У нас сегодня сирена третий раз за день, поэтому развлеку вас новостью.

Во время последнего обстрела из Ливана житель Кфар-Сабы, услышав сирену, вышел из автомобиля и лёг на обочине дороги. Следуя указаниям службы тыла, мужчина закрыл голову руками и через несколько мгновений был укушен гадюкой в руку.

Была ли змея заодно с Хезболлой, мы не узнаем, но мужчина не пострадал ни от обстрела, ни от тайного агента ливанской организации.

#посмотрел

«Его три дочери» ("His Three Daughters")


Фильм «Его три дочери» стартует как камерная драма о трёх сестрах, которые собираются в доме своего умирающего отца. Джордж (Джей Холлингсворт) уже не в состоянии говорить, а его дочери – Марта (Кэрри Кун), Памела (Наташа Лионн) и Рэйчел (Элизабет Олсен) – оказываются вынуждены провести несколько дней вместе, пытаясь решить, что делать с ним, друг с другом и самим фактом неизбежности смерти. Постепенно из случайных бытовых сцен, разговоров на кухне и в спальне выстраивается почти театральная структура: каждая из сестер приоткрывает свою внутреннюю боль, обиду или страх перед будущим.
Их диалоги, едкие и временами душераздирающие, несут в себе сильный эмоциональный заряд, балансируя между иронией и трагедией. Однако, как и в любой хорошей драме, настоящие конфликты лежат не в том, что говорится напрямую, а в том, что остается за кадром – в тишине, жестах, взглядах.

Фильм почти две трети держится на этом тонком взаимодействии, предлагая зрителю самому заполнять пробелы и выстраивать сложные взаимоотношения персонажей. Но как только повествование подбирается к финалу, возникает неприятное ощущение, что режиссеру и сценаристам становится страшно, что зритель не поймет, что они имели в виду. И вот в последние полчаса все недосказанное, что делало фильм тонким и многослойным, внезапно проговаривается вслух, как будто зритель – это ребенок, который не способен самостоятельно интерпретировать происходящее. Все темные уголки сюжета высвечиваются прожекторами, все тайны распутываются, а герои вдруг начинают говорить буквально то, что уже понятно из контекста.

В этом и заключается главная проблема американского кино в целом – желание разжевать и запихнуть всё в рот зрителю, не оставляя места для сомнений или размышлений. Что могло бы быть идеальным фоном для развития отношений и характеров героев (как, например, революция в «Белой гвардии» или боевые действия в «1917», которые висят над персонажами, но не захватывают все их внимание), превращается в самодостаточную драму, где объясняют каждый мотив, каждый шаг. Режиссер как будто боится, что его творение окажется слишком сложным или непонятным для аудитории. Это обидно, потому что великолепная актерская игра Кун, Лионн и Олсен заслуживала более тонкого подхода. Они мастерски передают напряжение, тоску, иронию и страх своих персонажей, но вся эта работа оказывается нивелирована к финалу.

Фильм «Его три дочери» мог бы быть блистательной камерной драмой о семье, где контекст и фон становятся важнее слов, но в итоге превращается в лекцию о том, как правильно понимать чувства. И это большая потеря для произведения, которое два часа старательно выстраивало атмосферу тайн, недоговоренностей и тонких намеков.

Это всё уже было – хочется ответить на очередные возмущения моих друзей по той или иной теме.

Проблема национальных государств заключается по большому счёту в одном важном пункте – «мы стоим впереди планеты всей». Причем по любому вопросу, как прогрессивному и важному, так и условно консервативному и реакционному.
Где самые крутые традиционные ценности? У нас в клубе. Где самая развитая наука? У нас в клубе. Где больше всего думают о человеческих жизнях? У нас в клубе. Где лучше знают, как жить остальному миру? У нас в клубе.

Наблюдение за просветленной молодежью в дорогих университетских кампусах, построенных на деньги их богатых родителей которые эксплуатируют несколько миллионов человек в далеких странах Азии, чтобы их сынишка следующие пять лет знакомился с такими же детьми других родителей, ничего, кроме усталости, не вызывает.

Я, конечно, читаю сотни статей, которые ловко обвиняют весь мир в антисемитизме или русофобии, смотря кто написал статью (иногда одни и те же люди), но делаю это скорее по журналисткой привычке: вроде как должен посмотреть на все стороны проблемы.

Проблема современного «антикапиталистического» протеста, который направлен не столько на поддержку загадочного романтизированного исламского мира, сколько против своих отцов с их устаревшей идеологией, заключается в том же, в чем и проблема протеста 1968 года – это никуда не приведет.

Восхищение радикальной левой идеей, вместе с незнанием того, как устроен мир, потому что в пригороде Лиона этому не учат, порождают раз в какое-то время волну «праведного гнева» - уж сейчас-то берлинские и парижские подростки научат вьетнамцев, палестинцев, индусов и пакистанцев, как жить. Вам не нравится Хо Ши Мин? Да вы просто не прониклись им. Какой-то кубинец будет мне доказывать, что Че Гевара не герой? Да что он знает! Вы, китайцы, просто еще не поняли, как вам повезло с Мао.

После кратковременного периода радикализма и карнавальных настроений многие протестующие вернулись к обычной жизни, приспособились к той системе, против которой выступали, и стали ее частью. Одно дело - писать цитаты Ленина на дверях университета, а другое дело - пережить продразвёрстку. Одно из самых ярких доказательств этому - то, как со временем многие из активистов 1968 года разочаровались в своих кумирах.
Жак Добре, один из теоретиков протестов 1968 года, побывав на Кубе, испытал сильную апатию. Когда он увидел реальный режим Фиделя Кастро, его восторги сменились ужасом от того, что там происходило. Кубинская революция, которая на расстоянии казалась романтичной и героической, на практике оказалась далека от идеалов свободы и равенства, которые западные студенты ассоциировали с ней.

Теории Маркузе и Франкфуртской школы хороши, когда ты сидишь в Вене. Об этом, кстати, пытался сказать абсолютно левый Паоло Пазолини, который осудил студенческое движение в своем знаменитом выступлении после событий в Риме, когда студенты столкнулись с полицией. Он неожиданно встал на сторону полицейских, утверждая, что они, в отличие от студентов, представляют собой настоящих рабочих, бедняков, которые были вынуждены выполнять свою работу, в то время как многие протестующие студенты происходили из буржуазных семей.

За это, впрочем, был закэнселен «правильными» левыми.

Дайджест рецензий на фильмы за последние пару недель, которые вы могли пропустить.
Сохраняйте на стену. Накиньте рейтинга вк.

«Его три дочери» – фильм стартует как камерная драма о трёх сестрах, которые собираются в доме своего умирающего отца. Они оказываются вынуждены провести несколько дней вместе, пытаясь решить, что делать с ним, друг с другом и самим фактом неизбежности смерти.

Сериал «Маленькая барабанщица» – это шпионский триллер о том, как талантливый агент израильской разведки Курц пытается выследить легендарного палестинского революционера Халила, занимающегося терактами в Европе. В центре сюжета — молодая актриса Чарли, которую завербовывают для участия в сложной операции.

«A Family Affair» – рассказывает историю молодой девушки, которая сталкивается с неожиданной ситуацией: её мать, известная своими неудачными романами, заводит очередной и… он оказывается с начальником её дочери. В центре всего этого хаоса — герои в исполнении Зака Эфрона и Николь Кидман.

«Счастливая долина» – начинается как будто бы с простого криминального триллера категории Б. В центре сюжета — сержант Кэтрин Кейвуд. Она живет в провинциальном английском городке и работает в местной полиции. Кэтрин, казалось бы, закалена жизнью: трагедия с дочерью, опека над внуком и привычка решать проблемы чужих семей. Но все меняется, когда в ее поле зрения оказывается опасный преступник, замешанный в похищении.

Сериал «Заговор сестер Гарви» – сюжет крутится вокруг пятерых сестер, которые живут в Ирландии и делят свои радости и беды. Главная интрига в том, что одна из них замешана в заговоре против мужа другой сестры — харизматичного, но по-настоящему мерзкого персонажа в исполнении Класа Банга. Этот тип, которого все ненавидят с первой минуты, становится тем самым катализатором, который подтолкнет всех на совершенно безумные поступки.

Сериал «Полиция Токио» – сериал рассказывает историю молодого американского журналиста Джейка Адельштейна, который приезжает в Токио, чтобы работать в одной из местных газет. Он быстро сталкивается с мрачной стороной города: якудза, коррупция в полиции, жестокие убийства и интриги. Джейк становится одержимым идеей раскрыть преступные схемы, несмотря на постоянную опасность и недоверие со стороны японских коллег.

Это очень маленький ущерб. Считаю, было бы справедливо оценить моральный ущерб для всех, кто это посмотрел, в миллиард долларов.

FTC в США приняли самый важный закон об «отмене в один клик» — теперь ВСЕ сервисы обязаны сделать отмену подписок буквально в один клик.

Это значит, что больше никаких десятков страниц с дурацкими вопросами перед отменой НЕ БУДЕТ — FTC параллельно разослали претензии всем компаниям, которые этим злоупотребляют (привет, Adobe).

А самое крутое — FTC также запретили автоматическое продление платной подписки после того, как вы воспользовались Free Trial. Если любите играться с новыми нейронками — понимаете, о чём мы.

Закон вступает в силу через 6 месяцев.

@exploitex

Для меня слишком мультяшно, боюсь продолжить смотреть «Подземелье вкусностей» не смогу, но тем кому заходит такой жанр – рекомендую.

В честь того, что уважаемым господам Дарону Аджемоглу и Джеймсу Робинсону присудили Нобелевскую премию по экономике за их исследования влияния экономических институтов на благосостояние обществ, хочу вспомнить, как же я недоумевал, когда читал их книгу "Why Nations Fail".
Я долго высказывал своё недовольство брату, а затем написал статью для одного издания. Выдержки (рекапы моих статей и статей других авторов лучше всего заходят на канале) публикую тут:

Книга Аджемоглу и Робинсона "Why Nations Fail" стремится объяснить, почему одни страны развиваются и богатеют, а другие остаются в бедности. Авторы утверждают, что ключ к успеху заключается в типе институтов: инклюзивные институты (демократия, свободный рынок, конкуренция) способствуют процветанию, в то время как экстрактивные (олигархия, монополии, эксплуатация труда) ведут к стагнации.

Книга, по сути, является компиляцией существующих исследований, изложенных популярным языком, но многие из этих исследований не принадлежат самим авторам. Основная проблема заключается в том, что чёткие критерии разделения институтов на инклюзивные и экстрактивные не даны. Примеры, которые приводят Аджемоглу и Робинсон, часто поверхностны и не учитывают важные исторические и экономические нюансы.

Например, один из часто цитируемых кейсов — город Ногалес, разделённый на две части: американскую и мексиканскую. Авторы утверждают, что американский Ногалес процветает благодаря инклюзивным институтам, а мексиканский остаётся бедным из-за экстрактивных институтов. Однако в книге игнорируется важный исторический факт: американский Ногалес ещё в середине XX века был бедным и использовался как натура для съёмок фильмов, изображающих сельскую нищету. Взлёт города произошёл позже и был связан с пограничными льготами и дешёвой рабочей силой, что в терминах книги скорее относится к экстрактивным моделям.

Ещё один пример — Венеция X века, которую авторы приводят как образец инклюзивной экономики. Однако они упускают ключевой факт: успех Венеции был возможен благодаря хрисовулу — документу, который византийский император Василий II выдал дожу Пьетро Орсеоло, предоставив республике огромные торговые льготы. Это создало монополию Венеции на международную торговлю, что совершенно не укладывается в концепцию инклюзивности.

Книга также пытается распространить свою теорию на доколумбовую цивилизацию майя, утверждая, что её упадок связан с экстрактивными институтами. Однако о социальном устройстве майя известно слишком мало, чтобы делать столь глобальные выводы. Большая часть данных о майя основана на догадках и разрозненных археологических находках, и любой вывод о «экстрактивных» или «инклюзивных» институтах здесь выглядит мягко сказать спекулятивно.

Иногда авторы «WNF» умалчивают даже о самых общеизвестных фактах. По их мнению, возникновение демократии в США связано с нехваткой подневольного труда, что, в свою очередь, привело к формированию демократических институтов. В Латинской Америке, по их версии, из-за широкого распространения рабства такие институты не смогли возникнуть.
Но что остается за кадром?
Существование массового рабства в США — не только черного, но и белого, которое было многократно изучено исторической наукой. Десятки тысяч ирландцев (а возможно, и сотни) во время английской оккупации были насильно отправлены в Северную Америку и другие колонии Британии на рабских условиях. Колонисты-англичане также массово приезжали в статусе слуг-должников и годами отрабатывали свой проезд, часто в условиях, схожих с рабскими.
Белое рабство прекратилось лишь в начале XIX века. В то время США были не менее архаичны, чем страны, с которыми институционалисты их сравнивают. Даже назвать рабство архаикой сложно, поскольку в те времена оно считалось нормой. Осуждение подневольного труда стало набирать силу только к концу эпохи Просвещения, а в XVI–XVIII веках рабство было повсеместным социальным явлением. Конечно, можно утверждать, что рабство сыграло меньшую роль в становлении демократии в США, чем в Латинской Америке, но для этого нужно приводить более точные и обоснованные аргументы, а не ограничиваться выражениями типа «очевидно, что» и «как видно из сказанного».

Аджемоглу и Робинсон допускают серьёзную ошибку, экстраполируя современные институты на прошлое, словно они были присущи всем эпохам. В конце XVIII – начале XIX века профессиональные историки (Гиббон, Гизо, Маколей) часто применяли мерки своего времени для оценки прошлого, но с развитием исторической науки этот метод был отвергнут. Уже упомянутые майя — лишь один из крайних примеров. Даже отношение к рабству и монополиям сравнительно недавно было совершенно иным. Попытки найти «экстрактивные» и «инклюзивные» институты в Древнем Риме, Англии времён Тюдоров или Голландской Ост-Индии непродуктивны. Человеческое общество чрезвычайно изменчиво.

В 1960 году избрание Джона Кеннеди президентом стало эпохальным событием для американцев. Почему?
Потому что президентом стал католик, и это было значимо для общества того времени так же, как избрание чернокожего президента в 2008 году. На протяжении всего XIX века белые католики в США, потомки белых рабов, считались людьми второго сорта и оставались потомственными изгоями, но через сто лет эта дискриминация была почти забыта.

Возможно, подобным образом через несколько поколений исчезнут и нынешние споры по поводу прав секс-меньшинств или легализации марихуаны: люди XXII века просто не смогут понять, почему это когда-то вызывало столько конфликтов.

Напомню вам мой самый любимый скриншот

А кто посмотрит наш новый дайджест, тот узнает всё про всё.

Даже новости про цифровой рубли не обошли стороной!

https://www.youtube.com/watch?v=LxHF8AZH50E

#посмотрел

«Виды доброты» ("Kinds of Kindness")

Фильм состоит из трёх новелл, каждая из которых представляет собой гротескное исследование человеческих эмоций и поведения.

Первая новелла рассказывает о мужчине, который пытается наладить свои отношения с окружающими через странные ритуалы доброты, но чем больше он старается, тем дальше уходит от нормальности. Вторая новелла погружает зрителя в мир телесного ужаса. И, наконец, третья новелла – сатирическая зарисовка на тему духовных поисков и попыток найти своё место в мире, где доброта становится абсурдным и недостижимым идеалом.

Фильм «Виды доброты» с первых минут ставит зрителя в неудобное положение. Вместо привычной роли пассивного наблюдателя, нас вынуждают оказаться на грани между свидетелем, невольным участником и даже жертвой событий. Режиссёр умело ведет эту игру, словно держа всех персонажей и зрителей за ниточки, вытягивая из зоны комфорта и заставляя испытывать дискомфорт.

Вторая новелла оказалась для меня особенно тяжелой, ведь она балансирует на грани между психологическим и телесным ужасом. Как человек, который не очень любит бодихорроры, был вынужден пару раз зажмурится. Хотя идея явно была метафоричной, смотреть на происходящее было нелегко, хотя общая мысль мне скорее понравилась.

Музыка в фильме, как и его визуальный ряд, намеренно создаёт атмосферу странности. В течение трёх часов мы слышим одно и то же «чудное пианино», которое будто бы само по себе символизирует желание фильма быть необычным. Но чем дольше оно играет, тем больше кажется, что это не инструмент для усиления впечатления, а некий штамп, призванный просто обозначить странность происходящего.

Фильм явно стремится быть «не таким, как все». Но странность нельзя создать искусственно, её нельзя подделать. Это как с Монти Пайтон: их абсурд невозможно воспроизвести по заказу. Хороший абсурд — это не просто стиль, это образ мышления.
Так и «Виды доброты» местами кажутся чрезмерно старающимися быть необычными, в результате чего фильм теряет свою естественность и искренность, которые могли бы его сделать действительно уникальным.

В плену

На втором курсе журфака я понял, что университет — это не только лекции, коллоквиумы и бесконечные семинары по теории СМИ, но и возможность бесцельно бродить по ночной Москве, открывая для себя новые места и людей. Одним из первых таких мест, где я побывал, был ночной бар «Редакция», в котором я не знал примерно никого, кроме Карины Истоминой. Это были её первые не слишком робкие шаги в качестве диджея. «Редакция» была в подвальном помещении, где все было залито красным светом. Громко играла музыка, не придерживающаяся какого-то одного стиля. Сначала было техно, потом рэп, люди разливали на себя шоты водки, а разные друзья владельцев бара бегали с большими глазами в подсобные помещения. Думаю, что крестьянин XIX века представлял себе ад как-то так.

«Редакция» была лишь началом. Дальше были и «Микс», и «Солянка», и завтраки в «Молоке», в совершенно каком-то безобразном виде. За этим последовал «Симачев», где мир неожиданно был другим. Это место было полным хаоса и неразберихи, словно здесь люди не просто искали развлечений, но и пытались спрятаться от чего-то большего. Здесь меня раз пятнадцать знакомили с Михаилом Семёновичем — управляющим клуба. Каждый раз это происходило по одному и тому же сценарию: рукопожатие, кивок, вежливая улыбка, шутка о том, что мы уже встречались. Но потом, как по какому-то неизменному закону, он снова забывал, кто я. Меня это забавляло — казалось, что в этом повторяющемся ритуале скрывается нечто большее, чем простая забывчивость. Это была некая игра, в которой время и память теряли свое значение.


Новый очерк о московских тусовках и жизни людей, которые пытаются найти себя в мире гламура, роскоши и иллюзий:
https://telegra.ph/V-plenu-10-23-2

В современном мире есть пять источников гарантированного высокого дохода:

1) Золотые слитки

2) Акции крупнейших технологических гигантов — Apple, Google, Amazon и т.д.

3) Продажа наркотиков

4) Продажа оружия

5) Такси из аэропорта Бен-Гурион

К нам пришла песчаная буря или по нашенски – хамсин.

Как будто туман, но на балконах оседает песок.