Прошлым летом в Zotman на Никитском мы встретились с Сашей Сулим, чтобы первый раз обсудить ее будущую книжку про дело «ангарского маньяка» и людей, которые его поймали. В принципе, я живу в мире длинных проектов и многолетних дедлайнов уже не первый год — но все равно каждый раз, когда что-то, так долго существовавшее в разговорах, обсуждениях, планах, расшифровках, драфах и гугл-доках, материализуется в реальный физический предмет, трепещу как первый. Полтора года — с одной стороны, совсем немного, для журналисткой книжки так точно. С другой, за это время сильно изменилась жизнь и у меня, и у Саши, и у всех нас. Так или иначе, книжка вышла. Она называется «Безлюдное место» — и я очень счастлив, что мне довелось работать с ней практически с момента возникновения замысла.

О чем мы говорили тогда, на первой встрече? О том, что, на самом деле, хочется, чтобы это была не просто книга про «ангарского маньяка», благо про него уже к тому моменту снимали сериал (я не смотрел), ну и вообще много чего было. И это не она — что, кажется, хорошо видно уже по обложке, где ни про какого Михаила Попкова и «самого кровавого убийцу в России» ничего нет, и вообще все скорее бесприютно, чем чудовищно. Главный герой книги — не убийца, а человек, который много лет его ловил, преодолевая бесконечные бюрократические и карьерные препятствия, практически как Макналти в сериале The Wire. А главный ее сюжет — не столько про криминалистику, сколько про Россию (да, простите, это было предсказуемо).

Собственно, один из самых выразительных разворотов книги для меня в этом смысле — вот этот, из приложения с хроникой событий. Это стоит читать целиком, каждую строчку отдельно, останавливаясь. Пока в метрополии убивают идею демократических выборов (см. еще один важный русский нон-фикшн, выходящий в эти дни), делят «Связьинвест», переживают дефолт, меняют премьеров, ищут преемника, в маленьком городке в Сибири один милиционер убивает женщин одну за другой — и долгие месяцы и годы до этого никому, в общем, нет никакого дела, да и потом особенно не будет, кроме горстки местных и приезжих следаков и оперов. Даже имен некоторых из этих женщин мы, видимо, так и не узнаем.

Важно, что это при всем при том совсем не беспросветная книга: тот самый главный герой — именно герой в положительном смысле этого слова; остается разве что надеяться, что когда-нибудь героем его признает и та система, в которой он был вынужден работать и из которой его по итогу выдавили.

Если же говорить немного про вообще, то важно вот что. Мою любимую мантру про Россию как страну нерассказанных историй можно сузить: Россия — это еще и страна нерассказанных преступлений. Преступные истории на миллион долларов / кликов здесь происходят чуть ли не каждый день — см. новостную ленту «Медиазоны», например. При этом до недавних времен рассказывать о нем почему-то было принято впечатляющим, но несколько, гм, устаревшим языком передачи «Криминальная Россия». Здорово, что в последние годы это начало меняться: из тех, кто работает по текстам, можно вспомнить «Холод», ту же «Медиазону», отдельные материалы отдельных журналисток на «Би-Би-Си»; из тех, кто снимает, — сериал Родиона Чепеля «Это реальная история» или какие-то фильмы «Базы», выходящие на «Премьере» (впрочем, эти пока не смотрел).

Ну а вот теперь и книжный тру-крайм есть, ура. Поздравляю Сашу, ну и себя немного. Бегите читать, даже если читали Сашины статьи про маньяков на «Медузе» — тут много новых подробностей и героев, да и рамка и ритм совсем другие.

Litres: https://www.litres.ru/sasha-sulim/bezludnoe-mesto-kak-lovyat-manyakov-v-rossii/
Bookmate: https://ru.bookmate.com/books/BonyWK5u
В книжных тоже уже должна быть.

Тот самый разворот, о котором речь в посте.

Четыре хороших текста на русском языке про людей, а не про Путина

(Тотальная путинизация российской расследовательской журналистики — особенно если понимать «путинизацию» чуть расширительно — интересный, на самом деле, феномен для осмысления; например, в равной степени «виновниками» тут оказываются и сам Путин, и западные медиа, которые в последние несколько лет окончательно перешли на вячеслав-володинский режим «Россия — это Путин». При этом никаких претензий к расследованиям последних недель у меня, разумеется, нет, почел бы за честь работать с такими материалами и все такое.)

— Лучшая журналистка России здесь-и-сейчас Ира Кравцова про семьи секс-работниц: что чувствуют дети, узнав, что их мать занимается проституцией, как они об этом узнают и как это меняет жизнь семьи. Ну, тут беспроигрышно развернутая тема, прямо вот хоть студентам преподавай, когда рассказываешь, как важен поворот. Про проституцию в России много чего написано, тема заезженная — и тут к ней задан простой, но никому не приходивший в голову вопрос, который сразу делает эту тему максимально интересной и живой. Да еще и очень прямо работает на гуманизацию героинь, что тоже, конечно, очень важно. Это уже полдела, но ведь надо было еще героинь найти хороших и разных — и получилось; жаль только, что начинается все с надежды, а заканчивается — безысходностью; впрочем, и в жизни так часто бывает.

— Еще один текст Иры Кравцовой (говорю же — лучшая) — про отдаленный район Камчатки, где людей всего-то вдвое больше, чем медведей, и в последнее время вторые первым жизни не дают: проникают в места человеческого обитания и ведут там себя по-хозяйски, иногда — убивают людей. Люди вынуждены пересматривать свои отношения с природой; стратегии у всех разные. Понятно, командировка мечты на край света, гоголевская абсолютно фактура (есть герои с фамилиями Жидоморов и Косолапов — нарочно не придумаешь), но мне еще очень нравится тут какой-то общий пафос: в конечном итоге это текст про то, почему капитализм очень плохо совместим с гуманизмом.

— Кирилл Руков про то, как в 1954 году в Оренбургской области провели испытания ядерной бомбы в непосредственной близости от деревень, где жили люди, совместив это с воинскими учениями. Жителей и солдат предупредили довольно условно; многие вообще не отнеслись к происходящему всерьез; последствия расхлебывают до сих пор — и ответственность за них на себя никто не берет. Наш любимый жанр «малоизвестная катастрофа и ее последствия»; прекрасный зачин — и вообще здорово найденный герой, который давным-давно придумал, как измерять полученные жертвами дозы радиации через годы и десятилетия, но на родине оказался никому не нужен. Мне лично не очень близки подверстки как прием (фактура не встраивается в нарратив, и это решается дизайном), но это уж дело вкуса; в целом то, что «База» делает на поле лонгридов, безусловно впечатляет.

— Никита Сологуб с очередным хтонически-сериальным тру-краймом, где основное изложено в заголовке: «Кубанский пенсионер оставлял на домах подсказки, по которым нашли останки убитой девочки, но присяжные его оправдали». Судя по тексту, история нашумевшая в том числе на федеральных каналах, но я о ней услышал в первый раз. Фактура со всеми этими надписями на гаражах жутко-захватывающая, а сама история чем-то напомнила кейс Виктора Коэна, где человек тоже, судя по всему, убил жертву, но признание из него выбили под пытками. Вообще, из этого материала хорошо видно, зачем России больше судов присяжных: следователи так привыкли, что суды просто списывают у них обвинительные заключения, что лажают в самых простых вещах — не из зловредности, а просто потому что могут. А присяжным-таки нужны доказательства.

(Последний текст — материал «Медиазоны», на которую за последние сутки наехали сначала Роскомнадзор, а потом Владимир Соловьев: комбо, которое четко указывает на необходимость немедленно подписаться на пожертвования изданию.)

Леха, конечно, избыточно комплиментарен, заливаюсь краской. Но, собственно, почему бы не поместить это здесь — тоже, в конце концов, сторителлинг!

🍼 Послушал сегодня совершенно ошеломляющий выпуск «Сперва роди» с Шуриком Горбачевым, который рассказывает про свой опыт экстракорпорального оплодотворения (ЭКО) — грубо говоря, зачатия ребенка в пробирке. Может быть, это, конечно, особенности мужского восприятия, но должен сказать, что не припомню, чтобы какой-нибудь другой разговорный подкаст производил на меня столь сильное впечатление. Причем весь саспенс держится только на самом рассказе, в котором есть и откровенно смешные места, но с ними соседствуют и по-настоящему волнительные, если не сказать страшные. Тут нет никаких дополнительных фишечек — голосовых сообщений, включений жен/детей и тд — но это, кажется, и не нужно. Ты просто слушаешь и вместе с ведущими офигеваешь от каждого следующего поворота. При этом в подкасте находится место великолепным шуткам за 300 вроде «выйди и зайди нормально», которые удачно разряжают обстановку.

Выход эпизода с Шуриком рождает только одну творческую проблему — не очень понятно, что может быть круче, чем это. По степени эпичности напоминает финал сезона или даже всего подкаста. Хотя источник, близкий к авторам «Сперва роди», утверждает, что они еще «побултыхаются».

https://apple.co/343kEae

Немедленно добавляю в список на каникулы, а также наконец-то нашелся повод порекомендовать подписаться на канал Станислава Гридасова: дико рекомендую всем, кто любит спорт, историю и сторителлинг в любых комбинациях.

В этом году мы все с вами смотрели The Last Dance, но на нетфликсе есть еще один документальный мини-сериал про баскетбол – Basketball or Nothing, вышедший в августе 2019 года. (Осторожно! Много спойлеров).

Итак, штат Аризона, резервация индейцев Навахо, поселок Chinle, наши дни. В школьную баскетбольную команду приходит новый тренер, опытный, пожилой наставник – почти «картер», но тоже индеец. Команда эта играет в какой-то дикий «бей-беги», тренер их учит играть в защите, ставит им позиционное нападение, но главное, главное, чтобы мальчишки выросли настоящими людьми.

Стать чемпионами среди школ резервации и выиграть что-то на уровне штата – это единственный шанс для пацанов вырваться из этой жопы. Рядом с Chinle проходит какая-то большая автострада в лучший американская мир, под городским мостом валяются шприцы и пустые бутылки, почти половина из 4518 жителей поселка живут за чертой бедности. Почти ни у кого из мальчишек нет отцов, они либо спились, либо бросили семью. Показывают семьи. Бедный разбитый дом. Мама плачет на кухне. На лицах многочисленных детей написано нездоровье и плохая еда. Мама мечтает, чтобы сын что-то выиграл в чемпионате резервации, получил государственную стипендию для поступления в университет (по квоте для перспективных спортсменов) и уехал из Chinle – баскетбол или ничего, победа или сторчаться здесь.

Начинается чемпионат. Школьная команда мотается на автобусе по таким же крохотным индейским поселкам. Работа опытного наставника – через труд, через преодоление, через упорные тренировки – начинает давать результат. При этом команда из Chinle играет в современном баскетбольном дворце на 7500 зрителей – такого нет в Москве даже у ЦСКА. Это лучший школьный дворец во всей Аризоне, это единственное большое и современное здание на всю округу, к нему льнут убогие лачуги, в которых не всегда есть вода и электричество. Волшебный мираж – а вокруг пустыня, красная выжженная земля. Баскетбол – и ничего.

Я представил, как этот фильм можно было бы снять в одном из стандартных российских дискурсов. Мордор, наши дни. В то время, как кровавый Путин тратит немыслимые миллиарды на военные операции в Сирии, Ираке, Афганистане, Косове и Донбассе, занят свержением законных правительств и финансирует госпропагандистские ресурсы типа Радио Today, у маленьких мальчиков из исконной земли апачей, нагло завоеванной в результате имперской политики, не всегда есть деньги на еду. А баскетбольный дворец – это пускание пыли в глаза и очковтирательство, отвлечение народа от реальных социальных проблем (кстати, у многих индейских детей плохое – от рождения – зрение, чуть не половина школьников на баскетболе сидят в очках).

Тем временем команда становится лучшей среди школ в резервации, впереди еще турнир на уровне штата, но здесь пацанам предстоит играть с командами, состоящими из белых, черных и мексиканских парней, которые выше ростом (индейцы все маленькие), мощнее и лучше питались в детстве. Плей-офф. Команда движется к финалу, к решающей шестой серии этого сериала. Бей-беги в прошлом. Теперь это КОМАНДА. Но (спойлер) финал проигран. Раздевалка. Слезы. Всё. Ничего. Будущего нет. Но (спойлер-2) в финале государство все же вручает лучшим игрокам, выпускникам Chinle High School, стипендии на обучение в специальном университете Аризоны для индейцев. Мама плачет. Плачет сын. Слезы гордости за великую американскую страну переполняют в финале сериала и маму, и всех зрителей, и даже меня. Сын уедет из резервации, он выучится на электрика, он реализует свою мечту.

Последние пару лет веду списки прочитанных за год книг — это и мотивирует в каком-то смысле, да и просто немного закрепляет их в памяти. Пусть список за 2020-й будет здесь — в режиме каких-никаких итогов года.

Ну и в режиме обещания, на самом деле: давно собираюсь сюда написать про Рауша, Армстронг и Зыгаря — может быть, расписка поможет наконец собраться.

В разгар Второй мировой в высокогорном озере в Гималаях нашли останки сотен людей. До сих пор достоверно неизвестно, кем они были

Черепа и кости на дне и по берегам гималайского озера Роопкунд (могу ошибиться с транслитерацией) нашли британские солдаты, расквартированные в Индии, зимой 1942 года. Сначала они испугались — вдруг это свидетельство тайного вторжения японских войск? Но потом стало ясно: кости гораздо, гораздо старше.

Через полтора десятка лет этим вопросом занялись индийские ученые. Теорий было много. То ли это солдаты, тысячелетие назад посланные на завоевание Тибета. То ли торговцы. То ли вообще жертвы ритуальных самоубийств, которые почему-то осуществлялись на этом месте.

У жителей деревень рядом с озером была своя версия. Дело в том, что через озеро проходит дорога паломников к Нанде Деви, одной из манифестаций богини Парвати (я так понимаю, ведет эта дорога к одноименной гималайской горе Нанда Деви). По легенде много столетий назад по этой дороге шел, чтобы искупить свою вину, король, невежливо отнесшийся к богине и за то проклятый, с большой свитой, куртизанками, танцовщицами и прочими пирогами. Богине это не понравилось, и она скинула всю делегацию в озеро.

Еще через несколько десятилетий этой историей заинтересовался американский антрополог Уильям Сакс. Он даже съездил на Роопкунд — и чуть не помер, когда около озера их с друзьями замело жуткой тибетской метелью. Когда в 2000-х Сакс и команда индийских ученых наконец добрались до костей и провели их научный анализ (хоть и порядочное количество костей к тому времени расхитили туристы), выяснилось, что ближе всего к истине была фольклорная легенда. Во всяком случае, при умерших не было никакого оружия или товаров, а были предметы, которые носят с собой паломники. По всей видимости, некая массовая гибель людей, ставшая основой предания, случилась на озере примерно в 9 веке. Как заключили исследователи, скорее всего, это был мощнейший гималайский град с градинами величиной с кулак — некоторые травмы на черепах об этом свидетельствовали.

Казалось бы, вот и вся история. Но нет. Потому что еще через некоторое время останками занялись генетики — большая группа ученых из разных мировых университетов под руководством важного человека Дэвида Райха с неоднозначной репутацией (насколько я понял, его критикуют за то, что он отстаивает точку зрения, что между расами и популяциями есть генетическая разница; сам Райх говорит, что да, есть, но это не повод для расизма). Его команда собрали кости и провели их тщательнейший ДНК-анализ в своих лабораториях. Этим лабораториям посвящена значительная часть текста, потому что там ужасно строгие протоколы по стерильности: в костях такого возраста, на самом деле, очень мало ДНК исходного носителя, а куда больше — ДНК жуков и паразитов, которые эти кости кушали много веков. Поэтому чтобы отделить нужное и ничего не контаминировать, испортив драгоценный биоматериал, существуют крайне суровые процедуры.

В общем, в результате анализа выяснилось, что среди останков на озере Роопкунда находятся три группы ДНК. Первая — да, скорее всего, индусы, которые умерли где-то в восьмом веке. А вот вторая — люди средиземноморского происхождения, которые умерли, скорее всего, в восемнадцатом веке. Причем много людей, до сотни (всего трупов на озере от трехсот до семисот). Третья группа — один человек южноазиатского происхождения, который умер примерно тогда же, когда люди из второй.

И дальше начался интереснейший конфликт между антропологами и генетики. Антропологи (и конкретно Сакс) говорят: это не просто история про кости, это история про людей, культуру и религию. Гибель сотни греков в гималайской перди в 18 веке не могла бы остаться незамеченной в локальных преданиях, и раз никаких следов этого нет — значит, ничего такого не было; скорее всего, что-то не так с образцами костей. Райх отвечает: с костями все в порядке, откуда греки, а точнее, необязательно греки, а какие-то люди из Средиземноморья — ну, разные могут быть объяснения.

Пара объяснений даже уже есть. Первое: как известно, Александр Македонский завоевал в том числе Индию; какие-то греки там после этого остались; возможно, это были их потомки. Правда, Индия — одна из лучше всего изученных генетиками стран мира, и похожих ДНК там пока не обнаруживали. Второе: один ученый считает, что ДНК похоже не столько на греческое, сколько на армянское — а армянские торговцы много ездили по Тибету как раз в 18-19 веках; возможно, их поубивали индийские разбойники Thuggees, из-за которых в английском появилось слово thug. Правда, Райх говорит, что на армянское это ДНК совсем непохоже, да и thuggees — это, похоже, расистский миф.

В общем, пока ясно, что ничего неясно. Теперь одна индийская ученая собирается организовать на озеро нормальную археологическую экспедицию (в силу труднодоступности Роопкунда пока ни одной таковой не было, кости просто доставали и доставляли в лабораторию). И, в частности, залезть внутрь самого озера, где тоже куча костей, куда более нетронутых, чем те, что на берегу. Может, тогда все наконец выяснится. Будем, что называется, наблюдать — но сама история и про озеро, и про конфликт научных парадигм очень классная.

https://www.newyorker.com/magazine/2020/12/14/the-skeletons-at-the-lake

Политическая философия Евросоюза: взгляд из Брекзитании

Исполинский, размером с книжку анализ литературы про историю и смыслы Евросоюза в London Review of Books. Автор — Перри Андерсон, заслуженный историк-марксист, бывший главред New Left Review, а также брат исследователя национализма Бенедикта Андерсона; хочется, конечно, всем пожелать в 82 года писать тексты такого размера и такого качества.

Первая часть — масштабнейшая рецензия-реферат работ Люка ван Миделаара, голландского еврооптимистического историка-философа, который параллельно работает в структурах ЕС и пишет успешные книги про современный европейский проект; масштабнейшая — потому что тут и все работы автора, и его биография, и анализ сочинений учителя Миделаара, и его биография, и анализ сочинений уже его идеологических предков (Макиавелли, а в большей степени даже некий француз Габриель Ноде, о котором я ранее не слышал), а также большая параллель между Миделааром и Фридрихом Гентцом, обеспечивавшим идейной платформой европейский проект начала-середины XIX века (и анализ работ Гентца, разумеется). Вторая часть — обзор литературы уже конкретно по разным евросоюзовским институциям: их истории, комплектации и сути. Общие выводы — крайне неутешительные: если совсем вкратце, Андерсон трактует Евросоюз как неолиберальную бюрократическую конструкцию, которая занимается интеграцией прежде всего в интересах свободного рынка со всеми его эксцессами, никого по большому счету не представляет, никому не подотчетна и стратегически нарушает правила, которые для нее выработаны.

Подробный пересказ я не осилю, но выпишу несколько мыслей, которые мне лично интересно зафиксировать:

— Теория «эстетической политики» (термин Франка Анкерсмита, это как раз учитель Миделаара), которая трактует политику как творческий акт, то есть как создание чего-то нового из чего-то старого или вовсе из ничего. Высшее проявление такой эстетической политики — создание компромисса (нового) между конфликтующими партиями. ЕС вызывает у сторонников понятный восторг, поскольку и представляет собой что-то новое, причем еще и постоянно обновляется, предлагая новые компромиссы.

— История про Европейский суд (не путать с ЕСПЧ), который по Андерсону оказывается чуть ли не самым инфернальным евросоюзным заведением. Его судей не выбирают, а назначают, и их толком никто не знает (разумеется, выясняется, что первый состав суда, возникший в конце 1950-х, наполовину состоял из бывших нацистов и нацистских коллаборационистов); его заседания закрыты, а все решения принимаются консенсусом (см. выше про компромисс); его решения принципиально невозможно оспорить. Между тем именно этот суд, как пишет Андерсон, совершил первый «переворот» в большой череде переворотов, тихо совершенных органами ЕС: принял в 1960-х решение, согласно которому в случае, если законодательство стран-членов ЕС (он еще тогда так не назывался, но не суть) противоречило законодательству ЕС, именно последнее имеет приоритет. Как пишет Андерсон, в Римском договоре ничего про это не было — и именно с этого постепенно началась общеевропейская дерегуляция рынков, сначала в отношении товаров, а потом и людей. Европейский суд вообще регулярно принимает решения подобного рода — замаскированные под процедурные мелочи (какие-то никому не интересные торговые диспуты между фирмами и странами), а на деле имеющие очень далеко идущие последствия.

— Это самое слово «переворот» (coup; не уверен, что в данном случае перевод верный, но другого не могу придумать) употребляет и сам Миделаар — причем в хорошем смысле. Фактически он описывает историю ЕС как историю переворотов, замаскированных под процедурные решения. Решениями суда дело не ограничивается — тут и создание Европейского совета в начале 1970-х на фоне нефтяного кризиса, и создание самого Евросоюза как уже современной структуры. Переворот, как он понимается в этом тексте, предполагает действие, предпринятое тайно, и застающее тех, на кого оно распространяется, врасплох — причем отменить его невозможно. В некотором смысле тоже похоже на высший акт эстетической политики. Как показывает Андерсон, различные структуры ЕС регулярно так делают: игнорируя собственные процедуры, которые все равно никто не контролирует, действуют не по правилам, а исходя из обстоятельств. Собственно, и сам Миделаар приветствует такое положение дел, описывая его как переход от «политики правил» к «политике событий» — и ставя в пример блестящие, на его взгляд, выступления ЕС в истории с конфликтом на Украине или с миграционным кризисом. Стоит ли говорить, что Андерсон категорически не согласен с тем, что эти выступления были хоть сколько-то блестящими — и приводит аргументы.

— Евросоюз — это сюжет, в котором репрезентирующие придумывают, кого и почему они репрезентируют. Это в целом не новая политическая стратегия — так же создавались США. Миделаар в одной из своих книг намечает несколько путей, как огромной бюрократической организации Евросоюз создать некое «мы», чтобы сами европейцы ассоциировали себя с этой структурой. Один путь — «немецкий» — создавать символы, с которыми граждане ЕС будут себя ассоциировать. Второй — «римский» — создавать материальные выгоды: открытые границы, перераспределение доходов и прочие дела. Третий — «греческий», за который и ратует сам Миделаар — создавать спектакль, который сделал бы происходящее на европейской арене интересным. Это особенно затруднительно, учитывая, что по сути Евросоюз не представляет население Европы: да, есть выборный Европарламент, но парламентом он только называется, он не может выбирать правительство и подавляющее большинство решений принимает без публичного обсуждения, в комитетах по согласованию с другими институциями ЕС (прежде всего с Еврокомиссией). Остальные органы фактически представляют властные элиты европейских стран, заменяя вертикальную логику национальных государств горизонтальной логикой государств-членов ЕС. (Это уже из другой работы, которая обозревается во втором тексте.) Но в итоге, чтобы было повеселее, Миделаар предлагает изображать внутри ЕС оппозицию — именно изображать, поскольку брюссельские коалиции настолько широки, что реальную оппозицию там помыслить почти невозможно.

— Просто интересный факт: фолиант, в котором перечислены правила и регуляции ЕЭС, в настоящий момент составляет 90 тысяч (!!) страниц. Вообще, по Андерсону, это один из основных инструментов власти европейских бюрократов — создание документов настолько объемных и непролазных, что для работы с ними создан целый политический класс (количество сотрудников Еврокомиссии — 33 тысячи человек), и именно эти люди только и владеют этими инструментами власти. Речь о том, чтобы их могли прочитать и понять люди, на которых эти правила распространяются, даже не идет — их не могут прочитать люди, которые должны их утверждать: ирландский комиссионер ЕС как-то признался, что подписал очередное приложение к договору не глядя, поскольку ни один психически здоровый человек его прочитать неспособен.

— Второй текст более предметный и менее идеологический, чем первый: здесь Андерсон разбирает литературу по каждому из европейских органов власти — и люди вроде меня, которые совершенно не разбираются в этой системе, могут наконец понять, чем Еврокомиссия отличается от Европейского совета (и тут же забыть, разумеется). Как указывает Андерсон, в последние десятилетия основную европейскую власть осуществляет Европейский совет, состоящий хотя бы из глав европейских правительств, выбранных на демократических выборах (не путать с Советом Европы — только в процессе написания этого поста я узнал, что это разные вещи). Тем не менее, его заседания — типичная евросоюзовская практика — закрыты, а его решения почти всегда представляют общее мнение — еще одна типичная евросоюзовская практика, как бы стирающая плюрализм. Другой предмет второго текста — критика предполагаемых достижений Евросоюза: у Андерсона есть аргументы и по поводу экономического роста, и по поводу евро, и по поводу почти чего угодно.

— Впрочем, закончу все-таки тем, чем заканчивается первый текст. Сопоставив Миделаара с Гентцем, Андерсон идет в аналогиях еще дальше и фактически пишет, что ЕС представляет собой современную версию Венского конгресса: и тот, и этот фактически представляют собой орган, созданный европейскими элитами без всяких демократических процедур и ставящий своей целью поддержание существующего порядка. Только в случае Венского конгресса этим порядком была монархия, а в случае Евросоюза — неолиберализм.

(Поскольку евроинтеграция и Брекзит — темы чувствительные, на всякий случай отмечу тут, что пост пересказывает текст Андерсона, как я его понял, а не является выражением моей собственной политической позиции. Хотя, конечно, евроскептицизма во мне после прочтения сильно прибавилось.)

Первая часть: https://www.lrb.co.uk/the-paper/v42/n24/perry-anderson/the-european-coup
Вторая часть: https://www.lrb.co.uk/the-paper/v43/n01/perry-anderson/ever-closer-union

Спасибо Пете Фаворову за рекомендацию!

Зеки, потоп, баскетбол: три хороших подкаста, которые я послушал на каникулах

— «Голос зоны». Когда вышел первый сезон, я еще не слушал подкасты вообще, теперь наконец наверстал. Несомненно, одна из лучших вещей, которые были сделаны в этом формате по-русски, и тот случай (подобно «Перемотке» и «Пачке сигарет»), когда именно аудиоформат максимально оправдан.

Формально Петя Рузавин рассказывает историю группы «ЕПКТ» — рэп-квартета, который сформировался в одной из российских колоний и прямо оттуда записывал и выпускал альбомы, притом что сокамерники и начальство об этом ничего не знали. Подкаст так и позиционируется, через музыку, и как маркетинговый ход это, наверное, правильно — но в реальности «Голос зоны» не про музыку совсем; собственно песни «ЕПКТ» мы слышим только урывками в джинглах и больших подробностей о них нам не рассказывают. Что и правильно — поскольку люди, которые делают группу, на порядок интереснее. То есть это очень мощный пример того, как журналистика умеет гуманизировать людей, от которых, встреться они тебе в темном переулке, ты бы сразу убежал без всякой коммуникации. Рэперы сидят, разумеется, по народной 228-й, но у каждого — своя мощнейшая история и свой характер: один после тюрьмы метит в сценаристы и режиссеры, другой вообще чуть не сел за терроризм, потому что хотел украсть сейф из местного Госнаркоконтроля, взорвав пол в здании. Подобных несусветных баек и историй — по несколько на каждый выпуск; плюс герои фантастически говорят; плюс, разумеется, тут здорово изложен контекст: как устроены порядки в российской тюрьме — от административных до романтических.

Сейчас идет уже второй сезон: там фокус сместился на одного парня, который в начале 2020 года вышел из тюрьмы и пытается обустроить жизнь на воле, занимаясь творчеством. Второй сезон не такой искрометный, но тоже интересный и, возможно, даже более важный — потому что если про тюрьмы у нас еще как-то пишут / снимают, то происходящее с человеком после того, как он вышел из колонии, почти совсем нерассказанная тема.

— Выпуск подкаста 30 for 30 про 11 марта 2020 года. В этот день у баскетболиста «Юты Джаз» Руди Гобера нашли коронавирус — игру, в которой он должен был принимать участие, отменили в тот момент, когда судья должен был разыгрывать матч на полном стадионе; еще через несколько часов НБА приостановила сезон целиком. Для Америки, да и для всей мировой индустрии развлечений, это был тот самый момент, когда стало понятно, что ковид — это очень серьезно. Журналисты ESPN с помощью участников событий — включая самого Гобера и, например, губернатора штата Оклахома — восстанавливают хронику дня; получается крайне захватывающе.

Ну и смешной факт, который предсказуемо зацепил. Один из героев-спикеров — главный инфекционист США Энтони Фаучи, и в какой-то момент он рассказывает такое: вот, меня в тот день вызвали к Трампу, обсуждалось, запрещать ли полеты из стран Шенгенской зоны. «А я раньше и слова-то такого не знал — Шенген, это что вообще такое?» — вспоминает 80-летний доктор медицины и по совместительству большой чиновник. (Тут подставьте мем с Михаилом Задорновым.)

— Floodlines. Главный американский подкаст прошлого года, судя по всяким рейтингам. Сделан журналом The Atlantic, посвящен урагану Катрина и его последствиям для Нового Орлеана. С точки зрения формы тут все предсказуемо: вовлеченный нарратор, куча спикеров (включая, например, тогдашнего начальника городской полиции), несколько сквозных героев — жертвы, журналисты и пр. Первая половина, которую я уже послушал, — про сами события августа 2005 года; вторая — про их последствия для города и Америки.

В общем, это ровно такой подкаст про Катрину, каким его и представляешь, — но сделано все на высшем уровне, и получилась очень внятное объяснение того, почему это наводнение стало одним из ключевых политических событий в современной истории США, сопоставимым с 11 сентября. Ну и саспенса хватает, и эмоций — есть моменты, на которых и заплакать недолго.

(Абсолютно за все рекомендации спасибо Мике Голубовскому.)

Кризис в New York Times: технари против олдскульщиков

Не исчерпывающий, но местами любопытный (особенно для нас, ветеранов внутримедийных разборок, кхе-кхе) текст в журнале New York про происходящее в редакции New York Times после летних событий. Для тех, кто пропустил: газета опубликовала колонку сенатора-республиканца из Арканзаса под названием «Трамп, вводи войска» (речь шла о городах, охваченных протестами после убийства Джорджа Флойда); значительная часть редакции взбунтовалась; к колонке сначала пришпандорили предуведомление, а потом и вовсе отозвали; редактора отдела колонок уволили.

В принципе, там ничего сверхъестественного: создано энное количество рабочих групп для улучшения diversity и усиления голосов сотрудников из числа угнетаемых меньшинств; проходят всякие совещания и разговоры один-на-один с топ-редакторами; но, в общем, все понимают, что старые конвенции журналистики про объективность и новый подход, предполагающий вовлеченность и ангажированность, плохо уживаются друг с другом, и, видимо, этот конфликт будет продолжать давать искры. Но есть несколько любопытных моментов:

— В эпоху ковида репортажные сценки можно писать просто по обсуждениям в Slack. Конечно, автор материала поговорил с кучей народу из NYT (что характерно, почти все рядовые сотрудники попросили об анонимности — притом что журналисты), но вообще самые яркие моменты текста — это пересказ баталий из канала в рабочем мессенджере, специально созданном для редакционного фидбека. Вплоть до того, кто чему поставил лайк. (Как автор получил доступ к этому каналу, не уточняется.)

Вот, собственно, самая смешная сценка из текста, целиком написанная по слэку:

During the mêlée, “Opinion” columnist Elizabeth Bruenig uploaded a PDF of John Rawls’s treatise on public reason, in an attempt to elevate the discussion. “What we’re having is really a philosophical conversation, and it concerns the unfinished business of liberalism,” Bruenig wrote. “I think that all human beings are born philosophers, that is, that we all have an innate desire to understand what our world means and what we owe to one another and how to live good lives.”

“Philosophy schmosiphy,” wrote a researcher at the Times whose Slack avatar was the logo for the hamburger chain Jack in the Box. “We’re at a barricades moment in our history. You decide: which side are you on?”

(Отдельно отмечу деталь про аватар с логотипом фастфуд-сети — очень хорошая.)

— Известно, что американские либеральные медиа — один из главных бенефициаров президентства Трампа, но с NYT цифры совсем уж впечатляют: за время президентства Дональда количество подписчиков выросло более чем вдвое (сейчас их семь миллионов), благодаря чему штат издания увеличился до 1700 человек, плюс NYT купила подкаст-агентство, производит сериал и вполне неплохо пережила пандемию благодаря имеющемуся резерву в 800 миллионов долларов. Нюанс: значительное количество этих новых подписчиков ждут, что газета будет именно что бороться с Трампом, а не соблюдать журналистские стандарты. Отсюда — постоянное напряжение по этой части.

— Интересный момент про бунт в редакции: оказывается, он был не совсем в редакции. Громче всех протестовали не журналисты, а технари — разработчики софта и люди, занимающиеся данными. Большинство из них пришли в NYT из IT-компаний именно для того, чтобы служить миссии, а не просто делать медиабизнес и не брать на себя ответственность за последствия (типа как Facebook). И тут оказалось, что с миссией все сложнее. И эти ребята не поняли такого поворота. Они бы не пошли протестовать к редакторам, тем более что те им обычно не начальники, — но им ничего не мешает высказать мнение в слэке. Раньше таким сотрудникам в редакциях просто не давали слова; теперь дали — и стало ясно, что консенсус-то был совсем хлипкий, нужно вырабатывать новый.

— После всего случившегося газета попросила одну из заместительниц главреда, Кэролин Райан, взять на себя работу с тремя авторами, которые более всего, видимо, склонны к каким-то провокационным тейкам. В частности, она редактирует Бена Смита, бывшего главреда Buzzfeed, который теперь медиаколумнист NYT и часто выступает с позиций, критикуемых твиттер-активистами (писал про одну из его колонок). Это экстраординарное решение — NYT настолько большая, что заместители главреда обычно никакой прямой редактурой не занимаются.

— Главному редактору NYT, Дин Баке, скоро исполнится 66 лет. По заведенной практике в этом возрасте с этого поста уходят. Но кто заменит Баке, афроамериканца, который благодаря своему расовому происхождению отчасти прикрывает газеты от обвинений в том, что в ней всем рулят белые выпускники университетов Лиги Плюща, пока непонятно. Лучшим кандидатом для того, чтобы реформировать газеты, был как раз уволенный редактор отдела колонок. Еще одна вероятная кандидатка — та самая Кэролин Райан.

— Собственно, прекрасная цитата одного из героев, которая максимально чето описывает проблемы NYT: «Наша аудитория — Resistance moms [затрудняюсь перевести; домохозяйки, которые против Трампа?]. Наших сотрудников больше всего интересует политика идентичности. Наш менеджмент — классические газетные ребята». Все главное тут изложено.

— Но вообще это материал еще и про то, что корпорации — это зло, и когда СМИ превращается в корпорацию (NYT давно превратилась, конечно) — это неизбежно имеет всякие неприятные последствия. Да здравствуют маленькие медиа!

https://nymag.com/intelligencer/2020/11/inside-the-new-york-times-heated-reckoning-with-itself.html

«У нас есть позитивная моральная обязанность быть толстокожими». «Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли» Джонатана Рауша: устаревший универсалистский трактат против «новой этики»

Первое, что следует знать об этой книге: по-русски она вышла в 2020 году, а по-английски впервые — аж в 1993-м. Было, конечно, и второе издание — в 2013-м, и переведено, я так понимаю, именно оно, но, судя по тексту, правки были незначительными, да и семь лет назад мир был совсем-совсем другим, в том числе (или в особенности) по части этических дискуссий. Впрочем, это не лишает аргументы Рауша интересности — да и сам факт, что в начале 1990-х кампусы американских либеральных университетов уже казались кому-то территорией новой цензуры определенно добавляет перспективы.

Рауш — выпускник Йеля, политический публицист и один из самых громких сторонников гей-браков в США; то есть человек вполне леволиберальных и прогрессивных убеждений; это предуведомление важно, потому что его позиция по вопросу свободы слова совсем не совпадает с современным леволиберальных консенсусом. «Добрые инквизиторы» — из тех типичных американских нон-фикшн-книжек, которые выросли из журнальных статей и по большому счету сводятся к нескольким ярким аргументам, легко излагаемым, например, в телеграм-канале; остальной текст — немного бэкграунда, немного воды, немного повторов одного и того же на разные лады.

Итак, аргументы Рауша максимально коротко. Современная западная цивилизация сумела стать успешной благодаря трем факторам. Первый — это политический либерализм: репрезентативная демократия, свободные выборы, коллективная легимитизация государства. Второй — это экономический либерализм: свободный рынок, капитализм, конкуренция, все дела. И третий, ключевой для аргумента книжки — то, что автор называет «либеральная наука». То есть система знания, которая предполагает открытую дискуссию и процедуры, позволяющие отделить хорошие аргументы от неудачных. Рауш убежден, что эти процедуры, подтверждающие достоверность того или иного знания, — одна из фундаментальных основ современного либерального общества; при этом важно, что либеральная наука подразумевает свободу слова и убеждений, но не свободу знания. То есть система либеральной науки устроена таким образом, что она в итоге сама вырабатывает консенсус вокруг качественного знания и маргинализирует некачественное. И именно поэтому, пишет Рауш, мы не можем и не должны подавлять мнения, которые кажутся нам оскорбительными: система сработает сама, у нее есть своя «невидимая рука», а если начать управлять ей рукой физической — это чревато злоупотреблениями власти над знанием и искусственным наделением определенных видов знания символической властью, в конечном итоге — политическим фундаментализмом. Истины не существует, потому что она все время меняется; критика необходима, даже когда она обидна, — только так общество может развиваться: столкнув лбами обоснованные позиции с предрассудками — и дав первым выиграть. «У нас есть позитивная моральная обязанность быть толстокожими».

Я сам вполне себе универсалист — то есть считаю, что свобода слова по определению тотальна и как ценность важнее, чем возможные нарушения каких-то эмоциональных балансов. Но, к сожалению, я должен констатировать, что аргументы Рауша в пользу универсализма совершенно неубедительны — по двум причинам.

1. Рауш, конечно, пытается в какой-то момент сделать вид, что «либеральная наука» — это именно про логику и риторику, а не про сциентизм как таковой; то есть про способ полемики, а не некое доказательное установление правды. Но получается у него так себе, в итоге, кажется, он все равно убежден, что примерно по любому сложному вопросу в итоге можно установить консенсус, основанный на некоторых убедительных рациональных аргументах. Очевидно, что в социальном и политическом поле масса сюжетов, с которыми этот фокус не работает и которые в итоге сводятся к вере. Взять хотя бы вопрос об абортах, который и сам Рауш упоминает, но не разворачивает: с обеих сторон там масса научных аргументов, но в итоге, по большому счету, многое сводится к онтологическому вопросу о том, что такое человеческая жизнь и когда она начинается. Трудно себе представить консенсусное разрешение этого вопроса в рамках либеральной науки. (Впрочем, Рауш на это сказал бы, наверное, что когда-то не менее неразрешимым казался вопрос о положении планеты Земля в космосе.)

2. «Нам ведь нет нужды извиняться за особый статус демократии и капитализма в нашем обществе», — пишет Рауш в начале 1990-х, в эпоху «конца истории», когда значительному количеству мыслящих людей в западных странах и правда кажется, что либеральная политика и экономика победила и объективно является высшей на данный момент точкой социального прогресса. Сторонники «новой этики» (я использую это словосочетание для удобства и краткости, но в кавычках — см. очерк Эллы Россман об истории этого понятия) в 2020 году, очевидно, отвечают на это так, что вообще-то нужда извиняться есть, потому что ваша демократия — это витрина для системы, которая укрепляет доминирование сильных над слабыми, а ваш капитализм вообще хотелось бы отменить. И соответственно, когда Рауш имплицирует, что если вам не нравится «либеральная наука», то тогда вы ставите под сомнение и капитализм с демократией, нынешний ответ на это очень простой: да, ставим.

И последнее. Судя по всему, триггером для манифеста Рауша исходно стала ситуация с фетвой против Салмана Рушди; а точнее — реакция Запада на эту фетву: Рауша сильно возмутили заявления западных политиков и институций, что, конечно, убивать за книгу — нельзя, но обижать мусульман нехорошо. Любопытно, что, по всей видимости, эта фетва и события вокруг нее вообще были сильным потрясением для западных интеллектуалов: Карен Армстронг в своей книге «Битва за Бога», о которой я еще собираюсь написать, тоже упоминает этот момент как во многом определяющий для современной истории фундаментализма. Это к вопросу о множественности реальностей: подозреваю, что (пост)советский человек, если попросить его вспомнить ключевые события 1988 года, не включит Рушди даже в первую сотню.

P. S. Текст поста писался позавчера; следующие два дня напомнили, что никем не выбранные главы технических корпораций, произвольно принимающие решения о политической цензуре, — куда большая угроза универсалистской концепции свободы слова, чем любая «новая этика» (впрочем, как верно отмечают читатели, одно с другим связано). Интересно, что об этом думает Джонатан Рауш.

https://www.litres.ru/dzhonatan-raush/dobrye-inkvizitory-vlast-protiv-svobody-mysli/

История одного ложного доноса: американский академический рынок как война всех против всех

Две ученых познакомились в Айове, влюбились, поженились, родили двух детей. Одна американка, другая из Испании; одна занималась тем, что по-английски называется creative nonfiction, другая — лингвистикой. К 2019 году они обе работали в Университете Аризоны и жили, в общем, хорошо, хоть и мечтали переехать в штат, где погода получше, а социальная среда более дружелюбна к ЛГБТ. И тут выяснилось, что против лингвистки подали анонимную жалобу на сексуальные домогательства — и университет проводит ее официальное расследование. Лингвистка (ее зовут Марта) сразу сказала, что это выдумка; жена ей поверила, потому что детали, описанные в жалобе, плохо сходились с реальностью. Но теперь им надо было доказывать, что их оклеветали.

Текст в New York Times Magazine написан женой лингвистки — той самой, что преподает и практикует creative nonfiction, — и написан, честно говоря, так себе: много лишних деталей; сентиментальная сценка с детьми в начале, которая на самом деле ни с чем не рифмуется; лишнее морализаторство про миссию журналистики. Да и детективный сюжет разгадываешь примерно на третьей главке. Но сама история — шик.

В общем, выясняется вот что. В тот момент жена Марты (и авторка текста, зовут ее Сара) активно искала новую работу на академическом рынке. Это большой и изнурительный процесс: сначала нужно подать в каждый университет документы (везде — свой набор со своими акцентами); потом — пройти энное количество собеседований; потом, если дойдешь до финального этапа, — приехать на кампус, еще раз со всеми поговорить, прочитать тренировочную лекцию и поужинать с будущими предположительными коллегами. На каждом этапе тебя могут отсеять. Все это очень мучительно и тяжело. В общем, авторка текста дошла до финального этапа в Университете Мичигана в Анн Арборе, где они с Мартой и мечтали жить. И в итоге ей предложили работу. И ровно после этого началась история с обвинениями.

Когда она началась, Сара вспомнила странные сообщения от своего знакомого по академии. Он написал ей, ровно когда ей сказали, что она выиграла место, — и сообщил, что он тоже был среди финалистов и тоже мечтал о Мичигане, так как сейчас ему, открытому гею, приходится работать в консервативном городке. Типа — ситуация странная, но давай дружить. Сара удивилась, сначала поотвечала на сообщения, потом перестала. А когда возник сюжет с обвинениями, вспомнила, что этот мужчина употреблял в своих сообщениях характерную для юга США конструкцию y’all. И эта же конструкция была в одном из постов на Reddit с обвинениями в адрес Марты (там хитро — сначала возникли посты, их удалили, но потом на них ссылалась мнимая авторка анонимной жалобы).

В общем, Сара решила, что этот парень решил оклеветать ее жену, чтобы они в итоге не поехали работать в Университет Мичигана — и это место предложили ему. Дикая дичь, которая, разумеется, оказалась правдой.

Ну и там дальше долгая муторная история: Марту расследуют, подтверждений не находят, но расследование университет провести обязан, при этом это расследование не криминальное, а административное, то есть университету все равно, придуманы обвинения или нет, ему важно установить факт нарушения устава. Когда вроде бы уже все понятно, приходит еще одна анонимка от другого источника; все начинается по новой. В какой-то момент Сара и Марта понимают, что на самом деле в этой истории жертвы — они, и подают иск в суд, который в итоге позволяет им установить хозяина имейлов, откуда отправлялись анонимки. Разумеется, выясняется, что имейлы были зарегистрированы через телефон этого знакомого-конкурента. Сам он при этом, узнав об обвинениях в его адрес, попытался провернуть еще одну дикую спецоперацию и инсценировать, будто у него появился тролль-недоброжелатель, который завладел его имейлом и пакостил Саре с Мартой.

Заканчивается все, как обычно в жизни, с переменным успехом. Злоумышленник не захотел извиняться перед женщинами и компенсировать им 10 тысяч долларов, потраченных на юриста; они подумали и поняли, что сил и денег судиться с ним нет; в итоге они заключили досудебное соглашение, результатом которого стал текст в New York Times Magazine: Марта и Сара могут рассказывать все обстоятельства этой истории, но не могут называть имя своего клеветника. Университет Аризоны пришел к выводу, что оснований выдвигать обвинения нет; Университет Мичигана, который на время расследования подвис, все-таки прислал Саре официальный оффер — но вскоре сообщил, что работы для Марты им найти не удалось (в рамках спорной, но обычной практики spousal hire в американских университетах принято предлагать работу не только профессору, но и супругу/супруге, если они тоже работают в академии). В общем, все остались на своих местах, но потрепанные.

Очень все это тянет на кино, конечно; причем на кино, в котором главным героем будет этот самый клеветник — депрессивный гей, пытающийся любой ценой сбежать из ненавистного ему городка и пишущий подметные письма от имени студенток, пострадавших от профессов-лесбиянок. Таких здорово умел играть Филип Сеймур Хоффман; жаль, что он умер.

https://www.nytimes.com/2020/03/18/magazine/title-ix-sexual-harassment-accusations.html