Вот сюжет про то, как реальность бывает сложной даже во время войны, когда все черно-белое.
— российские власти в срочном порядке инициируют усыновление сирот из ДНР в России. Прямо очень торопясь и распределяя детей почти в уведомительном порядке. Власти Украины считают это похищением украинских детей
— Российским семьям, которые усыновляют, читают лекции про особенности украинцев как народа и про то, какие они «хитренькие».
— 13-летний мальчик Валентин приезжает в приемная семью в Подмосковье, называя украинцев «укропами» и «нерусью».
— Его приемная подмосковная мама оказывается против войны, учит его не обзываться, просит не использовать символику с буквой Z, когда к ним приезжает губернатор, и говорит Валентину, что если он захочет, он сможет вернуться на родину.
По-разному можно относиться к героине этой истории, но есть в ней какой-то мощный человеческий объем.
https://www.bbc.com/russian/features-62917712
— российские власти в срочном порядке инициируют усыновление сирот из ДНР в России. Прямо очень торопясь и распределяя детей почти в уведомительном порядке. Власти Украины считают это похищением украинских детей
— Российским семьям, которые усыновляют, читают лекции про особенности украинцев как народа и про то, какие они «хитренькие».
— 13-летний мальчик Валентин приезжает в приемная семью в Подмосковье, называя украинцев «укропами» и «нерусью».
— Его приемная подмосковная мама оказывается против войны, учит его не обзываться, просит не использовать символику с буквой Z, когда к ним приезжает губернатор, и говорит Валентину, что если он захочет, он сможет вернуться на родину.
По-разному можно относиться к героине этой истории, но есть в ней какой-то мощный человеческий объем.
https://www.bbc.com/russian/features-62917712
BBC News Русская служба
"Нас торопят, с Москвы звонят". Как мальчик из Донбасса оказался в российской семье и получил российское гражданство
Передача детей-сирот с оккупированных территорий Украины в российские семьи - один из самых болезненных сюжетов войны России с Украиной. Би-би-си рассказывает историю многодетной матери из Подмосковья, которая взяла под временную опеку мальчика из Донбасса.
Поговорили с Борисом Борисовичем — третий раз в жизни. Интервью в своем роде утешительное. Мне лично не очень близка оптика типа «я и так все знал»; с другой стороны, в конкретном случае БГ я готов принять любые подходящие ему психологические механизмы — слишком много он сделал и делает для своей культуры, своего языка, да и для меня самого.
https://www.the-village.ru/weekend/interview/bg
https://www.the-village.ru/weekend/interview/bg
я просто текст
Поговорили с Борисом Борисовичем — третий раз в жизни. Интервью в своем роде утешительное. Мне лично не очень близка оптика типа «я и так все знал»; с другой стороны, в конкретном случае БГ я готов принять любые подходящие ему психологические механизмы — слишком…
То же интервью на «Холоде» без пейволла (хотя подписаться на The Village — дело правильное и полезное).
Ссылка, которая должна открыться из России
Ссылка, которая должна открыться из России
«Холод»
«Ту почву, которая у меня есть под ногами, я создал сам»
Александр Горбачев разговаривает с Борисом Гребенщиковым о войне, музыке, эмиграции — и о том, когда пройдет боль
Один из самых беспокойных для меня вопросов, связанных с войной, — как они стали такими? Как люди превращаются в кровопийц, оправдывающих военные преступления и тех, кто их совершает? Они всегда такими были — или прошли какой-то путь, на котором существовали развилки?
Скорее всего, единого ответа на этот вопрос не существует, но из спектра индивидуальных, может быть, что-то можно понять.
В середине июня я увидел твит. Мария Певчих, ведущая расследовательница ФБК, рассказала, что, оказывается, училась на одном курсе и даже в одной группе на соцфаке МГУ с Виталием Хоценко, которого только что назначили премьером самопровозглашенной ДНР.
Я подумал, что это может быть интересный кейс-стади. Все-таки университет — это очень часто жизнеобразующий опыт, который так или иначе определяет твое будущее. И вот два человека, которые стартовали более-менее из одной точки. Но одна теперь расследует коррупцию среди российских чиновников и лоббирует санкции против них, а другой инспектирует донбасские школы и делает радостные заявления об аннексии. И можно попробовать проследить, как Певчих и Хоценко из этой одной точки разошлись в такие разные стороны.
Блистательная спецкорка «Холода» поддержала это начинание и, собственно, провела всю работу, поговорила с людьми и написала текст (то есть это в первую и главную очередь ее заслуга). Этот материал, наверное, не отвечает на вопрос «почему», но, кажется, вполне отвечает на вопрос «как». Вроде получилось вполне увлекательно и отчасти поучительно.
Ну и много классных деталей. Например, про связь между царебожниками и новым премьером ДНР. Или про то, что Мария Певчих писала диплом у Александра Дугина.
Ссылка: https://holod.media/2022/10/11/pevchikh_hotsenko/
Ссылка, которая должна открыться из России: https://storage.googleapis.com/get_site_copy/holod.media/55387c18e2f6fb3e87a8f5451ad9a8c9dc729cad.html
Скорее всего, единого ответа на этот вопрос не существует, но из спектра индивидуальных, может быть, что-то можно понять.
В середине июня я увидел твит. Мария Певчих, ведущая расследовательница ФБК, рассказала, что, оказывается, училась на одном курсе и даже в одной группе на соцфаке МГУ с Виталием Хоценко, которого только что назначили премьером самопровозглашенной ДНР.
Я подумал, что это может быть интересный кейс-стади. Все-таки университет — это очень часто жизнеобразующий опыт, который так или иначе определяет твое будущее. И вот два человека, которые стартовали более-менее из одной точки. Но одна теперь расследует коррупцию среди российских чиновников и лоббирует санкции против них, а другой инспектирует донбасские школы и делает радостные заявления об аннексии. И можно попробовать проследить, как Певчих и Хоценко из этой одной точки разошлись в такие разные стороны.
Блистательная спецкорка «Холода» поддержала это начинание и, собственно, провела всю работу, поговорила с людьми и написала текст (то есть это в первую и главную очередь ее заслуга). Этот материал, наверное, не отвечает на вопрос «почему», но, кажется, вполне отвечает на вопрос «как». Вроде получилось вполне увлекательно и отчасти поучительно.
Ну и много классных деталей. Например, про связь между царебожниками и новым премьером ДНР. Или про то, что Мария Певчих писала диплом у Александра Дугина.
Ссылка: https://holod.media/2022/10/11/pevchikh_hotsenko/
Ссылка, которая должна открыться из России: https://storage.googleapis.com/get_site_copy/holod.media/55387c18e2f6fb3e87a8f5451ad9a8c9dc729cad.html
«Холод»
Поезд, в который можно запрыгнуть
Мария Певчих и Виталий Хоценко учились на одной кафедре. Теперь она рулит в ФБК, а он — премьер ДНР. Как это получилось?
Вышел подкаст «Ученицы». У меня нет душевных сил его слушать. Но я думаю, что мне стоит про него написать и его расшарить. И вот почему.
В «Холоде» недавно было что-то вроде тимбилдинга. Одно из заданий было таким: выбрать на каждые три года своей жизни какой-то предмет, который этот период воплощает или символизирует. С какими-то периодами у меня были проблемы, но предмет для 13-15 лет я написал сразу. Это капроновая куртка, сшитая для меня мамой. На спине у нее были приштопаны три буквы — ЛЭШ. Это была единственная фанатская атрибутика, которую я был готов носить в те годы.
ЛЭШ — это летняя экологическая школа; лагерь, где несколько сотен преподавателей и школьников жили месяц в палатках и деревенских спортзалах, и первые учили других всякому интересному: от филологии до цитологии. Я попал туда в 1997 году, после седьмого класса, после чего моя жизнь навсегда изменилась, причем к лучшему. Дома, в Обнинске, я ходил в отличную школу, но даже там среди детей была обычная культура, подразумевающая, что учиться — это некруто. Плюс я был маленького роста, худой, с большими ушами. С грехом пополам я кое-как встраивался в школьный коллектив, но трудно и местами поперек себя.
В ЛЭШе все было по-другому. Вся тамошная жизнь строилась вокруг курсов, факультативов и разговоров про науку и литературу. Стремиться к знаниям было круто. Умничать было круто. Вокруг были такие же люди, как я, — и им, как и мне, в библиотеке было лучше, чем на дискотеке. Мне были интересны они, и я был интересен им. В общем, у меня было чувство, что я попал в рай. Собственно, в моей голове картинка рая и до сих пор похожа на деревню Броди Новгородской области (там ЛЭШ проходил как раз в 1997-м).
Когда я вернулся домой после этого месяца, я рыдал в голос: хотелось обратно, а в обычную жизнь не хотелось. К счастью, уже в осенние каникулы можно было поехать на Осеннюю школу. А потом — на Зимнюю, на Весеннюю и опять на Летнюю. Примерно так прошли следующие 6-7 лет моей жизни.
ЛЭШ сделал меня тем, кто я есть, и это не преувеличение. ЛЭШ дал мне имя — я стал Шуриком именно там, в Бродях в 1997 году. ЛЭШ убедил меня в том, что я чего-то стою. В ЛЭШе я стал журналистом — в 1999-м, когда школа проходила в деревне Первомайское под Тамбовом, я запустил стенгазету «Сало» и стал ее главным редактором. Благодаря ЛЭШу я впервые услышал группу «Аукцыон», что в значительной степени предопределило интерес к словам и мыслям вокруг музыки. Благодаря ЛЭШу я поступил на истфил РГГУ, а не на журфак. ЛЭШ дал мне десятки друзей, с которыми я общаюсь до сих пор, хотя перестал ездить в ЛЭШ 20 лет назад (ни с одним из своих одноклассников по обычной школе я не общаюсь уже очень давно). И даже со своей будущей женой я познакомился именно в ЛЭШе в 2000 году. Влюбились друг в друга мы с Ниной сильно позже, но в свадебное путешествие поехали именно туда, на место знакомства, в деревню Вогнема Вологодской области.
Все это было, и все это для меня очень важно, и я очень благодарен всем, кто сделал это возможным. ЛЭШ — это очень большая часть меня, и очень ценный опыт, и его не отменить.
Но.
ЛЭШ строился наперекор обычным школьным иерархиям, правилам и законам. «Дети» и «взрослые» здесь находились в отношениях неравных, но намеренно дружеских, тем более что граница была проницаемой: вчерашние «дети», став студентами, приезжали в ЛЭШ уже в качестве «взрослых» — кураторов и преподавателей, которым было едва за 18 (собственно, я сам на первых курсах университета ездил на ЛЭШ как препод). Дистанция между ними была значительно и целенаправленно сокращена; все были друг с другом на «ты», вместе готовили, вместе ели, жили в одном лагере и так далее. Это сокращение дистанции во многом и давало тот живительный эффект взаимного интереса (вместо подчинения и обязаловки). И оно же создавало довольно специфическую культуру общения. Потому что если дети и взрослые — наравне, то они наравне во всех отношениях.
В «Холоде» недавно было что-то вроде тимбилдинга. Одно из заданий было таким: выбрать на каждые три года своей жизни какой-то предмет, который этот период воплощает или символизирует. С какими-то периодами у меня были проблемы, но предмет для 13-15 лет я написал сразу. Это капроновая куртка, сшитая для меня мамой. На спине у нее были приштопаны три буквы — ЛЭШ. Это была единственная фанатская атрибутика, которую я был готов носить в те годы.
ЛЭШ — это летняя экологическая школа; лагерь, где несколько сотен преподавателей и школьников жили месяц в палатках и деревенских спортзалах, и первые учили других всякому интересному: от филологии до цитологии. Я попал туда в 1997 году, после седьмого класса, после чего моя жизнь навсегда изменилась, причем к лучшему. Дома, в Обнинске, я ходил в отличную школу, но даже там среди детей была обычная культура, подразумевающая, что учиться — это некруто. Плюс я был маленького роста, худой, с большими ушами. С грехом пополам я кое-как встраивался в школьный коллектив, но трудно и местами поперек себя.
В ЛЭШе все было по-другому. Вся тамошная жизнь строилась вокруг курсов, факультативов и разговоров про науку и литературу. Стремиться к знаниям было круто. Умничать было круто. Вокруг были такие же люди, как я, — и им, как и мне, в библиотеке было лучше, чем на дискотеке. Мне были интересны они, и я был интересен им. В общем, у меня было чувство, что я попал в рай. Собственно, в моей голове картинка рая и до сих пор похожа на деревню Броди Новгородской области (там ЛЭШ проходил как раз в 1997-м).
Когда я вернулся домой после этого месяца, я рыдал в голос: хотелось обратно, а в обычную жизнь не хотелось. К счастью, уже в осенние каникулы можно было поехать на Осеннюю школу. А потом — на Зимнюю, на Весеннюю и опять на Летнюю. Примерно так прошли следующие 6-7 лет моей жизни.
ЛЭШ сделал меня тем, кто я есть, и это не преувеличение. ЛЭШ дал мне имя — я стал Шуриком именно там, в Бродях в 1997 году. ЛЭШ убедил меня в том, что я чего-то стою. В ЛЭШе я стал журналистом — в 1999-м, когда школа проходила в деревне Первомайское под Тамбовом, я запустил стенгазету «Сало» и стал ее главным редактором. Благодаря ЛЭШу я впервые услышал группу «Аукцыон», что в значительной степени предопределило интерес к словам и мыслям вокруг музыки. Благодаря ЛЭШу я поступил на истфил РГГУ, а не на журфак. ЛЭШ дал мне десятки друзей, с которыми я общаюсь до сих пор, хотя перестал ездить в ЛЭШ 20 лет назад (ни с одним из своих одноклассников по обычной школе я не общаюсь уже очень давно). И даже со своей будущей женой я познакомился именно в ЛЭШе в 2000 году. Влюбились друг в друга мы с Ниной сильно позже, но в свадебное путешествие поехали именно туда, на место знакомства, в деревню Вогнема Вологодской области.
Все это было, и все это для меня очень важно, и я очень благодарен всем, кто сделал это возможным. ЛЭШ — это очень большая часть меня, и очень ценный опыт, и его не отменить.
Но.
ЛЭШ строился наперекор обычным школьным иерархиям, правилам и законам. «Дети» и «взрослые» здесь находились в отношениях неравных, но намеренно дружеских, тем более что граница была проницаемой: вчерашние «дети», став студентами, приезжали в ЛЭШ уже в качестве «взрослых» — кураторов и преподавателей, которым было едва за 18 (собственно, я сам на первых курсах университета ездил на ЛЭШ как препод). Дистанция между ними была значительно и целенаправленно сокращена; все были друг с другом на «ты», вместе готовили, вместе ели, жили в одном лагере и так далее. Это сокращение дистанции во многом и давало тот живительный эффект взаимного интереса (вместо подчинения и обязаловки). И оно же создавало довольно специфическую культуру общения. Потому что если дети и взрослые — наравне, то они наравне во всех отношениях.
Все обнимались друг с другом в рамках этих дружеских отношений, и это казалось нормальным. Иногда из дружб рождались «романы», и это тоже казалось нормальным. Иногда это были романы между «детьми» и «взрослыми», и это тоже казалось нормальным. Иногда романы заканчивались разбитыми сердцами, и это тоже казалось нормальным.
Однако зачастую это не было нормальным. Существуют люди, и их немало, которых травмировали отношения и инциденты сексуального характера, случившиеся на ЛЭШе; травмировали всерьез и надолго. Эти травмы были результатами действий взрослых в отношении детей (теперь уже без кавычек) — в частности, сексуальных отношений между преподавателями и школьниками. Иногда взрослые, вероятно, не вполне осознавали возможные последствия своих действий. Иногда явно осознавали и пользовались отсутствием дистанции для прямых злоупотреблений своей позицией.
Собственно, эти инциденты, травмы и злоупотребления составляют основной сюжет подкаста Насти Красильниковой «Ученицы». Местами эти злоупотребления совсем чудовищны. Местами понятно, что никто ничего плохого не имел в виду, но получилось плохо. (Повторюсь, я не слушал подкаст, но знаю о его содержании и от Насти, и от послушавших друзей. Да, это странная позиция, но слушать пока слишком больно.)
Надо отдельно проговорить: эти злоупотребления не были какой-то тайной целью существования ЛЭШа, но они и не были просто эксцессами. Коммуникативная структура школы была устроена так, чтобы их не замечать и не проблематизировать. Она могла быть устроена по-другому. Безусловно, 20 лет назад общественной рефлексии вокруг таких сюжетов было мало; но безусловно и то, что и тогда никто или почти никто открыто не подписался бы под тезисом «взрослые мужчины могут без спросу делать массаж несовершеннолетним девушкам, и это окей» — при этом именно такое (и другое подобное) происходило. Нет, это не просто ситуация типа «в 90-х все было иначе и все бегали абсолютно голые»; она сложнее и больнее.
Что-то из описанного я видел сам. Не самые жуткие вещи из тех, о которых рассказано в подкасте, — они случились, когда я на ЛЭШ уже ездить перестал (вырос, начал работать, появились другие интересы и так далее). Но да, теперь, пересматривая воспоминания о годах, когда ездил, я понимаю, что что-то видел. Что-то не вызывало вопросов, потому что такими были эта среда и это время. Что-то вызывало вопросы, но задавать их было некому, и вообще казалось, что всем более-менее окей.
То, что далеко не всем было окей, выяснилось в 2016 году, когда на волне флешмоба «янебоюсьсказати» в фейсбуке появилась группа для обсуждения дискомфортного опыта на ЛЭШе. Мне уже пару раз задали вопрос — а почему я не придал все это огласке, я же журналист. Думаю, честный ответ будет такой. С одной стороны, те обсуждения, в которых я сам принимал участие, как мне тогда казалось, не тянули на расследование. Они были важны для тех, кого затрагивали, но из фактов нежеланной тактильности и непристойных предложений самих по себе сложно вытянуть внятный нарратив. Более существенных обвинений, как мне кажется сейчас, я не видел. С другой стороны, моя признательность ЛЭШу была по-прежнему велика (собственно, она и сейчас велика, что видно по этому тексту; например, в нем нет имен, потому что я не могу себя заставить их написать). Участники группы, не чужие мне люди, очень переживали, что огласка может привести к закрытию школы. Я не хотел быть человеком, из-за которого это случится. При этом по результатам обсуждений провели внутреннее расследование и приняли конкретные меры (об этом — девятый выпуск подкаста). Мне показалось, что этого достаточно. Наверное, я был неправ.
Однако зачастую это не было нормальным. Существуют люди, и их немало, которых травмировали отношения и инциденты сексуального характера, случившиеся на ЛЭШе; травмировали всерьез и надолго. Эти травмы были результатами действий взрослых в отношении детей (теперь уже без кавычек) — в частности, сексуальных отношений между преподавателями и школьниками. Иногда взрослые, вероятно, не вполне осознавали возможные последствия своих действий. Иногда явно осознавали и пользовались отсутствием дистанции для прямых злоупотреблений своей позицией.
Собственно, эти инциденты, травмы и злоупотребления составляют основной сюжет подкаста Насти Красильниковой «Ученицы». Местами эти злоупотребления совсем чудовищны. Местами понятно, что никто ничего плохого не имел в виду, но получилось плохо. (Повторюсь, я не слушал подкаст, но знаю о его содержании и от Насти, и от послушавших друзей. Да, это странная позиция, но слушать пока слишком больно.)
Надо отдельно проговорить: эти злоупотребления не были какой-то тайной целью существования ЛЭШа, но они и не были просто эксцессами. Коммуникативная структура школы была устроена так, чтобы их не замечать и не проблематизировать. Она могла быть устроена по-другому. Безусловно, 20 лет назад общественной рефлексии вокруг таких сюжетов было мало; но безусловно и то, что и тогда никто или почти никто открыто не подписался бы под тезисом «взрослые мужчины могут без спросу делать массаж несовершеннолетним девушкам, и это окей» — при этом именно такое (и другое подобное) происходило. Нет, это не просто ситуация типа «в 90-х все было иначе и все бегали абсолютно голые»; она сложнее и больнее.
Что-то из описанного я видел сам. Не самые жуткие вещи из тех, о которых рассказано в подкасте, — они случились, когда я на ЛЭШ уже ездить перестал (вырос, начал работать, появились другие интересы и так далее). Но да, теперь, пересматривая воспоминания о годах, когда ездил, я понимаю, что что-то видел. Что-то не вызывало вопросов, потому что такими были эта среда и это время. Что-то вызывало вопросы, но задавать их было некому, и вообще казалось, что всем более-менее окей.
То, что далеко не всем было окей, выяснилось в 2016 году, когда на волне флешмоба «янебоюсьсказати» в фейсбуке появилась группа для обсуждения дискомфортного опыта на ЛЭШе. Мне уже пару раз задали вопрос — а почему я не придал все это огласке, я же журналист. Думаю, честный ответ будет такой. С одной стороны, те обсуждения, в которых я сам принимал участие, как мне тогда казалось, не тянули на расследование. Они были важны для тех, кого затрагивали, но из фактов нежеланной тактильности и непристойных предложений самих по себе сложно вытянуть внятный нарратив. Более существенных обвинений, как мне кажется сейчас, я не видел. С другой стороны, моя признательность ЛЭШу была по-прежнему велика (собственно, она и сейчас велика, что видно по этому тексту; например, в нем нет имен, потому что я не могу себя заставить их написать). Участники группы, не чужие мне люди, очень переживали, что огласка может привести к закрытию школы. Я не хотел быть человеком, из-за которого это случится. При этом по результатам обсуждений провели внутреннее расследование и приняли конкретные меры (об этом — девятый выпуск подкаста). Мне показалось, что этого достаточно. Наверное, я был неправ.
Теперь вышел подкаст «Ученицы», и наконец-то слышны голоса жертв, которые до этого слышны не были. Думаю, тот факт, что для того, чтобы их услышать, понадобился человек со стороны, тоже что-то говорит о ЛЭШе, что-то не очень хорошее (и что-то говорит и обо мне самом). Да, в публичной сфере вокруг меня ЛЭШ теперь будет ассоциироваться с сексуальной эксплуатацией школьниц и школьников. Видимо, заслуженно. Это очень больно. Но жертвам всех этих злоупотреблений, которые тратят годы на проработку и восстановление, гораздо, гораздо больнее.
2022-й год для меня во многом проходит под лозунгом «все, что ты знал, — ложь»: главное тут событие — это, конечно, война, в известной степени отменившая или обесценившая то, чем лично я много лет занимался. И вот теперь выясняется, что и самая светлая часть моей юности тоже в каком-то смысле была ложью. Хотя и не была тоже. В общем, это тот самый случай, когда реальность оказывается гораздо сложнее, чем казалось. В теории я такое очень люблю. На практике это — в данном случае — очень тяжело.
Тяжело, но все-таки необходимо. Есть расхожая сентенция про то, что наши дети будут жить в лучшем мире, чем мы. В последнее время воспринимать его всерьез трудно. Но как раз подкаст «Ученицы» на это, мне кажется, может сработать (и в этом смысле невовлеченным слушателям он, конечно, полезнее). Потому что он показывает, как именно благие намерения привели к злоупотреблениям и травмам. И тем самым — показывает, как их можно избежать. Я все-таки верю в то, что можно перепридумать ЛЭШ — или структуру вроде ЛЭШа — так, чтобы людям в ней все еще было хорошо, а злоупотребления бы выявлялись и предотвращались. Должен же быть хоть какой-то хеппи-энд.
https://uchenitsy.libolibo.me/
2022-й год для меня во многом проходит под лозунгом «все, что ты знал, — ложь»: главное тут событие — это, конечно, война, в известной степени отменившая или обесценившая то, чем лично я много лет занимался. И вот теперь выясняется, что и самая светлая часть моей юности тоже в каком-то смысле была ложью. Хотя и не была тоже. В общем, это тот самый случай, когда реальность оказывается гораздо сложнее, чем казалось. В теории я такое очень люблю. На практике это — в данном случае — очень тяжело.
Тяжело, но все-таки необходимо. Есть расхожая сентенция про то, что наши дети будут жить в лучшем мире, чем мы. В последнее время воспринимать его всерьез трудно. Но как раз подкаст «Ученицы» на это, мне кажется, может сработать (и в этом смысле невовлеченным слушателям он, конечно, полезнее). Потому что он показывает, как именно благие намерения привели к злоупотреблениям и травмам. И тем самым — показывает, как их можно избежать. Я все-таки верю в то, что можно перепридумать ЛЭШ — или структуру вроде ЛЭШа — так, чтобы людям в ней все еще было хорошо, а злоупотребления бы выявлялись и предотвращались. Должен же быть хоть какой-то хеппи-энд.
https://uchenitsy.libolibo.me/
Ученицы
Спин-офф подкаста «Дочь разбойника». Расследование о летней школе, где преподаватели годами домогались детей
По понятным причинам совсем перестал следить за американскими сюжетами, но вот попался на глаза один короткий, который, по-моему, очень красиво объединяет абсурд и трагедию в контексте темы фейковых новостей.
В США продолжаются споры про гендерную самоидентификацию детей и подростком — самым ярким их фокусом стали туалеты для трансгендерных людей. Новая песня республиканских кандидатов в разные органы власти — возмущение по поводу того, что в некоторых американских школах якобы устанавливают кототуалеты для детей, которые считают себя животными. Кроме шуток — такого рода озабоченность озвучила депутат Палаты представителей, кандидат в губернаторы Минессоты и даже чертов Джо Роган в своем самом популярном подкасте в мире (и еще пара десятков республиканских политиков).
Журналисты NBC решили проверить, имеют ли под собой основания эти заявления. Они выяснили, что слух этот родился в Канаде и начал распространяться консервативными активистами в США с декабря 2021 года. Они также поговорили с детьми, которые принадлежат к субкультуре фурри, и они, разумеется, сказали, что не пользуются кошачьими туалетами, а пользуются обычными человеческими.
Но самое крутое вот что. Журналисты нашли один школьный округ, где администрация действительно несколько лет распорядилась иметь в помещениях небольшие запасы кошачьего наполнителя. Это округ Джефферсон в штате Колорадо. Там находится школа «Колумбайн». В округе Джефферсон в школьных классах запасают кошачий наполнитель на случай, если случится шутинг, и детям, запертым в кабинете, нужно будет в туалет.
Красиво и жутко.
https://www.nbcnews.com/tech/misinformation/urban-myth-litter-boxes-schools-became-gop-talking-point-rcna51439
В США продолжаются споры про гендерную самоидентификацию детей и подростком — самым ярким их фокусом стали туалеты для трансгендерных людей. Новая песня республиканских кандидатов в разные органы власти — возмущение по поводу того, что в некоторых американских школах якобы устанавливают кототуалеты для детей, которые считают себя животными. Кроме шуток — такого рода озабоченность озвучила депутат Палаты представителей, кандидат в губернаторы Минессоты и даже чертов Джо Роган в своем самом популярном подкасте в мире (и еще пара десятков республиканских политиков).
Журналисты NBC решили проверить, имеют ли под собой основания эти заявления. Они выяснили, что слух этот родился в Канаде и начал распространяться консервативными активистами в США с декабря 2021 года. Они также поговорили с детьми, которые принадлежат к субкультуре фурри, и они, разумеется, сказали, что не пользуются кошачьими туалетами, а пользуются обычными человеческими.
Но самое крутое вот что. Журналисты нашли один школьный округ, где администрация действительно несколько лет распорядилась иметь в помещениях небольшие запасы кошачьего наполнителя. Это округ Джефферсон в штате Колорадо. Там находится школа «Колумбайн». В округе Джефферсон в школьных классах запасают кошачий наполнитель на случай, если случится шутинг, и детям, запертым в кабинете, нужно будет в туалет.
Красиво и жутко.
https://www.nbcnews.com/tech/misinformation/urban-myth-litter-boxes-schools-became-gop-talking-point-rcna51439
NBC News
Cat litter box myths are suddenly a culture war flashpoint. Here's how that happened.
At least 20 Republican politicians have claimed that schools are making accommodations for students who identify as cats. The school districts say these claims are untrue.
Один из журналистских жанров, которых мне не хватает на русском, — исторические нарративы, то есть фактически репортажи про прошлое, в которых используются все те же корреспондентские методы, но при этом нет ни одного живого источника (потому что все умерли). Первыми такое по-русски начал делать не «Холод», но мы стараемся развивать.
Вот свежий пример — «Медиазона» XVII века. История крестьянки, которая тяжело заболела и выздоровела после видения, порекомендовавшего ей предсказывать людям будущее. Дело было во времена Бориса Годунова; в будущем жители Московского царства были очень не уверены, так что следующие несколько десятков лет услуги Дарьи, гадавшей на блюде с солью, были востребованы как ее соседями по селу, так и московской элитой, князьями и боярами. А в эпоху Алексея Михайловича, когда жизнь более-менее устаканилась, ее все-таки поймали и судили.
Больше всего меня поразило, насколько даже в документах 400-летней давности много подробностей, позволяющих сделать живой нарратив. И сколько же еще таких классных сюжетов — а история Дарьицы и про власть, и про смутные времена, и про гендер, и про веру — лежит нерассказанными.
https://holod.media/2022/10/14/witches_in_russia/
Вот свежий пример — «Медиазона» XVII века. История крестьянки, которая тяжело заболела и выздоровела после видения, порекомендовавшего ей предсказывать людям будущее. Дело было во времена Бориса Годунова; в будущем жители Московского царства были очень не уверены, так что следующие несколько десятков лет услуги Дарьи, гадавшей на блюде с солью, были востребованы как ее соседями по селу, так и московской элитой, князьями и боярами. А в эпоху Алексея Михайловича, когда жизнь более-менее устаканилась, ее все-таки поймали и судили.
Больше всего меня поразило, насколько даже в документах 400-летней давности много подробностей, позволяющих сделать живой нарратив. И сколько же еще таких классных сюжетов — а история Дарьицы и про власть, и про смутные времена, и про гендер, и про веру — лежит нерассказанными.
https://holod.media/2022/10/14/witches_in_russia/
«Холод»
Будущее покажет блюдо
На Руси были колдуны, знахари и гадалки. Их преследовали, как ведьм в Европе и США. Рассказываем историю гадалки Дарьи, которую сожгли заживо
Несколько книжек, над которыми посчастливилось поработать в последние годы, теперь можно скачать бесплатно.
Forwarded from интро/аутро
📚Что будет с книгами ИМИ? Рассказываем, какие издания остаются в продаже, а какие теперь можно скачать бесплатно
За последние три недели мы получили много вопросов о дальнейшей судьбе наших книг. Рассказываем о каждой:
• «Не надо стесняться. История постсоветской поп-музыки в 169 песнях», а также три сборника «Новой критики» — «Контексты и смыслы российской поп-музыки» под редакцией Александра Горбачева, «Звуковые образы постсоветской поп-музыки» под редакцией Льва Ганкина и «По России: Музыкальные сцены и явления за пределами Москвы и Санкт-Петербурга» под редакцией Дениса Бояринова — можно скачать бесплатно в формате EPUB на сайте ИМИ.
• Бумажные и электронные издания книг «Машина песен. Внутри фабрики хитов» Джона Сибрука и «На музыке: Наука о человеческой одержимости звуком» Дэниела Левитина доступны в продаже
• Электронная версия книги «Как работает музыка» Дэвида Бирна доступна в продаже
• Пособие «Ментальное здоровье музыкантов» можно прочитать на сайте ИМИ
• «Как достичь успеха в музыкальном бизнесе» Ари Херстанда уходит из продажи. Автор готовит третье издание, и мы надеемся, что оно будет выпущено в России
За последние три недели мы получили много вопросов о дальнейшей судьбе наших книг. Рассказываем о каждой:
• «Не надо стесняться. История постсоветской поп-музыки в 169 песнях», а также три сборника «Новой критики» — «Контексты и смыслы российской поп-музыки» под редакцией Александра Горбачева, «Звуковые образы постсоветской поп-музыки» под редакцией Льва Ганкина и «По России: Музыкальные сцены и явления за пределами Москвы и Санкт-Петербурга» под редакцией Дениса Бояринова — можно скачать бесплатно в формате EPUB на сайте ИМИ.
• Бумажные и электронные издания книг «Машина песен. Внутри фабрики хитов» Джона Сибрука и «На музыке: Наука о человеческой одержимости звуком» Дэниела Левитина доступны в продаже
• Электронная версия книги «Как работает музыка» Дэвида Бирна доступна в продаже
• Пособие «Ментальное здоровье музыкантов» можно прочитать на сайте ИМИ
• «Как достичь успеха в музыкальном бизнесе» Ари Херстанда уходит из продажи. Автор готовит третье издание, и мы надеемся, что оно будет выпущено в России
Forwarded from Замятин
Вышла блестящая рассылка Kit про понятие «неолиберализм» и его применимость к путинскому режиму. Если вы не очень понимаете, что означает это ходовое словечко и, главное, почему путинскую Россию называют радикальным вариантом неолиберального капитализма, хотя сам Путин вроде критикует неолиберализм, — почитайте этот текст. Мне просто нечего к нему добавить, база.
Его автор Георгий Ванунц помимо прочего закончил в 2019 году политфилософию в Шанинке и защитил очень сильную магистерскую про Шумпетера, получившую премию. Качество этой рассылки ещё раз подтверждает уровень политфилософов.
Его автор Георгий Ванунц помимо прочего закончил в 2019 году политфилософию в Шанинке и защитил очень сильную магистерскую про Шумпетера, получившую премию. Качество этой рассылки ещё раз подтверждает уровень политфилософов.
Больше всего в этом году я слушал чувашского рэпера ATL. В какой-то момент стало ясно, что нужно выяснить свои отношения с этой музыкой и понять, как так вышло. И я написал про него большой текст, а лучшее русскоязычное музыкальное издание The Flow любезно согласилось его опубликовать.
Мне кажется, что музыка ATL, говоря об окружающем мире, дает энергию, но не обманывает надеждой. Это редкое сочетание, особенно ценное для нынешнего беспроглядного времени. Подробности — по ссылке.
В силу ряда причин, описанных в тексте, у ATL странный статус — он безусловно в высшей лиге хип-хопа, но, в отличие от своих по ней соседей, мало востребован за ее пределами. Грубо говоря, про него не пишут в фейсбуке представители культурных элит. Я рискну предположить, что многие из тех, кто читает этот канал, про него толком даже не слышали (в отличие от Оксимирона, или Нойза, или Моргенштерна). Понятно, как так вышло, но это несправедливо. Поэтому заодно с текстом я собрал плейлист для знакомства с ATL — возможно, он кому-то пригодится. Можно слушать на Spotify или YouTube.
Мне кажется, что музыка ATL, говоря об окружающем мире, дает энергию, но не обманывает надеждой. Это редкое сочетание, особенно ценное для нынешнего беспроглядного времени. Подробности — по ссылке.
В силу ряда причин, описанных в тексте, у ATL странный статус — он безусловно в высшей лиге хип-хопа, но, в отличие от своих по ней соседей, мало востребован за ее пределами. Грубо говоря, про него не пишут в фейсбуке представители культурных элит. Я рискну предположить, что многие из тех, кто читает этот канал, про него толком даже не слышали (в отличие от Оксимирона, или Нойза, или Моргенштерна). Понятно, как так вышло, но это несправедливо. Поэтому заодно с текстом я собрал плейлист для знакомства с ATL — возможно, он кому-то пригодится. Можно слушать на Spotify или YouTube.
The-Flow.ru
ATL не выпустил в этом году ни одной песни, но именно он — главный российский рэпер прямо сейчас
И вот почему.
Очень яркая история про то, как капиталистическая этика выгоды разрушает самые благие намерения.
В американской системе страховки Medicare предусмотрено, в частности, государственное финансирование хосписов. Компании, которые этим занимаются, получают от правительства деньги на каждого пациента (разные суммы в зависимости от тяжести заболевания) — и должны облегчать его страдания и смерть. Все логично, что может пойти не так? Как выясняется, примерно все, поскольку целью компаний быстро становится не забота о пациентах, а заработок, — а контроль за ними заведомо ослаблен еще и потому, что там очень многое остается на усмотрение врачей: если доктор сказал, что этот человек умирает и ему нужна помощь, кто будет с этим спорить?
В итоге хосписы в США превратились в огромную коммерческую индустрию с кучей злоупотреблений. Подкупленные компаниями врачи прописывают сотни пациентов как умирающих — на них выделяются деньги, люди об этом даже не знают. Администраторы компаний мотивируют своих сотрудников, обычных медсестер и медбратьев, приводить как можно больше новых клиентов — примерно с той же риторикой, как это делают, не знаю, владельцы салонов мобильной связи. Существуют сотни компаний, прописанных по одному адресу, где происходит буквально ничего; по сути это просто юрлица для получения денег.
Медбратья и медсестры регулярно сами обнаруживают, что происходит какая-то хрень, и жалуются в органы, но и там все непросто — обычно до суда дело не доходит, все заканчивается небольшими штрафами, компании продолжают работать, и все довольны, так как сумму штрафа делят между собой государство и жалобщики. Каркас текста по ссылке — один конкретный кейс, совсем уж вопиющий: тут хоспис-компания пошла в суд; судья оказалась плотно с ней связана; сначала очень странно разделила дело на две части, потом заявила, что вердикт присяжных не годится, и сама вынесла вердикт в пользу хосписов. Прокурор по делу так охренел, что сначала впал в депрессию и несколько дней не вылезал из кровати, а потом уволился, прихватив с собой дюжину конфиденциальных жалоб на хоспис-компании. Он начал звонить этим компаниям и предлагать им содержание этих жалоб. Его поймали на встрече с клиентом (точнее, притворившимся им агентом ФБР); бывший прокурор был в парике.
И таких поворотов в этой истории масса. Текст читается как сценарий оскаровского фильма вроде «99 Homes» или «Big Short»; может быть, этот фильм еще будет сделан.
https://www.newyorker.com/magazine/2022/12/05/how-hospice-became-a-for-profit-hustle
(Постараюсь потихоньку вернуться к тому, чтобы писать сюда не только про свои тексты. Поддерживайте независимую журналистику — например, телеканал «Дождь».)
В американской системе страховки Medicare предусмотрено, в частности, государственное финансирование хосписов. Компании, которые этим занимаются, получают от правительства деньги на каждого пациента (разные суммы в зависимости от тяжести заболевания) — и должны облегчать его страдания и смерть. Все логично, что может пойти не так? Как выясняется, примерно все, поскольку целью компаний быстро становится не забота о пациентах, а заработок, — а контроль за ними заведомо ослаблен еще и потому, что там очень многое остается на усмотрение врачей: если доктор сказал, что этот человек умирает и ему нужна помощь, кто будет с этим спорить?
В итоге хосписы в США превратились в огромную коммерческую индустрию с кучей злоупотреблений. Подкупленные компаниями врачи прописывают сотни пациентов как умирающих — на них выделяются деньги, люди об этом даже не знают. Администраторы компаний мотивируют своих сотрудников, обычных медсестер и медбратьев, приводить как можно больше новых клиентов — примерно с той же риторикой, как это делают, не знаю, владельцы салонов мобильной связи. Существуют сотни компаний, прописанных по одному адресу, где происходит буквально ничего; по сути это просто юрлица для получения денег.
Медбратья и медсестры регулярно сами обнаруживают, что происходит какая-то хрень, и жалуются в органы, но и там все непросто — обычно до суда дело не доходит, все заканчивается небольшими штрафами, компании продолжают работать, и все довольны, так как сумму штрафа делят между собой государство и жалобщики. Каркас текста по ссылке — один конкретный кейс, совсем уж вопиющий: тут хоспис-компания пошла в суд; судья оказалась плотно с ней связана; сначала очень странно разделила дело на две части, потом заявила, что вердикт присяжных не годится, и сама вынесла вердикт в пользу хосписов. Прокурор по делу так охренел, что сначала впал в депрессию и несколько дней не вылезал из кровати, а потом уволился, прихватив с собой дюжину конфиденциальных жалоб на хоспис-компании. Он начал звонить этим компаниям и предлагать им содержание этих жалоб. Его поймали на встрече с клиентом (точнее, притворившимся им агентом ФБР); бывший прокурор был в парике.
И таких поворотов в этой истории масса. Текст читается как сценарий оскаровского фильма вроде «99 Homes» или «Big Short»; может быть, этот фильм еще будет сделан.
https://www.newyorker.com/magazine/2022/12/05/how-hospice-became-a-for-profit-hustle
(Постараюсь потихоньку вернуться к тому, чтобы писать сюда не только про свои тексты. Поддерживайте независимую журналистику — например, телеканал «Дождь».)
The New Yorker
How Hospice Became a For-Profit Hustle
It began as a visionary notion—that patients could die with dignity at home. Now it’s a twenty-two-billion-dollar industry plagued by exploitation.
Распущенная три года назад группа «Ленинград» за 2022-й выпустила 20 с лишним новых песен. Это примерно столько же, сколько за все годы пикового поп-успеха, когда были хиты про лабутены и Питер. Рискну предположить, что эти новые песни многие из вас не слышали. Частично это подлые и пошлые частушки про иноагентов и войну; частично — агитки против петербургского губернатора Беглова. Шнуров теперь поет не для меня, не для «нас» и не уверен, что для народа. Кажется, теперь он поет для Евгения Пригожина.
Текст про то, что творит Шнуров в последние три года, от «Партии Роста» и RTVI до нынешнего ужаса, придумала и сделала для «Холода» Маша Карпенко. Вопрос лежал на поверхности — Сергей, как так вышло, что вы во все это вляпались, — но кто-то должен был его задать и попытаться ответить. Сделать это было непросто: в подавляющем большинстве люди, которые так или иначе были рядом со Шнуровым много лет, отказались обсуждать его поход в политику и нынешние занятия в более или менее резкой форме. Но кое-что все-таки удалось узнать (например, как Шнуров мог задать Путину свой вопрос, но задал вопрос Пескова — или про давние отношения с тем же Пригожиным), а кое-что сформулировать. Мне милее всего вот эта анонимная цитата: «Когда оказывается, что кровь уже не бутафорская, делать так, как он делал раньше — все стебать, — уже нельзя. В прошлом он провоцировал тебя, и ты должен был проверять свою позицию. Он показывал тебе тебя и говорил: ты правда в это веришь? А сейчас мне не нужно себя сверять. Этот метод больше не работает, подъебка не работает. Воздух путинской державы вытянул из него самое плохое».
В конечном итоге, по всей видимости, ответ на вопрос, что случилось со Шнуровым, заключается в том, что с ним не случилось ничего — просто, перефразируя традиционного автора, много людей умерло у него на глазах, а он остался таким же. Здесь надо оставить место для комментариев типа «а я всегда говорил» — и они, конечно, будут верными; с другой стороны, может быть, все-таки лучше разочаровываться в людях, чем сразу считать их говном.
https://holod.media/2022/12/16/shnurov/
Текст про то, что творит Шнуров в последние три года, от «Партии Роста» и RTVI до нынешнего ужаса, придумала и сделала для «Холода» Маша Карпенко. Вопрос лежал на поверхности — Сергей, как так вышло, что вы во все это вляпались, — но кто-то должен был его задать и попытаться ответить. Сделать это было непросто: в подавляющем большинстве люди, которые так или иначе были рядом со Шнуровым много лет, отказались обсуждать его поход в политику и нынешние занятия в более или менее резкой форме. Но кое-что все-таки удалось узнать (например, как Шнуров мог задать Путину свой вопрос, но задал вопрос Пескова — или про давние отношения с тем же Пригожиным), а кое-что сформулировать. Мне милее всего вот эта анонимная цитата: «Когда оказывается, что кровь уже не бутафорская, делать так, как он делал раньше — все стебать, — уже нельзя. В прошлом он провоцировал тебя, и ты должен был проверять свою позицию. Он показывал тебе тебя и говорил: ты правда в это веришь? А сейчас мне не нужно себя сверять. Этот метод больше не работает, подъебка не работает. Воздух путинской державы вытянул из него самое плохое».
В конечном итоге, по всей видимости, ответ на вопрос, что случилось со Шнуровым, заключается в том, что с ним не случилось ничего — просто, перефразируя традиционного автора, много людей умерло у него на глазах, а он остался таким же. Здесь надо оставить место для комментариев типа «а я всегда говорил» — и они, конечно, будут верными; с другой стороны, может быть, все-таки лучше разочаровываться в людях, чем сразу считать их говном.
https://holod.media/2022/12/16/shnurov/
«Холод»
Сильно русский человек
Культовая группа «Ленинград», «Партия роста» и RTVI. Что случилось с Сергеем Шнуровым и при чем тут Евгений Пригожин
Большой, журнального, если не книжного масштаба материал The New York Times про Россию на войне с Украиной; своего рода промежуточное подведение итогов с наметкой будущих перспектив.
Пересказывать в общих чертах нет смысла, потому что в общих чертах и так все понятно: все очень плохо, а будет еще хуже (фигурирует цифра, что Путин готов к общим потерям в 300 тысяч человек, это производит впечатление, но вряд ли о чем-то специально говорит). Материал интересен деталями, их очень много — от рассказов про то, как Путин отъезжал от реальности в прошлом году, до баек с передовой. Собственно, с точки зрения фактуры его основа — материалы, которые газете передали украинские власти; среди них, в частности, дневник российского военного (в материале есть фото рукописи) и армейские документы, где фиксируется процесс распада здоровья и морали захватчиков.
Отдельно мне запомнился рассказ мужика, которому в 2016 году дали миллион с лишним долларов, чтобы он «загримировал» разваливавшуюся базу Кантемировской дивизии перед визитом высокого начальства — оно собиралось проинспектировать итоги модернизации базы. И еще тот факт, что Евгений Нужин — человек, которого пригожинцы убили на камеру кувалдой — находясь в плену, успел дать интервью NYT и его даже сфотографировали.
С профессиональной точки зрения ужасно интересно было бы узнать, как это делалось. У материала шесть основных авторов; сообщается, что вклад внесли еще 18 (!) корреспондентов и трое переводчиков — плюс шесть продюсеров и картограф. Все это делится на шесть больших глав; вероятно, каждый основной автор писал по главе, привлекая фактуру от авторов поменьше. А сводил все это вместе, должно быть, редактор — но редакторы тут как раз нигде и не названы. Вот так всегда.
https://www.nytimes.com/interactive/2022/12/16/world/europe/russia-putin-war-failures-ukraine.html
(Поддерживайте независимую журналистику — например, «Медиазону».)
Пересказывать в общих чертах нет смысла, потому что в общих чертах и так все понятно: все очень плохо, а будет еще хуже (фигурирует цифра, что Путин готов к общим потерям в 300 тысяч человек, это производит впечатление, но вряд ли о чем-то специально говорит). Материал интересен деталями, их очень много — от рассказов про то, как Путин отъезжал от реальности в прошлом году, до баек с передовой. Собственно, с точки зрения фактуры его основа — материалы, которые газете передали украинские власти; среди них, в частности, дневник российского военного (в материале есть фото рукописи) и армейские документы, где фиксируется процесс распада здоровья и морали захватчиков.
Отдельно мне запомнился рассказ мужика, которому в 2016 году дали миллион с лишним долларов, чтобы он «загримировал» разваливавшуюся базу Кантемировской дивизии перед визитом высокого начальства — оно собиралось проинспектировать итоги модернизации базы. И еще тот факт, что Евгений Нужин — человек, которого пригожинцы убили на камеру кувалдой — находясь в плену, успел дать интервью NYT и его даже сфотографировали.
С профессиональной точки зрения ужасно интересно было бы узнать, как это делалось. У материала шесть основных авторов; сообщается, что вклад внесли еще 18 (!) корреспондентов и трое переводчиков — плюс шесть продюсеров и картограф. Все это делится на шесть больших глав; вероятно, каждый основной автор писал по главе, привлекая фактуру от авторов поменьше. А сводил все это вместе, должно быть, редактор — но редакторы тут как раз нигде и не названы. Вот так всегда.
https://www.nytimes.com/interactive/2022/12/16/world/europe/russia-putin-war-failures-ukraine.html
(Поддерживайте независимую журналистику — например, «Медиазону».)
Nytimes
Putin’s War: The Inside Story of a Catastrophe (Published 2022)
Secret battle plans, intercepted communications and Russian soldiers explain how a “walk in the park” became a catastrophe for Russia.
На русском издали «It Gets Me Home, This Curving Track» — книгу эссе Яна Пенмана, умного и борзого музыкального критика, блог которого мы в 2000-х читали за компанию с Саймоном Рейнольдсом, Марком Фишером и прочими писателями такого рода. Блог Пенман вести давно перестал; я совсем потерял его из виду; когда пару лет назад вышла книжка, я купил ее по-английски — но прочитал вот только сейчас, испытав некоторое потрясение от известия, что ее перевели в России 2022 года.
Откладывал так долго, прежде всего потому что люди, о которых тут пишет Пенман, — совсем не мои герои. Элвис, Чарли Паркер, Принс, Джон Фэи, Синатра — никого из них я никогда пристально не слушал (ну, может быть, Фэи, но это было очень давно); к Принсу попробовал в пятнадцатый примерно раз подступиться, книжку уже прочитав, но нет, не идет. Так бывает; в данном случае это пояснение важно в том смысле, что читать интересно, даже если не слушать.
«It Gets Me Home, This Curving Track» — набор текстов в специфическом на первый взгляд жанре: это даже не тексты о музыкантах, а тексты о книгах об этих музыкантах; развернутые критические рецензии. Однако London Review of Books — это вам не жук лапкой потрогал: Пенман на основе чужих изысканий предлагает свою интерпретацию именно что музыки и музыкантов. В редакторской аннотации издавшего русский перевод НЛО сообщается, что сквозная тема всех эссе — «рецепция и место афроамериканской традиции в рамках западноевропейской популярной культуры»; честно говоря, мне так совсем не показалось. По-моему, ключевой для Пенмана сюжет — это то, как музыка соотносится с жизнью, причем как жизнью ее автора, так и автора ее слушателя. В такой формулировке это, наверное, выглядит как банальный подход, но вообще-то он не то чтобы самый распространенный: со звуком всегда есть большой соблазн анализировать его без привязки к конкретным биографическим условиям его создания. Пенман, явно не чуждый психоаналитической оптики, всегда рассуждает об альбомах и песнях в контексте человека — его воспитания, его привычек и аддикций, его жен и круга общения (а еще – в контексте самого себя, и это тоже важно).
Меня больше всего зацепило эссе про Синатру — никогда не слушал его за пределами такси и супермаркетов, честно говоря; Пенман здорово мотивирует послушать.
https://www.nlobooks.ru/books/istoriya_zvuka/25278/
(Еще раз повторюсь, что сам факт издания этой книги в России здесь и сейчас для меня поразителен; вообще, очень многое, что сейчас делает издательство НЛО, — это такой обреченный героизм, который хочется поддержать.)
Откладывал так долго, прежде всего потому что люди, о которых тут пишет Пенман, — совсем не мои герои. Элвис, Чарли Паркер, Принс, Джон Фэи, Синатра — никого из них я никогда пристально не слушал (ну, может быть, Фэи, но это было очень давно); к Принсу попробовал в пятнадцатый примерно раз подступиться, книжку уже прочитав, но нет, не идет. Так бывает; в данном случае это пояснение важно в том смысле, что читать интересно, даже если не слушать.
«It Gets Me Home, This Curving Track» — набор текстов в специфическом на первый взгляд жанре: это даже не тексты о музыкантах, а тексты о книгах об этих музыкантах; развернутые критические рецензии. Однако London Review of Books — это вам не жук лапкой потрогал: Пенман на основе чужих изысканий предлагает свою интерпретацию именно что музыки и музыкантов. В редакторской аннотации издавшего русский перевод НЛО сообщается, что сквозная тема всех эссе — «рецепция и место афроамериканской традиции в рамках западноевропейской популярной культуры»; честно говоря, мне так совсем не показалось. По-моему, ключевой для Пенмана сюжет — это то, как музыка соотносится с жизнью, причем как жизнью ее автора, так и автора ее слушателя. В такой формулировке это, наверное, выглядит как банальный подход, но вообще-то он не то чтобы самый распространенный: со звуком всегда есть большой соблазн анализировать его без привязки к конкретным биографическим условиям его создания. Пенман, явно не чуждый психоаналитической оптики, всегда рассуждает об альбомах и песнях в контексте человека — его воспитания, его привычек и аддикций, его жен и круга общения (а еще – в контексте самого себя, и это тоже важно).
Меня больше всего зацепило эссе про Синатру — никогда не слушал его за пределами такси и супермаркетов, честно говоря; Пенман здорово мотивирует послушать.
https://www.nlobooks.ru/books/istoriya_zvuka/25278/
(Еще раз повторюсь, что сам факт издания этой книги в России здесь и сейчас для меня поразителен; вообще, очень многое, что сейчас делает издательство НЛО, — это такой обреченный героизм, который хочется поддержать.)
НЛО
Изгиб дорожки — путь домой
За последние десять лет Ник Кейв изобрел заново не только песни (слово «свои» тут не пропущено), но и то, что их окружает: вместо обычных интервью он теперь почти всегда сопровождает свои альбомы документальными проектами, которые их так или иначе комментируют и углубляют. С «Push The Sky Away» это был великий фильм «20 000 Days on Earth» (один из лучших документальных фильмов про музыку вообще, на мой взгляд); со «Skeleton Tree» — камерный и душераздирающий «One More Time with the Feeling». И вот недавно вышла «Faith, Hope and Carnage» — книжка диалогов Кейва с его другом-журналистом Шоном О’Хэйгеном, своего рода словесный аккомпанемент к двум последним записям музыканта. Возможно, это самая целительная книга, которую я читал в этом году.
Кейв и О’Хэйген начинают разговаривать в 2020 году: вокруг коронавирус; недавно вышел великий альбом «Ghosteen» (прошу прощения за обилие превосходных степеней, но они кажутся мне оправданными; «Ghosteen», я думаю, — это одна из самых удивительных записей последних десяти лет); Кейв с Уорреном Эллисом садятся придумывать то, что станет альбомом «Carnage» — песни буквально рождаются и обретают форму на глазах читателя, и это удивительное впечатление. Самый значимый фон бесед — гибель 15-летнего сына Кейва Артура, которая полностью поменяла мироощущение Кейва, его отношение к жизни и к людям, его музыку. Примерно на втором разговоре умирает Хэл Уиллнер — американский продюсер, с которым Кейв дружил и записывался. Еще через пару разговоров умирает мать Кейва. Еще через несколько — его первая большая любовь и творческая партнерка Анита Лэйн. Смерть осеняет эти разговоры, но их не назовешь депрессивными или даже скорбными; одна из главных тем книги — это счастье как протест против катастрофы; очень актуальный сюжет.
Много и другого. Кропотливые разговоры о том, в чем ценность песни, как они создаются, что значат. Вбросы баек о далеком прошлом — иногда трагических (Кейв узнает о смерти отца, когда мать забирает его из полицейского участка — его задержали по подозрению в ограблению), иногда смешных (роскошная история о том, как Кейв единственный раз в жизни пропустил свой концерт, когда его забрали в полицию в Нью-Йорке, поймав со свежекупленным героином). Рассказы о Мике Харви, Бликсе Баргельде, Уоррене Эллисе. Беседы о боге. Афоризмы («надежда — это оптимизм с разбитым сердцем»). Масса инсайдов о том, как записывались «Skeleton Tree» (Кейв говорит, что очень плохо запомнил тот период, потому что был почти в беспамятстве из-за гибели Артура; сам альбом он не может слушать, хотя написан он почти целиком был до смерти сына), «Ghosteen» и «Carnage». Куча ценнейших, по-моему, советов музыкантам — да и вообще любым людям, которые занимаются творчеством. Местами ощущение, что книжка выстроена по логике длительной психотерапии; особенно — когда в предпоследней главе Кейва прорывает, и он очень подробно рассказывает о дне гибели Артура и том, как они с женой жили следующие несколько месяцев.
В общем, это чрезвычайно утешительное и обогащающее чтение — о музыке, да, но в первую очередь — о боли и о том, как прожить ее как ценность. В былые времена я бы побежал в ИМИ лоббировать перевод на русский, а сейчас просто порекомендую.
P. S. Под впечатлением от «Faith, Hope and Carnage» поискал, какие собственно биографии Кейва существуют, и обнаружил, что есть только книжка 1997 года — и совсем недавний труд про его молодые годы (он даже немного обсуждается в книге; Кейв признается, что хотел наложить вето на печать, но потом передумал). То есть, похоже, ничего, что заходило бы в 21-й век, пока не написано. Или я что-то пропустил? Напишите в личку, если кому-то что-то попадалось.
https://www.amazon.com/Faith-Hope-Carnage-Nick-Cave/dp/0374607370
Кейв и О’Хэйген начинают разговаривать в 2020 году: вокруг коронавирус; недавно вышел великий альбом «Ghosteen» (прошу прощения за обилие превосходных степеней, но они кажутся мне оправданными; «Ghosteen», я думаю, — это одна из самых удивительных записей последних десяти лет); Кейв с Уорреном Эллисом садятся придумывать то, что станет альбомом «Carnage» — песни буквально рождаются и обретают форму на глазах читателя, и это удивительное впечатление. Самый значимый фон бесед — гибель 15-летнего сына Кейва Артура, которая полностью поменяла мироощущение Кейва, его отношение к жизни и к людям, его музыку. Примерно на втором разговоре умирает Хэл Уиллнер — американский продюсер, с которым Кейв дружил и записывался. Еще через пару разговоров умирает мать Кейва. Еще через несколько — его первая большая любовь и творческая партнерка Анита Лэйн. Смерть осеняет эти разговоры, но их не назовешь депрессивными или даже скорбными; одна из главных тем книги — это счастье как протест против катастрофы; очень актуальный сюжет.
Много и другого. Кропотливые разговоры о том, в чем ценность песни, как они создаются, что значат. Вбросы баек о далеком прошлом — иногда трагических (Кейв узнает о смерти отца, когда мать забирает его из полицейского участка — его задержали по подозрению в ограблению), иногда смешных (роскошная история о том, как Кейв единственный раз в жизни пропустил свой концерт, когда его забрали в полицию в Нью-Йорке, поймав со свежекупленным героином). Рассказы о Мике Харви, Бликсе Баргельде, Уоррене Эллисе. Беседы о боге. Афоризмы («надежда — это оптимизм с разбитым сердцем»). Масса инсайдов о том, как записывались «Skeleton Tree» (Кейв говорит, что очень плохо запомнил тот период, потому что был почти в беспамятстве из-за гибели Артура; сам альбом он не может слушать, хотя написан он почти целиком был до смерти сына), «Ghosteen» и «Carnage». Куча ценнейших, по-моему, советов музыкантам — да и вообще любым людям, которые занимаются творчеством. Местами ощущение, что книжка выстроена по логике длительной психотерапии; особенно — когда в предпоследней главе Кейва прорывает, и он очень подробно рассказывает о дне гибели Артура и том, как они с женой жили следующие несколько месяцев.
В общем, это чрезвычайно утешительное и обогащающее чтение — о музыке, да, но в первую очередь — о боли и о том, как прожить ее как ценность. В былые времена я бы побежал в ИМИ лоббировать перевод на русский, а сейчас просто порекомендую.
P. S. Под впечатлением от «Faith, Hope and Carnage» поискал, какие собственно биографии Кейва существуют, и обнаружил, что есть только книжка 1997 года — и совсем недавний труд про его молодые годы (он даже немного обсуждается в книге; Кейв признается, что хотел наложить вето на печать, но потом передумал). То есть, похоже, ничего, что заходило бы в 21-й век, пока не написано. Или я что-то пропустил? Напишите в личку, если кому-то что-то попадалось.
https://www.amazon.com/Faith-Hope-Carnage-Nick-Cave/dp/0374607370
New York Times расследовали военные преступления российских войск на одной улице в Буче. Видео, свидетельства, имена, фамилии, названия. 234-й полк ВДВ, полковник Артем Городилов. 36 убитых гражданских — случайные велосипедисты на улице, молодые мужчины, расстрелянные во дворе. (В частности, подробно восстановлены обстоятельства убийства Ирины Филькиной.) В общем, это уровень доказательной базы для суда. Хочется верить, что этот суд состоится.
https://www.nytimes.com/2022/12/22/video/russia-ukraine-bucha-massacre-takeaways.html
(Поддержите независимые СМИ — например, «Важные истории».)
https://www.nytimes.com/2022/12/22/video/russia-ukraine-bucha-massacre-takeaways.html
(Поддержите независимые СМИ — например, «Важные истории».)
NY Times
Caught on Camera, Traced by Phone: The Russian Military Unit That Killed Dozens in Bucha
Exclusive evidence obtained in a monthslong investigation identifies the Russian regiment — and commander — behind one of the worst atrocities in Ukraine.
Посмотрел вчера «Meet Me in the Bathroom» — новейший док про нью-йоркскую инди-сцену рубежа 1990-х и 2000-х. Сняли те же люди, что делали великий фильм-концерт LCD Soundsystem «Shut and Play the Hits»; метод — как в «Марадоне» Асифа Кападии: никаких говорящих голов, только архивные съемки, поверх которых говорят герои; эффект — мощнейший ностальгический трип.
1999 год, в Нью-Йорке с музыкальной точки зрения некоторый застой — или, во всяком случае, так это вспоминают сами участники сцены. Появляется антифолк; Адам Грин и его друзья бегают по улицам полуголые и сочиняют комические куплеты про хипстеров; в том же клубе поет песни под гитару Карен О. На одной из вечеринок Грин знакомится с пьяным Джулианом Касабланкасом и узнает о существовании группы The Strokes; тем временем О встречает Ника Зиннера и создает Yeah Yeah Yeahs; где-то рядом мыкаются Interpol и TV on the Radio. По-настоящему все начинает цвести, когда музыканты переезжают в пока еще дешевый Бруклин — и когда их начинают звать на гастроли в Великобританию: там The Strokes внезапно выясняют, что они уже суперзвезды. Параллельно по Манхеттену бродит меланхоличный взрослый звукорежиссер Джеймс Мерфи — а потом пробует на вечеринке экстази и решает, что нужно делать музыку самому.
Это общая фабула первой трети — дальше будут синдром второго альбома, проблемы со славой, героин, депрессия; заканчивается все джентрификацией Бруклина при мэре Блумберге (остроумный конец, потому что к концу 2000-х у героев все уж слишком по-разному, чтобы можно это было свести воедино как-то по-другому). Но, конечно, главное тут — не арка, а детали и архивные съемки: первые оголтелые концерты The Rapture; гитарист The Strokes Альберт Хаммонд и его друг Райан Адамс приходят обдолбанными в эфир к Кортни Лав на MTV и засыпают на диване; изумительная история, как ирландский техно-диджей Дэвид Холмс довел Джеймса Мерфи до собственного лейбла; домашний бруклинский фестиваль, где друг за другом играют Liars и Yeah Yeah Yeahs в прайме — ну и так далее.
Не знаю, будет ли это интересно смотреть людям, которые в начале 2000-х не переписывали друг другу альбомы этих групп на болванках с mp3 и не качали их часами в первых пиринговых сетях (один из мини-сюжетов фильма — Пол Бэнкс очень расстраивается, когда второй альбом Interpol сливают в сеть; черт возьми, я помню, как это было!). Вообще, наследие всей этой сцены в историко-культурном смысле, пожалуй что, спорное: LCD Soundsystem — великая группа, Interpol — плохая, Адам Грин, кажется, больше повлиял на российских музыкантов, чем на земляков. Ну и ладно. Если вы помните ЖЖ-коммьюнити i_am_rare, это точно не худший способ провести два часа.
«Meet Me in the Bathroom» можно легально посмотреть в Америке, а нелегально сами найдете.
1999 год, в Нью-Йорке с музыкальной точки зрения некоторый застой — или, во всяком случае, так это вспоминают сами участники сцены. Появляется антифолк; Адам Грин и его друзья бегают по улицам полуголые и сочиняют комические куплеты про хипстеров; в том же клубе поет песни под гитару Карен О. На одной из вечеринок Грин знакомится с пьяным Джулианом Касабланкасом и узнает о существовании группы The Strokes; тем временем О встречает Ника Зиннера и создает Yeah Yeah Yeahs; где-то рядом мыкаются Interpol и TV on the Radio. По-настоящему все начинает цвести, когда музыканты переезжают в пока еще дешевый Бруклин — и когда их начинают звать на гастроли в Великобританию: там The Strokes внезапно выясняют, что они уже суперзвезды. Параллельно по Манхеттену бродит меланхоличный взрослый звукорежиссер Джеймс Мерфи — а потом пробует на вечеринке экстази и решает, что нужно делать музыку самому.
Это общая фабула первой трети — дальше будут синдром второго альбома, проблемы со славой, героин, депрессия; заканчивается все джентрификацией Бруклина при мэре Блумберге (остроумный конец, потому что к концу 2000-х у героев все уж слишком по-разному, чтобы можно это было свести воедино как-то по-другому). Но, конечно, главное тут — не арка, а детали и архивные съемки: первые оголтелые концерты The Rapture; гитарист The Strokes Альберт Хаммонд и его друг Райан Адамс приходят обдолбанными в эфир к Кортни Лав на MTV и засыпают на диване; изумительная история, как ирландский техно-диджей Дэвид Холмс довел Джеймса Мерфи до собственного лейбла; домашний бруклинский фестиваль, где друг за другом играют Liars и Yeah Yeah Yeahs в прайме — ну и так далее.
Не знаю, будет ли это интересно смотреть людям, которые в начале 2000-х не переписывали друг другу альбомы этих групп на болванках с mp3 и не качали их часами в первых пиринговых сетях (один из мини-сюжетов фильма — Пол Бэнкс очень расстраивается, когда второй альбом Interpol сливают в сеть; черт возьми, я помню, как это было!). Вообще, наследие всей этой сцены в историко-культурном смысле, пожалуй что, спорное: LCD Soundsystem — великая группа, Interpol — плохая, Адам Грин, кажется, больше повлиял на российских музыкантов, чем на земляков. Ну и ладно. Если вы помните ЖЖ-коммьюнити i_am_rare, это точно не худший способ провести два часа.
«Meet Me in the Bathroom» можно легально посмотреть в Америке, а нелегально сами найдете.