Забыл про визуальный бонус-трек.

За ту неделю, пока после поста на фейсбуке про нетфликсовский сериал «Tiger King» досматривал оставшиеся серии и пытался что-то доформулировать в голове, о нем написали примерно все более-менее профильные русскоязычные СМИ. Так что, кажется, это тот случай, когда можно ограничиться заметками по поводу, не вдаваясь в рассказ о содержании. Вы и сами наверняка уже все знаете: Оклахома, Флорида, владельцы частных зоопарков в США (с конкретным фокусом на тигров, которых в частных руках в Америке сотни и тысячи), колоритнейшие герои larger than life, таинственные преступления, манипуляции, мошенники, а также рок-н-ролл и гомосексуальная любовь. Собственно, сами причины для просмотра изложены в том же фейсбук-посте.

Первое: по-моему, это редкий случай, когда фактура вытаскивает все огрехи драматургии. Они, если немножко поднять с поля челюсть и посмотреть на все это сценарно, как будто легко заметны. Сама общая арка про заказное убийство работает плохо, потому что наиболее предсказуема из всего большого набора сюжетных линий: героя действительно сажают за то, в чем он, похоже, виноват; последняя серия — самая слабая во всем сериале, потому что там не происходит ничего неожиданного, ничего, что бы нарушало ожидания (а версия про подставу либо сама по себе слабая, либо плохо представлена). Док Энтл сначала как бы становится самостоятельным персонажем и героем расследования — но в итоге просто пропадает и переходит на функции комментатора.Сам режиссер как будто так до конца и не решил, хочет он быть в своем фильме или нет. Иногда кажется, что он до конца не решил и вопрос, снимает ли он историю Джо Экзотика — или исследование рынка диких зверей в США.

Ну и так далее. Но все это, прямо скажем, абсолютно неважно, и весь предыдущий абзац можно справедливо зачесть как унылое брюзжание. Потому что фактура такая, что всё работает, оторваться невозможно, все одновременно притягательны и отвратительны, повороты такие, что никакой сценарист бы не придумал, — ну и все остальное, что уже проговорили во всех рецензиях.

И второе, которое, на самом деле, следствие первое — поскольку режиссер так и не определился, что он снимает, в итоге он снял вообще что-то третье, гораздо более грандиозное. Вот есть такой традиционный штамп: Америка побережий, Калифорнии и Нью-Йорка, и примерно вся остальная Америка — это две разных страны. Как человек, который два года прожил в штате Миссури, могу сказать, что штамп абсолютно верный. Причем вторая страна в каком-то смысле гораздо интереснее. Так вот «Tiger King» — это почти идеальный портрет этой самой второй Америки со всеми ее закидонами, мошенниками, миссионерами, безумцами, бизнесменами, либертарианцами, продюсерами, наркозависимыми и так далее, и так далее. Более того — не только портрет, но и какая-то наглядная демонстрация величия всей этой лютой фантасмагории. Реально ведь невозможно себе представить всех этих людей и все их истории в какой-то другой стране, это все очень американское; трудно себе представить лучшее воплощение слогана про страну возможностей, чем 55-летний гей, который выращивает тигрят на продажу, зарабатывая на этом сотни тысяч долларов, ведет ютьюб-шоу для пары сотен зрителей, где атакует своих оппонентов, и снимает в очках и ковбойской шляпе клипы на свои песни про тех же самых оппонентов. И это только один герой — а ведь такую же конструкцию можно было бы сложить и еще человек про двадцать. «Tiger King» — это и про diversity, и про то, что всегда можно начать сначала, и про вооруженную свободу, и про деньги как эквивалент успеха; почти про все то, что составляет реальность современной глубинной Америки, которую мы видим достаточно редко, чтобы каждый раз офигевать заново.

То есть круто, конечно, получается — последние три с половиной года все бесконечно писали тексты и снимали фильмы, пытающиеся объяснить, как же так вышло, что Трамп стал президентом США. А в итоге лучше всего на этот вопрос отвечает сериал про тигров, в котором Трамп (кажется) вообще ни разу не упоминается.

Умер Александр Тимофеевский.

(Все называли его Шурой, но у меня как-то язык не поворачивается — не та степень знакомства; близкая к нулевой, собственно. Сейчас даже проверил переписку в фейсбуке — в основном оно сводилось к тому, что я безуспешно пытался заказывать ему разные некрологи.)

В начале 1990-х Тимофеевский, по сути, придумал и разработал тот язык, которым стала говорить — писать — новая русскоязычная журналистика. Этот язык был очень умным, полнокровным и гибким; его наследником в той или иной степени является все хорошее современное журналистское письмо на русском — причем самое разное: от максимально витиеватой культурной критики до деловой журналистики по фактам. Больше того: этот язык создавал не только тексты на бумаге, но и новую российскую реальность — ей нужно было как-то изъясняться, и Тимофеевский ей в этом очень успешно помогал, по мере сил подтягивая до своего культурного уровня. Думаю, люди, которые это видели своими глазами и соучаствовали, расскажут куда лучше и точнее.

Собственно, и сам Тимофеевский об этом прекрасно рассказывал и писал. Например, в номере и книжке «Афиши» (которая тоже его трудов потомок, конечно) про историю медиа. Надеюсь, в редакции додумаются вытащить эти реплики во что-то читаемое, но пока — вот такие кривые ссылки: про начало «Коммерсанта» (Тимофеевский вступает ближе к концу) и про продолжение, там уже почти манифест. По второму адресу про газету еще рассказывает другой великий русский редактор — Максим Ковальский. Он умер год назад.

Помимо многого прочего, в 2000-х Тимофеевский делал журнал «Русская жизнь» — я и тогда его очень любил, а с дистанции он кажется еще более значительным. То, чему в основном посвящен этот канал, я обычно называю нарративной журналистикой — это, конечно, калька с английского, вполне дурацкая; и на английском есть еще один термин похожего смысла — literary journalism, литературная журналистика. Вот «Русская жизнь» занималась именно литературной журналистикой, причем настолько же в русле «Нью-Йоркера» (вечного местного тотема), насколько позапрошловечных «Отечественных записок» и «Современника». Этот журнал одинаково хорошо бы смотрелся в 1996 году и в 2020-м — но в 2008-м он, конечно, был совершенной белой вороной, абсолютно выламывался из времени; и сейчас понятно, что и это было достоинство, потому что — ну а с чем там было совпадать-то, в 2008 году, не с чем ведь абсолютно. Архив той «РЖ», к счастью, полностью сохранился; там есть, что почитать, — лучшие репортерские тексты Кашина, криминальные хроники Евгении Долгиновой (абсолютный такой трумен-капоте на материале русской хтони), Пищикова, Данилов, Кузьминский, Семеляк etc. etc.; там сходились на соседних страницах люди максимально разных воззрений, потому что важны были не взгляды, но смыслы — ну и стиль, конечно. Несколько текстов с участием самого Тимофеевского там тоже есть.

В 2012 году Тимофеевский и Дмитрий Ольшанский, которые делали первую «РЖ», ненадолго перезапустили ее в онлайн-формате. Я тогда у них взял для «Афиши» по этому поводу интервью — не то чтобы какое-то выдающееся, хотя какие-то мысли А. Т. как будто про сейчас (про то, как печально, что из реальности стирается сложность, например). Помню, что мы сидели в каком-то максимально странном заведении в Лубянском проезде; помню, что пили водку (я скорее для поддержания разговора). Вообще это было какое-то совсем другое все. Ни той «Афиши» уже нет, ни той Москвы, ни той России, на самом-то деле.

Теперь нет и Тимофеевского. Но язык, которым он говорил, — останется.

Наблюдая с балкона, как два полицейских выписывают штраф присевшей на скамейку парочке, я думаю о забавной сложности пандемического надзора в России. Полиция вроде как должна нас защищать — в том числе и от коронавируса, то есть от себя самих. Но мы, конечно, этой полиции не доверяем; более того — мы ее боимся; для большинства из нас полицейский, который спрашивает документы, — куда более реальная угроза, чем любой вирус. Но именно благодаря этому полиция может преуспеть в функции защиты — потому что мы будем их бояться и сидеть дома. Но и это, возможно, иллюзия, поскольку «мы» — сообщество неоднородное, и кто-то преодолевает страх с помощью купюры.

В общем, к чему это я. На «Холоде» вышел большой увлекательный текст, который я с удовольствием отредактировал. Там как бы сходятся в одной точке разные силовые линии российской хтони: сексуальное насилие, безнаказанность силовиков, пытки в полиции, слабость следователей и прокуратур. В Старом Осколе пропадает девушка. Видимо, она убита, но следствие идет вяло — и только благодаря тому, что мать пропавшей бьет во все колокола, жалуется в инстанции и организует волонтеров. Через два года там же пропадает еще одна девушка. Выясняется, что в той же квартире. Выясняется, что живет в квартире бывший полицейский. А причастен к предполагаемому убийству действующий участковый.

И как бы все и понятно, да не все: тел убитых так и не нашли; арестованные утверждают, что дали показания под пытками (дважды); насколько версия обвинения выдержала бы суд в идеальном мире — ясно не вполне, но российский суд присяжных выдержала. В общем, эта история о том, как со всеми что-то не так, все нарушают собственные профессиональные и моральные обязанности, все врут, лукавят, юлят — кроме, видимо, родственников жертв; то есть тех, кому хуже всего.

У текстов «Холода» уже есть некий образ; кажется, почти общим местом стало сравнение с сериалом «Настоящий детектив», где тоже все преступно, безысходно и зловеще. Точное сравнение за одной, пожалуй, поправкой — в России так все устроено, что детектив обычно как раз ненастоящий.

https://holod.media/stary-oskol

А вот интересно — у «Tiger King» вышла дополнительная серия. Причем снята она вот прямо сейчас, в режиме карантина, а формат такой: некий Джо Макхейл (это, видимо, известный актер) сидит на диване и по скайпу берет интервью у героев сериала, перемежая это не очень остроумными шутками. Герои почти все второго плана, ну и что, все равно же хочется узнать, как у них дела.

С точки зрения кино тут обсуждать нечего, но это любопытно структурно — Netflix здесь фактически действует не как кинотеатр (к чему мы скорее привыкли), а как телеканал. Реагирует на события в режиме реального времени — причем не привлекая для этого человека, который, собственно, сделал сам сериал, хотя уж казалось бы: вот у кого интересно было бы взять интервью, в фильме же его совсем мало. То есть Netflix тут как бы капитализирует то внимание, которое получил их же продукт; я не следил, но обычно после такого рода сериалов начинается масса журналистских публикаций — критика, альтернативные версии, бесчисленные интервью с героями. Судя даже по репликам в этой дополнительной серии, с «Tiger King» такое тоже случилось — но, по-моему, это первый раз, когда так быстро было изготовлено еще и послесловие по мотивам реакций и встроено в сам исходный сериал; такое мета-мета. Первый, но точно не последний, думаю.

А еще интересно, что Макхейл этот три раза называет «Tiger King» самой популярной документалкой в истории человечества. Неужели это как-то измеряли? Неужели это правда?

На самоизоляции наконец начал слушать подкасты или что-то на них похожее (то есть курсы «Арзамаса»): когда становится столько посуды, времени хватит и не на такое. Ну и почему бы не написать тут о том, что было интересно слушать до конца.

1. «Перемотка». Собственно, это единственный именно подкаст, на который меня пока хватило целиком. Видимо, потому что это один из немногих подкастов на русском языке, который невозможно представить себе в виде текста: вся уникальность тут — в старых записях, которые оцифровываются и комментируются.

Второй сезон в этом смысле — настоящее сокровище, потому что личная память, выраженная в таких записях, здесь соединяется с большой историей, и получается максимально объемная и, хочется верить, максимально точная картина человеческой жизни в России за последний век. Здесь есть история немки, переехавшей в СССР вслед за мужем в 1930-х и пережившей в Москве войну (когда слушал, плакал). История неудачливого художника, который попал в турбулентность 90-х и закончил жизнь в намибийской пустыне (тоже плакал). История провинциального инженера, уехавшего на два года от семьи во Вьетнам на заработки, а еще научившего первой музыке композитора Маноцкова. Ну и совсем невероятная история крестьянина, который матросом прошел Первую мировую, Гражданскую и Великую отечественную, участвовал в Кронштадтском бунте 1917 года и вообще испытал на свой шкуре самые жуткие проявления российского ХХ века.

В общем, мне кажется, что это шедевральный подкаст, хотя другие я почти не слушал.

2. Курс Александра Шубина про Ленина. Очень бодрая, легкая и осмысленная версия истории Ленина, которая кажется убедительной — потому что Шубин представляет своего героя не как пророка и не как инфернального злодея, а прежде всего как одновременно очень удачливого, очень трудолюбивого и очень упрямого политика. Чтобы послушать, нужно покупать подписку на «Арзамас», но это того стоит.

3. Курс «Лев Толстой против всех». Тут дерзну сказать, что этот курс мне понравился даже больше, чем книжка А. Л. Зорина — хотя бы потому что основная зоринская трактовка Толстого (через последовательную борьбу с любым насилием над человеком) тут тоже представлена в полной мере, но не одна она. Есть тут и рассуждения о Толстом с религиозных / церковных позиций, и взгляд Павла Басинского; сама рамка — Толстой, рассказанный через конфликты, — тоже очень удачная и, как ни странно, позволяет уложить основные этапы его биографии в голове даже лучше, чем прямая хроника; в частности, я наконец более-менее запомнил и осознал, в чем заключался толстовский духовный переворот конца 1870-х. Забавно: в соседних выпусках Зорин и Басинский приводят разные версии последних слов Толстого перед смертью — и каждый трактует свою версию в пользу своей рамочной интерпретации тех или иных сторон жизни писателя. Ну и хорошо — много Толстых лучше, чем один.

Прочитал «Былое и думы» (никакой специальной заслуги самоизоляции тут тоже нет, начал еще до всего). Не могу сказать, что рекомендую, — кажется, что чтобы по-настоящему погрузиться в текст Герцена, нужно для начала хорошо разобраться в европейской политике XIX века; иначе значительная часть текста и эмоций просто не очень понятны. То есть да: детство, юность, ссылка в Вятку, женитьба, история про Гервега — это действительно и захватывающе, и пронзительно. А вот все эти европейские вояжи, интриги и размышления; Гаррибальди, Маццини и прочий селебрити-споттинг — это уже как-то далековато. Хотя, конечно, то, как Герцен спаивает личное и политическое, психологическое и историческое, впечатляет (про это, как водится, хорошо написано в «Полке»). Как и крайне непривычная для XIX века интертекстуальность романа — кажется, ее идеальный читатель должен хорошо помнить еще и все остальные тексты автора, а заодно знать всю его библиотеку; ну то есть это почти всегда так (Лотман про это захватывающе пишет в связи с тремя уровнями чтения «Евгения Онегина», например), но у Герцена как бы швами наружу.

Два основных мои наблюдения таковы. Первое, собственно, вытекает из вышесказанного — удивительным образом «Былое и думы» переворачивают представления о том, что более интересно: жизнь личная или жизнь историческая, общественная. Отвлеченно (мне лично) кажется, что безусловно второе; Герцен как-то так все обставляет, что получается ровно наоборот — его сердечные муки, ревности, дружбы и разрывы «работают» куда лучше, чем вторжения в большую историю (революция 1848 года, встречи с разнообразными великими бунтарями и проч.). И это заставляет задуматься о том, что ценнее и литературнее в твоем собственном опыте.

А второе наблюдение вот какое — хорошо, что я добрался до «Былого и дум» в 35 лет; кажется, читать это в юности вообще не имеет особого смысла. Дико впечатляет, насколько это разочарованная книга, почти депрессивная; насколько Герцен пишет хроники собственных поражений — и частных, и исторических. Какое там «декабристы разбудили»; тут куда важнее, что и у декабристов ничего не вышло, и у герценских «нас» ничего не выходит; он последовательно и резко отстаивает необходимость победы революции и научной рациональности — но не менее резко видит, что до этой победы очень далеко, а, возможно, она и вовсе не случится. Везде кочки, шпионы, предатели, нерешительность и тлен; ничего не стало, ничего не будет, на земле замочат, на небе залечат.

Особенный колорит все это приобретает, если держать в голове будущее той борьбы, к которой Герцен примыкает. Если зарифмовать это с нашими нынешними буднями, получается даже некоторый утешительный эффект.

А вот отличная инициатива Bookmate: теперь там еженедельно будут появляться переводы хороших западных лонгридов; что немаловажно — профессионально сделанные и отредактированные. Бумажные журналы в России фактически умерли, да и в любом случае даже в лучшие времена у них не так часто находились деньги и желание на то, чтобы опубликовать на русском какие-то важные западные тексты (хотя бывало и такое). То, что на эту поляну, где раньше трудились только энтузиасты из ВК-пабликов, врывается большой сервис — прямо очень радует; надеюсь, это всерьез и надолго.

Первый «сингл» (так будет называться серия — Singles) — нашумевшие записки нью-йоркского врача; месяц в главном мегаполисе мира, охваченном пандемией. Честно скажу — ни оригинал, ни перевод не читал и не собираюсь; есть осознанное желание свести присутствие коронавируса в голове к минимуму. Но очевидно, что тема важная, — и похоже, что это один из важнейших текстов по теме. Так что рекомендую все равно.

https://bookmate.com/books/Gskg9jxs?fbclid=IwAR0jfCMRNUeK4ZNQ-jWDbh-235I6sJLjOEuhwyF5B3pzXNaooTYKdD3ArF0

Отличный профайл Алексея Венедиктова, написанный Сергеем Горяшко и Светланой Рейтер. Из него, конечно, можно было бы сделать еще более интересную книгу — почти каждый абзац тут можно разворачивать в истории и анекдоты, и даже есть люди, которые готовы их рассказывать. С другой стороны, в нормальных индустриях так часто и происходит: сначала репортаж, потом книжка — так что чем черт не шутит.

Любовь к власти — своей и чужой — плохая черта для человека, которой этой властью обладает: вот, пожалуй, о чем это, если сводить к главному. То, что Венедиктов — неприятный оппортунист, как бы и так давно понятно, но тут его фигура, с одной стороны, дана достаточно сложно, а с другой — очень последовательно высвечена.

Про эпизоды с домогательствами все уже и так написали (нельзя не отметить, что во всю историю Венедиктова они вписываются идеально, даже было бы странно, если бы их нее было). Я дополнительно отмечу два момента. Первый — вот этот:

Отвечая на вопросы корреспондентов Би-би-си, в пятичасовом разговоре Венедиктов 51 раз произносит фамилию "Путин" и 44 раза — слово "президент".

Это очень хорошая деталь, и ее надо суметь придумать. А второй — что в этом тексте есть как бы незаметный профессиональный подвиг: с авторами поговорил Владимир Гусинский, который, насколько я могу судить, не говорил ни с какими журналистами ни о чем уже очень давно. Хотя его, конечно, спрашивали. Никто не смог, а Светлана Рейтер — смогла. Удивлены ли мы? Нет, мы не удивлены, но отметить надо.

Большое журналистское исследование Энн Эпплбаум «ГУЛАГ», которое в 2004 году получило Пулитцеровскую премию (перевода на русский пришлось ждать еще 10 лет), в некотором роде устроено примерно как этот телеграм-канал — ну, конечно, с поправкой на то, что источников у Эпплбаум примерно в десять тысяч раз больше. То есть это критический, внятный, собранный в связный нарратив (исторический и — параллельно — типологический, с подробным описанием всех уровней лагерной системы) пересказ огромного количества источников — главным образом мемуаров и архивных документов, в сильно меньшей степени личных впечатлений и интервью: Эпплбаум собирала материал в конце 1990-х, и говорить уже было особенно не с кем. Но книгу это не портит: грамотно отфильтровать материал, выстроить его, отделить (или хотя бы попытаться) мифы от реальности — все это сложная и нужная работа; плюс к тому Эпплбаум здорово выстраивает дистанцию с материалом — это во многом взгляд историка, очищенный от вала эмоций, свойственных воспоминаниям, но все-таки очищенный не полностью, не безразличный, заинтересованный и сочувственный. В общем, «ГУЛАГ» легитимно претендует на статус, что называется, ультимативной книги — то есть ее можно прочитать, и этого хватит для более-менее компетентного представления о теме.

Меня все это впечатлило еще и потому, какие тексты Эпплбаум пишет сейчас. Наверное, мало кто из читателей за таким следит, но в последние годы она прямо-таки на переднем краю примерно всех конспирологических теорий про зловещего Путина, который подрывает американскую демократию, завербовал Трампа и вообще более-менее виноват во всем плохом, что происходит с западным миром. Ну, я утрирую, конечно, но совсем немного.

И книжка «ГУЛАГ» крута тем, что по ней хорошо видно, что взгляды Эпплбаум в этом смысле не то чтобы радикально изменились за 15 лет. Конкретно это видно по предисловию и послесловию, где она пишет от себя, пишет публицистику и пишет как такая классическая антикоммунистка (не имею в виду, что это специально плохо или неадекватно, но это, конечно, напрямую связано с нынешней стадией взглядов). Вплоть до отстаивания точки зрения, что Холодная война была примерно войной с ГУЛАГом, и восхищения венгерским Домом террора — иммерсивным музеем, уравнивающим нацизм с советским режимом и открытым самым правым премьером Европы Виктором Орбаном, который на этом во многом строит свою идеологию (этот музей много критиковали за идеологические манипуляции, см., например, хорошее исследование мемориальных музеев «Exhibiting Atrocity»).

Так вот: все это в голове у Эпплбаум есть, а в самой книжке — помимо обрамления — нет. Потому что она написана с соблюдением всех классических правил журналистики — со ссылками на источники, с отключением публицистики, с попытками верификации и так далее.

То есть помимо прочего, «ГУЛАГ» как писательское достижение — это еще и про то, что профессиональные процедуры работают.

Писал в этот канал пост про сериал «The Last Dance» про Майкла Джордана, потом обнаружил, что он получился примерно на четыре телеграмных размера — ну и кажется, что это удобнее будет читать как текст.

Телевизор как печенье «Мадлен», история как матч, Джордан как пророк.

Журналистка Джейн Макманус, которая первой обратила внимание на отсутствие женщин, сравнила сериал с агиографией — думаю, что это очень правильное сравнение. «Последний танец» — это житие, а Джордан в нем — пророк (буквально: человек, которому ниспослано божественное откровение). Это откровение наиболее ярко и зримо проявляется, когда Джордан выходит на площадку, и все остальное в его жизни ценно только настолько, насколько оно этому откровению способствует или мешает. Он бог, от него сияние исходит — какие там женщины с детьми?

https://www.the-village.ru/village/weekend/tv/380967-the-last-dance

Очень круто. Нарративная экономика! Еще один пример того, что сторителлинг рулит всем.

​​Восстановление мировой экономики от последствий эпидемии коронавируса безусловно потребует новаторских подходов от правительств стран мира. В поисках таких новых подходов обоснованно будет обратиться к крупнейшим политэкономическим теоретикам. Одним из них является нобелевский лауреат по экономике Роберт Шиллер. Его теория «нарративной экономики» — это новаторская попытка применить методы эпидемиологии для объяснения макроэкономических флуктуаций, которые в первую очередь проявляются в поведении фондового рынка. В его работе «Нарративная экономика» наносится мощный удар по так и не добитой в силу преимущественно политических причин «гипотезе эффективного рынка», согласно которой «биржа дает наилучшую оценку стоимости экономических активов, так как вся существенная информация немедленно и в полной мере отражается на рыночной курсовой стоимости ценных бумаг».

Шиллер, в свою очередь, в рамках парадигмы поведенческой экономики аргументирует, что цены на бирже изменяются не под воздействием «всей объективной информации», но под воздействием нарративов, которые зачастую основаны не на фактах, а на архаичных особенностях человеческого восприятия событий через упрощенные нарративы и мифы, которые пестрят страхами и склонностью выдавать желаемое за действительное.

По Шиллеру, такие нарративы живут и распространяются по эпидемиологическим моделям. В качестве примера иррационального поведения экономических агентов под воздействием нарратива приводится Великая депрессия. При помощи таких инструментов, как Google Ngram, он выявил, что нарратив о безработице в США начал свое мощное распространение в еще самые благополучные годы, предшествовавшие Великой депрессии. То есть все большое количество инвесторов начинали верить в то, что рынок вот-вот рухнет, так как безработица не может расти в условиях роста цены активов. Таким образом, экономические агенты были заражены информационным вирусом, который сначала распространялся незаметно, а затем дал о себе знать в виде мощной вспышки в Черный понедельник 1929 года.

В контексте современной ситуации логично предположить, что информационный вирус, который обрушил мировую экономику, зародился еще до того, как собственно коронавирус появился как реальный факт. К примеру, Google Trends показывает, что популярность слова «recession» начала невероятно рости еще летом 2019 года, достигнув пиковых значений в августе. То есть экономический эффект эпидемии коронавируса может быть многкратно усилен уже сформировавшимся нарративом рецессии.

С нашей точки зрения, концепция Шиллера обладает несомненным практическим потенциалом к использованию, так как позволит прогнозировать экономические флуктуации за счет выявления таких вирусных нарративов, препятствуя тем самым как появлению пузырей и перегреванию, так и мощным спадам. Однако от академического сообщества и управленцев безусловно требуется дальнейшее совместное развитие технического инструментария, который позволит ее использовать. Необходимо как более качественное выявление нарративов при помощи big data и алгоритмов семантического поиска, так и более глубокое понимание их «эпидемиологии»: кого нарратив заражает, с какой скоростью он распространяется, на какой вид поведения он воздействует (экономическое или политическое), как именно он воздействует на поведение экономических агентов, как нарративы мутируют по мере распространения, теряют ли они со врменем свою «вирулентность», что именно делает их «заразными».

Техасский мужчина Виктор Весково в детстве мечтал быть космонавтом, потом отучился в Стэнфорде и MIT, а потом совмещал работу в морской разведке с бизнесом — и в итоге заработал достаточно денег, чтобы в какой-то момент начать их тратить на жизнь по максимуму. В представлении Весково это означает попытку испытать самые экстремальные вещи, возможные на планете Земля. Поэтому он начал путешествовать к Северному и Южному полюсу, лазать на самые высокие и трудодоступные горы мира — а когда ему исполнилось 50, сформулировал свою новую цель: погрузиться на самую глубокую точку каждого из мировых океанов.

Этого никто еще в мире на тот момент не делал; собственно, в некоторых из этих точек вообще никто не бывал. Во-первых, дно мирового океана плохо картографировано — это сложная работа. Во-вторых, там, в общем-то, особенно ничего и нет. Полная тьма и редкая, но удивительная жизнь под адским давлением. Поэтому на дно Марианской впадины к 2019 году спустились три человека — два смельчака-первопроходца в 1960-х и режиссер Джеймс Кэмерон.

Команда у Весково подобралась на славу. Глава компании Triton, которая строит для богачей субмарины на заказ; ее главный дизайнер, который не читал ни одной книги о дизайне подлодок и строит каждое судно с нуля; ее сотрудники — бывший кокаиновый дилер, электрик, который учился своему ремеслу на ворованных автомагнитолах, ну и так далее. «Лидер экспедиции» — не знаю, есть ли такая профессия официально по-русски — человек, который побывал в Антарктиде 128 раз и работа которого была в том, чтобы найти корабль, составить маршрут, учитывая необходимые погодные условия, и вообще все организовать эргономично. Капитан — шотландец с большим опытом, который был сильно недоволен тем, как его новая команда относилась к правилам безопасности. Главный ученый, который потратил жизнь на то, чтобы находить новых удивительных существ, живущих в темных глубинах. Картограф, которая защитила магистерскую диссертацию, уже будучи на судне.

Будучи инвестбанкиром, Весково заработал много денег, но не очень много — для такой экспедиции нужны были миллионы долларов, и в итоге все приходилось делать дешево и сердито. Triton построил уникальную субмарину, способную погружаться на 8-11 километров, но испытать ее успели всего-то пару раз, а потом у аппарата отвалилась механическая рука, которая нужна была, чтобы собирать образцы грунта со дна. В общем, много раз казалось, что все идет не так, и ничего не получится. Но в декабре 2019 года корабль с субмариной и командой на борту отправились в путь. Одним из счастливчиков, попавших на борт, оказался сотрудник Triton с годичным стажем работы — его наняли по фейсбуку, на уроки дайвинга он зарабатывал, выращивая марихуану, и это был первый выход в море в его жизни.

Кажется, что все это — только пролог к невероятному приключению. И в каком-то смысле так и есть: дальше в своем большом тексте про эксперимент Весково в The New Yorker журналист Бен Тауб более-менее подробно рассказывает про каждую из точек, которую пытался покорить инвестбанкир. Есть там истории и про суровые шторма в Тихом океане, и про то, как команда корабля обманула правительство Индонезии, которое тормозило с документами на погружение, и про то, как главный ученый и сам в какой-то момент влез в субмарину и немедленно обнаружил полдюжины новых видов морских жителей. Плюс на последнем этапе путешествия — в Арктике — на корабле с Весково и всей командой путешествовал и сам Тауб: видел, как тупики охотятся за рыбой в Северном Ледовитом океане, перешучивался с мужиками про норвежскую лакрицу в рубке, наблюдал, как корабль сделал крюк, чтобы подплыть к месту крушения «Титаника».

Ждете «но» — вот оно: при всем богатстве фактуры это не гениальный материал. То есть поначалу кажется, что сейчас будет история уровня действительно великого текста Дэвида Грэнна про человека, который пытался в одиночку пересечь Антарктику. Который вот именно что про человека, остающегося наедине с природой, которая гораздо больше него. Однако Бен Тауб — не Дэвид Грэнн; и кажется, это ровно тот случай, когда можно заметить разницу в писательских уровнях авторов. Как видно из вышесказанного, экспедиция Весково — это почти что фильм «Мстители»; удивительная команда из очень ярких людей. Тауб нам их представляет — но не остается с ними; то есть характеры особенно не раскрываются. Вместо этого очень длинно и подробно объясняется технология того, как делается эта субмарина, как вообще происходит погружение, каков протокол на случай чрезвычайной ситуации и все такое прочее. Конечно, это тоже все немаловажно — но кажется, что если бы этот текст был больше про людей и меньше про технологии, он был бы куда круче. И это еще не говоря про некоторые проблемы со структурой — начинается все с очень интригующей экспозиции, в которой кажется, что Весково вот-вот кердык, но в дальнейшем тексте этот момент толком не отработан; финал, по-моему, тоже не очень удачный — замысел соединить величие происходящее с повседневной сценкой толком не срабатывает.

Но прочитать все равно стоит — хотя бы для того, чтобы узнать, куда заводит людей поиск «настоящих» приключений в наш век, когда все мелодии спеты, стихи все написаны.

https://www.newyorker.com/magazine/2020/05/18/thirty-six-thousand-feet-under-the-sea

Бен Смит ушел с поста главного редактора огромного Buzzfeed News на пост медиакритика New York Times — странный шаг вниз по карьерной лестнице, если смотреть на него абстрактно. Но пока что он как будто оправдывается. Смит зашел с козырей — с колонки в New York Times про то, что одна из главных угроз разнообразию современных медиа — это сама New York Times. А сегодня вот еще одно интересное выступление — про то, как Ронан Фэрроу (тот самый, что поймал Вайнштейна, а потом еще несколько влиятельных мужчин при власти на сексуальном насилии) соблюдает журналистские стандарты и процедуры.

Там есть один пассаж, который прямо очень отзывается — даже и для России, где со стандартами все совсем иначе, зато тоже есть то, что Смит довольно точно называет resistance journalism (так что обязательное упоминание Трампа можно игнорировать):
Mr. Farrow, 32, is not a fabulist. His reporting can be misleading but he does not make things up. His work, though, reveals the weakness of a kind of resistance journalism that has thrived in the age of Donald Trump: That if reporters swim ably along with the tides of social media and produce damaging reporting about public figures most disliked by the loudest voices, the old rules of fairness and open-mindedness can seem more like impediments than essential journalistic imperatives.

О чем конкретно речь? Уровень деталей такой, что даже пересказывать долго. В целом у Фэрроу все, как правило, верно — во всяком случае, в расследованиях про сексуальное насилие. В частностях не соблюдены процедуры — один источник там, где нужен как минимум два (и это так или иначе замаскировано); драматические импликации там, где на них нет реальных оснований, и так далее. Ну и есть пара сюжетов, где все более драматично, — но они, конечно, не такие громкие, как про Вайнштейна или топ-менеджера NBC.

Во-первых, Фэрроу заявлял, что некоторые файлы, связанные с бывшим адвокатом Трампа Майклом Коэном, были удалены из правительственной базы данных — хотя на самом деле они были засекречены (что нормально для таких файлов). Во-вторых, история про то, как NBC не дал ему выпустить расследование про Вайнштейна, — похоже, скорее следствие плохой коммуникации между автором и его редакторами, чем давления со стороны продюсера. В-третьих, Фэрроу писал, что даже штаб Хиллари Клинтон предупреждал его, что расследование про Вайнштейна — это проблема, а выясняется, что на самом деле штаб Клинтон скорее интересовался у него, является ли Вайнштейн проблемой (политик думала делать с ним совместный фильм и не хотела попасть впросак).

Ну то есть — как бы мелочи, несопоставимые с тем эффектом, которые имели публикации Фэрроу с их реальным влиянием на гендерные и властные иерархии в США. А с другой стороны — вот сколько раз той же Клинтон предъявляли, что она покрывала Вайнштейна? Много раз, очевидно.

Собственно, вот об этой границе, которая отделяет догматический пуризм от необходимых профессиональных процедур, очень интересно думать. И далеко не только на американском материале — порассуждать об этом можно было бы и в применении к свежему кейсу о домогательствах на журфаке МГУ (издание DOXA написало все верно в целом, но ошиблось и не соблюло процедуры в частностях), и в применении к кейсу с «Медузой» и обвинениями посаженных по делу «Сети» в убийстве (почти то же самое — труп действительно нашелся, а обсуждать детали интересно только журналистам).

Но по-русски об этом никто не напишет — ну или никто не напишет так, как Бен Смит: с соблюдением тех самых процедур, о которых идет речь. Так что если вы про вышеупомянутые кейсы размышляли — прочитайте этот текст.

https://www.nytimes.com/2020/05/17/business/media/ronan-farrow.html

Один раз написал про подкасты, почему бы не продолжить. Фаворит последнего времени — «History of Ideas» (спасибо за рекомендацию Пете Фаворову). Формат максимально простой: сидит кембриджский профессор политологии Дэвид Рансимен и 40 минут спокойным низким голосом рассказывает историю изобретения одной идеи, важной для политики в современном мире. То есть берется один важный текст политической философии — и обсуждается в один голос.

Ну да — лекции и лекции. Но есть несколько важных преимуществ. Во-первых, протяженность: Рансимен начинает с Гоббса; всего запланировано вроде бы 14 выпусков; тут нет греков и Средневековья — сразу рассказывают про современность и про то, как идеи, о которых речь, относятся к нашей нынешней жизни.

Во-вторых, метод изложения. С одной стороны, Рансимен тут коротко и броско дает весь необходимый для понимания того или иного текста (обстоятельства жизни, написания, окружающей истории и проч.). С другой, довольно подробно обсуждает сами идеи — и их применимость к сегодняшнему дню. Ну и главное — по крайней мере, для меня как человека с дырявой памятью, — что для каждого автора он предлагает несколько, скажем так, мемов; формулировок, которые емко и понятно пакуют важнейшие аспекты их мысли.

Условно, Гоббс — репрезентация + возможность свободы от политики. Мэри Уиллстонкрафт (о которой я вообще раньше не слышал) — социальная связка мужчина=разум и женщина=чувство и необходимость ее разрушения. Констан — коллективная свобода древних vs. индивидуальная свобода современности + тотальность политического. Токвиль — тирания большинства + демократический баланас волатильности и стабильности. Ну и так далее.

Кое-какие вопросы возникают, конечно (почему нет Локка? почему, рассказывая про Первую мировую, автор вообще игнорирует ее азиатский фронт?, но вообще очень познавательно. Говорит Рансимен неторопливо и не умничает — никакого сверхглубокого знания английского, чтобы слушать, не нужно.

https://www.talkingpoliticspodcast.com/history-of-ideas

​​Энтузиасты из Žižek Daily перевели новую книгу Славоя Жижека «ПАН(ДЕМ)ИКА!: Covid-19 сотрясает мир», за что им большой респект. Книжка небольшая и написана простым языком, поэтому всем рекомендую почитать на досуге. Я же постарался выделить ключевые тезисы, выдвинутые словенским философом в этой работе. Вот что получилось:

Эпидемия — это результат естественной непредвиденной ситуации, которая просто произошла сама по себе и не имеет под собой глубинного смысла. Она напоминает, что наши жизни — лишь бессмыслица и случайное стечение обстоятельств.

Эпидемия заставляет нас задуматься о коммунизме, альтернативном обществе, организованном на принципах глобальной солидарности и сотрудничества. Коммунизм — не утопический образ далекого будущего, а просто название тому, что необходимо сделать в условиях нынешнего кризиса, мерам, которые уже рассматриваются и даже частично применяются. Уместно сравнение такой политики с «военным коммунизмом» времен Гражданской войны в России.

Государство должно играть гораздо более активную роль в организации производства срочно необходимых вещей, таких как маски, тестовые наборы и респираторы, в изоляции гостиниц и других курортов, гарантии минимума выживания всех новых безработных и т.д. Более того, все это должно делаться путем отказа от рыночных механизмов.

Встает вопрос о создании некой глобальной организации, которая будет регулировать экономику и ограничивать суверенность национальных государств при необходимости. Если государства просто изолируются, вспыхнут войны.

У эпидемии есть и положительные стороны. Например, спад автомобильного производства вынуждает нас задуматься об одержимости личным транспортом.

И альтрайты, и многие левые отказываются от принятия реальности эпидемии во всей ее полноте. И те, и другие утверждают, что паника вокруг вируса преувеличена и используется властями как предлог для введения дополнительных мер социального контроля. Разумеется, карантин и подобные меры ограничивают нашу свободу, и необходимо раскрывать возможные факты злоупотребления ими. Но угроза вирусной инфекции также дала огромный толчок новым формам местной и глобальной солидарности, а также еще более четко продемонстрировала необходимость контроля над самой властью.

Власть имущие хотят усечь краеугольный камень нашей социальной этики: заботу о пожилых и слабых.

Общество не должно слепо подчиняться властям. Необходимо прислушаться к Иммануилу Канту, писавшему о законах государства: «Повинуйтесь, но думайте, сохраняйте свободу мысли!» Сегодня нам как никогда нужно то, что Кант называл «публичным использованием разума».

Наше восприятие реальности уже не будет прежним. Нам придется учиться жить с ощущением еще большей хрупкости наших жизней в условиях постоянных угроз.

Как я тут писал примерно 48 раз, я очень ценю жанр «жизнь после новостей» — когда нам рассказывают о том, что произошло с людьми, после того как фокус общественного внимания переместился куда-нибудь еще. И честно говоря, особенно я люблю этот жанр в тех случаях, когда люди исходно попали в этот самый фокус вообще случайно; ну то есть когда речь не о какой-то, например, о большой общезначимой трагедии, а об анекдоте. Самый яркий пример — мемы: все мы знаем про «привет от хаха» или про то, что язь — это рыба мечты, а вот что за люди породили эти фразы и что с ними стало потом — известно куда хуже.

Впрочем, как выясняется, и «привет от хаха» знают уже не все: выпуск подкаста «Живи там хорошо» про эмиграцию начинается с того, что ведущие с удивлением обнаруживают, что эту фразу придумала не группа «СБПЧ»; видимо, возрастное. Ну да и ладно — зато потом начинается действительно прекрасная история: авторки подкаста нашли того самого Серегу, которому передавали привет от хаха, и выяснили, куда он уехал, почему, действительно ли навсегда и так далее.

Серега оказывается очень колоритным человеком с мощной историей — тут и выживание в ростовских криминальных 90-х, и мистические совпадения 11 сентября 2001 года, и сложная история женитьбы. Ну и в нем просто есть какое-то обаяние «обычной» жизни, которое очень располагает. В общем, соглашусь с коллегой Пономаревым в том смысле, что радостно, что такие истории рассказывают по-русски.

При этом у меня есть ощущение, что подкаст про Серегу еще и неплохо выявляет специфику самого жанра — и показывает, что во всех этих обаятельных разговорах заложена некоторая индульгенция. То есть: представим себе, что о Сереге делало бы материал какое-то традиционное СМИ — ну, допустим, текст. Очевидно, что этому СМИ пришлось бы проверить и его уклончивые формулировки про то, что он «мутил» в Ростове 90-х, и уж тем более — его рассказ про то, что жена заявила на него в полицию за домашнее насилие в рамках сложного развода украинской мафии, целью которого было отжать имущество Сереги. Ну то есть — совершенно не исключено, что это правда, но традиционные журналистские процедуры, конечно, предполагают верификацию подобных заявлений. А жанр подкаста — не предполагает: мы поболтали с Серегой, показали его характер, послушали его версию событий, проявили его человечность, и этого достаточно.

Не говорю, что это обязательно плохо, но это, конечно, по-другому. В любом случае — это очень увлекательный способ провести сорок пять минут.

Ссылка очень длинная, поэтому мы ее спрячем.

Пару лет назад читал в New York Times лонгрид про то, как в штате Нью-Йорк в азиатском студенческом братстве (fraternity; братство — так себе перевод, конечно) проводили посвящение, заключавшееся более-менее в коллективном избиении кандидатов, — и случайно убили новичка. Помню, я тогда еще подумал, что это очень американская история: все эти символические объединения, обряды инициации, героическая идея необходимости испытаний — этого много в современной американской культуре даже в самых неожиданных ее проявлениях.

Ну и как бы не так: выясняется, что похожие — точнее, еще более жесткие — ритуалы существуют в российских силовых органах. И новичков спецназа самых разных ведомств первым делом коллективно бьют, проверяя на прочность, — причем эти драки никак не регламентированы, никаких врачей и мер безопасности, как правило, нет. В результате все это регулярно кончается плохо — люди умирают или получают очень серьезные черепно-мозговые травмы. А сами силовики отказываются признавать свою ответственность, и суды их нередко поддерживают.

Олеся Остапчук сделала для «Холода» текст про этот мрачный феномен, а я его отредактировал. Важно, что материал не только про жуть, но и про то, как ее преодолеть — даже если государство не помогает.

(А текст про инициацию в студенческом братстве — тут, но он не очень интересный, на самом деле.)

https://holod.media/sparringi-omon