Я кстати разбираю архивы не только фотографий, но и музыки:

и комментирую это в школьном чате

Убийство времени

Леша во многом отличается от остальных эмигрантов в Германии. Эмигранты в Германии, как и в любой стране мира, как правило, не любят выделяться из общей массы и стремятся подражать поведению, одежде и разговорам, которые слышат в новом обществе. Если они эмигрируют в страну, где в моде чудовищные по своей нелепости наряды, значит, они первые начинают их носить каждый день. Если в новой стране принято вешать кого-то на площадях, что же тут поделаешь, теперь есть на что посмотреть и в субботу вечером.

В этом смысле эмигранты похожи на детей. Подражание большинству обычно распространяется на все сферы их жизни, будь то игры, стиль в одежде или любое другое занятие. Стремление к одинаковости играет у них роль своего рода защитной окраски, которая обеспечивает безопасность, а если ты отличаешься, то повышается риск того, что ты будешь высмеян и не принят в компанию.


Новый очерк об эмиграции — это не просто переезд, а вечное ощущение временности, о том, что глобализация не стирает границы, а делает их ещё ощутимее, о том какая Россия большая, о Земфире, и о том, как мелкие детали напоминают о доме сильнее, чем километры на карте:
https://telegra.ph/Ubijstvo-vremeni-02-24

В каком-то смысле я тоже редкоземельные материалы, уважаемый русский американец с домом и фермой в штате Вашингтон. Давайте приступим к моей совместной разработке.

В связи с вчерашним моим очерком. Интересное наблюдение про свободу мнения.

Если я выкладываю текст или спорю лично с «прогосударственными» знакомыми, мы ругаемся, обсуждаем, но они слушают, и общение продолжается.

Но если, например, я критикую оппозиционеров в «Берлине» — в тексте или в личном разговоре — мои «либеральные» знакомые чаще просят меня не говорить такое впредь и постепенно отваливаются/отписываются.

Вот и думайте.

Вообще, замечаю это и в общественном поле: например, провоенные спикеры говорят друг другу— «я с тобой не согласен, другой провоенный спикер, но мы объединены одной идеей».

А либеральная общественность скорее скажет — «нет, я не хочу иметь с тобой ничего общего, ты для меня такой же враг, как и провоенные спикеры».

Вот и думайте снова.

Ещё я понял, что мне ужасно не нравится термин «оставшиеся», который без конца используют публичные спикеры на разных политических каналах.

«Оставшиеся» — это как будто был какой-то референдум, где люди голосовали, уезжать из России или нет, и вот остались те, кто якобы проголосовал против. Жизнь немного сложнее, чем TikTok: жизнь людей, живущих с вами в одной хрущёвке, может быть настолько непохожа на вашу, насколько это вообще возможно.

У термина «оставшиеся» всегда негативная коннотация — типа мы тут такие разумные, а те остались.
Это вам не прививки: здесь отсутствие действия не приравнивается к чему-то плохому.

#посмотрел

«Настоящая боль» ("Real pain")

Два двоюродных брата, Дэвид (Джесси Айзенберг) и Бенджи (Киран Калкин), отправляются в Польшу, чтобы почтить память своей покойной бабушки, пережившей концлагерь. Их путешествие — это попытка разобраться с собственными чувствами, осмыслить наследие своей семьи и, возможно, хоть немного понять друг друга, несмотря на бесконечные отличия в характерах.

«Настоящая боль» — фильм, пропитанный чистым настроением, как будто его снимал еврейский Линклейтер. Камерное, меланхоличное, без чрезмерной слёзодавильни, хотя по сути весь сюжет — это два американца, которые едут смотреть, как их бабушка выжила в концлагере. Айзенберг здесь удивительно тонкий режиссёр: он не давит на эмоции, не устраивает моральных лекций, а даёт своим героям пространство просто быть — с их неврозами, шутками и попытками разобраться в том, что они должны чувствовать.

Киран Калкин и Айзенберг идеально сочетаются на экране. Бенджи Калкина — взбалмошный, яркий, вечно иронизирующий — вносит хаос в любой диалог. Дэвид Айзенберга — сдержанный, тревожный, привыкший всё анализировать — его полная противоположность. Вместе они создают странный, но абсолютно живой дуэт, где столкновение характеров рождает комедию, а за ней — очень тихую и личную трагедию.

Но удивительно, как американское кино боится сделать шаг в сторону. Здесь поднимаются хорошие вопросы: можно ли ехать первым классом поезда в лагерь, где людей загоняли в вагоны ногами? Нужно ли испытывать вину за события 70-летней давности? Насколько этично бесконечно говорить о своих чувствах, не давая другим проживать свою жизнь? Но в отличие от европейского кино, американцы, как правило, останавливаются на том, что сам факт постановки вопроса уже и есть подвиг.

Именно так происходит и здесь. Фильм задаёт нужные вопросы, но не идёт дальше, словно боясь дать на них хоть какие-то размышления. Возможно, для Айзенберга как режиссёра сам процесс проговаривания этих тем уже кажется достаточным.

Тем не менее, «Настоящая боль» — это хорошее, тонкое кино, которое работает не на пафосе, а на честности. Оно не предлагает готовых ответов, но, по крайней мере, не боится спрашивать. А в американском кино это уже заслуживает Оскар.

Последнее время много работаю под миксы jazz house, старый хип-хоп, jungle и тд.

Вот микс какой! Очень приятный и уютный!

https://youtu.be/4Nsgcd3e9KA?si=567dtk0ev6Sag_4d