше думал?
Поэтому сегодня я меняю название канала. Эпохальное событие, иначе не скажешь. Упрощаю его и удаляю из него всякого рода негативные пророчества с одной целью – приворожить к своему творчеству таким вуду-методом издательства. Ну и быть последовательным в исповедуемом мной минимализме.
Откуда-то издалека доносится троекратное ура, а если присмотреться, то можно увидеть блики феерверков в небе.
Теперь вы читаете канал под названием «Терешковец». По крайней мере до тех пор, пока не придумаю что-нибудь пооригинальнее.
Сегодня у меня болит задняя часть шеи, под правой коленкой, обе ступни, одно плечо и второе. Наверное, болит что-то ещё, но в обширном потоке страдания трудно выделить какую-то одну, конкретную область.
Причина банальна до посинения. Я решил, что раз катаюсь на сноуборде и спокойно стою на балансборде (какие страшные слова, я знаю), то сёрфинг на искусственной волне у отеля «Маргаритавилль» покорится мне незамедлительно. Наверное, всё же есть у меня какие-то мазохистские наклонности…
В шею борд влетел мне, когда я каким-то чудным образом упал враскоряку так, что он оказался впереди меня и, снесённый, как куриное яйцо, мощной струёй воды, врезался мне в шейный отдел позвоночника. Под коленку мне въехал он же и тоже, когда я нелепо падал в хлорированные воды отеля. Как до крови расколошматил обе ступни, я точно не помню. Помню лишь, что в какой-то момент обе ноги оказались выше моей макушки. Что не так с плечами, сказать тоже трудно, потому что все те полчаса, что я безрезультатно пытался балансировать на скользком полутораметровом бревне покрыты мраком сознания, прерывающимся только падениями и внутренней матерщиной.
Пытаюсь сейчас вспомнить, кто же на днях предлагал поиграть в пинг-понг... Теперь это кажется не такой уж и глупой затеей.
Причина банальна до посинения. Я решил, что раз катаюсь на сноуборде и спокойно стою на балансборде (какие страшные слова, я знаю), то сёрфинг на искусственной волне у отеля «Маргаритавилль» покорится мне незамедлительно. Наверное, всё же есть у меня какие-то мазохистские наклонности…
В шею борд влетел мне, когда я каким-то чудным образом упал враскоряку так, что он оказался впереди меня и, снесённый, как куриное яйцо, мощной струёй воды, врезался мне в шейный отдел позвоночника. Под коленку мне въехал он же и тоже, когда я нелепо падал в хлорированные воды отеля. Как до крови расколошматил обе ступни, я точно не помню. Помню лишь, что в какой-то момент обе ноги оказались выше моей макушки. Что не так с плечами, сказать тоже трудно, потому что все те полчаса, что я безрезультатно пытался балансировать на скользком полутораметровом бревне покрыты мраком сознания, прерывающимся только падениями и внутренней матерщиной.
Пытаюсь сейчас вспомнить, кто же на днях предлагал поиграть в пинг-понг... Теперь это кажется не такой уж и глупой затеей.
Заехал в городок под названием Маунт Гилеад (или как-то так), Северная Каролина. Городок настолько маленький, что мне пришлось трижды увеличить его на карте, прежде чем отобразилось название. Старый безлюдный даунтаун, милая церквушка с лужайкой, напоминающая минский Красный Костёл. Вывески над магазинами болтаются на редком ветерке и скрипят, как в фильмах про Дикий Запад.
Но даже в таких местах можно найти приятную кафешку, чтобы посидеть, потягать чайковского. Внутри меня встретила тишина, радушная хозяйка заведения и лающая чёрная собака, возлегавшая на винтажном диване с дырками. «Хау ар ю!» – вскричала женщина, поднимаясь из-за письменного стола и снимая очки с переносицы, и я подумал, что, наверное, я тут первый посетитель за неделю. Я уверил её, что дела у меня прекрасно. Она настаивала: «Хау ар ю, май френд!!!» Хоть в вопросе вопросительной интонации и не слышалось, я на всякий случай всё равно ещё раз уточнил, что прекрасно. Дела у меня прекрасно, замечательно, спасибо.
Когда хозяйка поинтересовалась положением моих дел в третий раз, у меня возникло сразу несколько теорий:
1. Я выгляжу настолько бедственно, что она просто не может удержаться и продолжает спрашивать меня в надежде, что я сознаюсь и тогда она сможет мне как-то помочь.
2. Хозяйка тугая на ухо. Или на оба. В таком случае надо просто громче ей отвечать.
3. Ей по барабану, как у меня дела, но безумно нравится сама фраза «хау ар ю».
4. Она намекает, что нехорошо, когда у человека дела прекрасно. Надо бы, чтобы дела были похуже, и каждый раз она даёт мне шанс исправиться и сказать наконец, что всё из рук вон плохо.
Теорий было слишком много, чтобы все их протестировать. Поэтому я сразу сделал заказ, причём на всякий случай сказал это погромче: «Будьте добры ГОРЯЧЕГО ЧАЮ, пожалуйста!!»
Собака как будто в подтверждение моих слов тявкнула и замолкла. Потом сунула нос в дырку в диване и, положив голову, мечтательно закрыла глаза.
Чай оказался крепкий и бодрящий. Я сказал: «СПАСИБО!!!» и вышел.
Но даже в таких местах можно найти приятную кафешку, чтобы посидеть, потягать чайковского. Внутри меня встретила тишина, радушная хозяйка заведения и лающая чёрная собака, возлегавшая на винтажном диване с дырками. «Хау ар ю!» – вскричала женщина, поднимаясь из-за письменного стола и снимая очки с переносицы, и я подумал, что, наверное, я тут первый посетитель за неделю. Я уверил её, что дела у меня прекрасно. Она настаивала: «Хау ар ю, май френд!!!» Хоть в вопросе вопросительной интонации и не слышалось, я на всякий случай всё равно ещё раз уточнил, что прекрасно. Дела у меня прекрасно, замечательно, спасибо.
Когда хозяйка поинтересовалась положением моих дел в третий раз, у меня возникло сразу несколько теорий:
1. Я выгляжу настолько бедственно, что она просто не может удержаться и продолжает спрашивать меня в надежде, что я сознаюсь и тогда она сможет мне как-то помочь.
2. Хозяйка тугая на ухо. Или на оба. В таком случае надо просто громче ей отвечать.
3. Ей по барабану, как у меня дела, но безумно нравится сама фраза «хау ар ю».
4. Она намекает, что нехорошо, когда у человека дела прекрасно. Надо бы, чтобы дела были похуже, и каждый раз она даёт мне шанс исправиться и сказать наконец, что всё из рук вон плохо.
Теорий было слишком много, чтобы все их протестировать. Поэтому я сразу сделал заказ, причём на всякий случай сказал это погромче: «Будьте добры ГОРЯЧЕГО ЧАЮ, пожалуйста!!»
Собака как будто в подтверждение моих слов тявкнула и замолкла. Потом сунула нос в дырку в диване и, положив голову, мечтательно закрыла глаза.
Чай оказался крепкий и бодрящий. Я сказал: «СПАСИБО!!!» и вышел.