Как обычно, поездка на конференцию — это ещё и академический туризм. В этом отношении Буэнос-Айрес, где проходил Всемирный Конгресс политической науки, подошёл идеально. В том числе потому, что здесь есть чем поделиться и по тематике канала.
Прежде всего я бы отметил, что сам Буэнос-Айрес производит противоречивое впечатление. С одной стороны, по архитектуре и городскому ландшафту понятно, что когда-то это была роскошная столица процветающего государства. С другой стороны, сегодняшнее состояние экономики Аргентины оставляет желать лучшего, и это заметно по тому, каким ветхим и неухоженным выглядит почти всё в Буэнос-Айресе.
А на фотографиях к посту — Парламент Аргентины. Совсем недавно @archispilka очень интересно писала о том, как архитектура парламентов отражает политические контексты. А @politicanimalis напомнили в этом контексте об известной работе Ч. Гудселла The Architecture of Parliaments: Legislative Houses and Political Culture.
Информацию к фото и интересные факты допишу в комментариях.
Прежде всего я бы отметил, что сам Буэнос-Айрес производит противоречивое впечатление. С одной стороны, по архитектуре и городскому ландшафту понятно, что когда-то это была роскошная столица процветающего государства. С другой стороны, сегодняшнее состояние экономики Аргентины оставляет желать лучшего, и это заметно по тому, каким ветхим и неухоженным выглядит почти всё в Буэнос-Айресе.
А на фотографиях к посту — Парламент Аргентины. Совсем недавно @archispilka очень интересно писала о том, как архитектура парламентов отражает политические контексты. А @politicanimalis напомнили в этом контексте об известной работе Ч. Гудселла The Architecture of Parliaments: Legislative Houses and Political Culture.
Информацию к фото и интересные факты допишу в комментариях.
В Буэнос-Айресе во многих местах можно встретить напоминания о "Грязной войне" — периоде, когда страной правила последняя военная хунта (1976-83гг). Время от времени набредаешь на памятные таблички или мемориалы жертвам политических репрессий. Естественно, это всё наводит на грустные аналогии.
На фото: мемориал, посвященный арестованным и пропавшим без вести в так называемом "Клубе Атлетико" — распределительном полицейском центре, куда свозились задержанные с февраля по декабрь 1977 г. След людей, чьи фотографии размещены на стене, на этом месте теряется. Всего по разным данным за годы правления хунты пропало без вести до 30 тысяч человек. Само здание этого центра было разрушено, и над этим местом сейчас пролегает автомобильная магистраль. Говорят, что власти специально снесли здание, чтобы замести следы. Если я правильно понял, то сейчас там идут работы по поиску останков пропавших людей.
На фото: мемориал, посвященный арестованным и пропавшим без вести в так называемом "Клубе Атлетико" — распределительном полицейском центре, куда свозились задержанные с февраля по декабрь 1977 г. След людей, чьи фотографии размещены на стене, на этом месте теряется. Всего по разным данным за годы правления хунты пропало без вести до 30 тысяч человек. Само здание этого центра было разрушено, и над этим местом сейчас пролегает автомобильная магистраль. Говорят, что власти специально снесли здание, чтобы замести следы. Если я правильно понял, то сейчас там идут работы по поиску останков пропавших людей.
И ещё несколько слов про Аргентину. Несмотря на то, что здесь сейчас много иммигрантов из России, нужно понимать экономическую ситуацию. Для тех, кто зарабатывает в долларах, евро или, например, в бразильских реалах, Аргентина очень привлекательна. Жизнь в таком случае здесь значительно дешевле, чем в соседних странах. Но искать работу в академии здесь я бы уже не советовал: зарабатывать будете в песо, и жизнь такой дешёвой уже не покажется.
В стране существует два курса национальной валюты. Официальный курс примерно в два раза отличается от курса на черном рынке, а песо постоянно дешевеет. Например, в первый день своего пребывания я менял доллары по курсу 512 песо за доллар, а через четыре дня уже по 516. Спустя полтора месяца курс уже 735 песо за доллар!
Я почитал ряд научных работ, чтобы разобраться в причинах такой макроэкономической нестабильности. В основном, конечно, исследователи объясняют её причинами, порождёнными долгим периодом неолиберальной экономической политики (1). Она началась с приходом к власти военной хунты, но была продолжена и после её падения. То есть даже демократические элиты продолжали следовать неолиберальному курсу вплоть до дефолта 2002 года. Да и новый экономический курс некоторые учёные характеризуют как пост-неолиберальный (2).
Но есть кое-что интересное не только для экономистов, но и для политологов.
Во-первых, к военной хунте, которая несомненно нарушала права и свободы граждан, вполне благосклонно относились в МВФ, который беспрепятственно давал огромные кредиты. В том числе потому, что аргентинские элиты чётко следовали инструкциям "чикагских мальчиков" — экономической школы неолиберализма.
Во-вторых, есть предположение, что перекосы неолиберального курса не были бы столь критичны без разгрома профсоюзов. После переворота 1976 года одной из первых целей политических репрессий стали именно они. Все дело в том, что аргентинские профсоюзы в 1960-70е годы сформировали устойчивую инфраструктуру коллективных действий. Военные считали мобилизационный потенциал профсоюзов угрозой своей власти, и поэтому постарались этот риск минимизировать, рассматривая любую их активность как политическую. В результате решая политические задачи элиты убрали сдерживающие факторы, которые могли бы минимизировать риски экономических стратегий. И даже после демократизации эта инфраструктура коллективных действий восстановилась далеко не сразу. И вообще вопрос, восстановилась ли.
Такой подход не удивителен для диктатур. Ведь любое неподконтрольное им коллективное действие рассматривается как потенциальный риск. То же самое мы можем наблюдать и в других авторитарных контекстах, в том числе и в России. Но здесь важно ещё и то, что такие стратегии опасны негативными эффектами в долгосрочной перспективе и для национальной экономики, и для самих режимов. Кроме того, реставрация низовых горизонтальных связей и культуры солидарности — дело многих лет даже после крушения режима. А экономические эффекты, вероятно, имеют место ещё в течение более продолжительного времени.
#публичноеуправление
(1) Cooney, P. (2007). Argentina’s quarter century experiment with neoliberalism: from dictatorship to depression. Revista de Economia Contemporânea. V. 11, N. 1. DOI: 10.1590/S1415-98482007000100001.
(2) Undurraga, T. (2015). Neoliberalism in Argentina and Chile: common antecedents, divergent paths. Revista de Sociologia e Política. V. 23, N. 55. DOI: 10.1590/1678-987315235502
В стране существует два курса национальной валюты. Официальный курс примерно в два раза отличается от курса на черном рынке, а песо постоянно дешевеет. Например, в первый день своего пребывания я менял доллары по курсу 512 песо за доллар, а через четыре дня уже по 516. Спустя полтора месяца курс уже 735 песо за доллар!
Я почитал ряд научных работ, чтобы разобраться в причинах такой макроэкономической нестабильности. В основном, конечно, исследователи объясняют её причинами, порождёнными долгим периодом неолиберальной экономической политики (1). Она началась с приходом к власти военной хунты, но была продолжена и после её падения. То есть даже демократические элиты продолжали следовать неолиберальному курсу вплоть до дефолта 2002 года. Да и новый экономический курс некоторые учёные характеризуют как пост-неолиберальный (2).
Но есть кое-что интересное не только для экономистов, но и для политологов.
Во-первых, к военной хунте, которая несомненно нарушала права и свободы граждан, вполне благосклонно относились в МВФ, который беспрепятственно давал огромные кредиты. В том числе потому, что аргентинские элиты чётко следовали инструкциям "чикагских мальчиков" — экономической школы неолиберализма.
Во-вторых, есть предположение, что перекосы неолиберального курса не были бы столь критичны без разгрома профсоюзов. После переворота 1976 года одной из первых целей политических репрессий стали именно они. Все дело в том, что аргентинские профсоюзы в 1960-70е годы сформировали устойчивую инфраструктуру коллективных действий. Военные считали мобилизационный потенциал профсоюзов угрозой своей власти, и поэтому постарались этот риск минимизировать, рассматривая любую их активность как политическую. В результате решая политические задачи элиты убрали сдерживающие факторы, которые могли бы минимизировать риски экономических стратегий. И даже после демократизации эта инфраструктура коллективных действий восстановилась далеко не сразу. И вообще вопрос, восстановилась ли.
Такой подход не удивителен для диктатур. Ведь любое неподконтрольное им коллективное действие рассматривается как потенциальный риск. То же самое мы можем наблюдать и в других авторитарных контекстах, в том числе и в России. Но здесь важно ещё и то, что такие стратегии опасны негативными эффектами в долгосрочной перспективе и для национальной экономики, и для самих режимов. Кроме того, реставрация низовых горизонтальных связей и культуры солидарности — дело многих лет даже после крушения режима. А экономические эффекты, вероятно, имеют место ещё в течение более продолжительного времени.
#публичноеуправление
(1) Cooney, P. (2007). Argentina’s quarter century experiment with neoliberalism: from dictatorship to depression. Revista de Economia Contemporânea. V. 11, N. 1. DOI: 10.1590/S1415-98482007000100001.
(2) Undurraga, T. (2015). Neoliberalism in Argentina and Chile: common antecedents, divergent paths. Revista de Sociologia e Política. V. 23, N. 55. DOI: 10.1590/1678-987315235502
Новая школа политических наук @learn_politics ведёт набор слушателей на курсы осеннего семестра. Всегда рад поддерживать подобные инициативы коллег, в профессионализме которых сам уверен. На сайте НШПН можно подробнее узнать о курсах, преподавателях и условиях.
Кроме того, уже завтра будет день открытых дверей! Преподаватели Школы расскажут о каждом из курсов подробнее в формате открытого диалога.
Регистрируйтесь по ссылке: https://learnpolitics.online/#dod
Кроме того, уже завтра будет день открытых дверей! Преподаватели Школы расскажут о каждом из курсов подробнее в формате открытого диалога.
Регистрируйтесь по ссылке: https://learnpolitics.online/#dod
Новая школа политических наук НШПН
Независимый образовательный онлайн-проект для всех, кто хочет понять, как устроена политика: внутренняя и международная, в демократиях и авторитарных режимах
Работа в Университете Сан-Паулу не перестаёт радовать меня время от времени культурными шоками.
На этот раз — студенческая забастовка. Да! С прошлого четверга студенты, обучающиеся на социальных и гуманитарных направлениях, бастуют. Все занятия, естественно, отменены. Забастовка официальная: есть решение студенческих организаций, а администрация университета была заранее уведомлена.
Требования тоже чётко оформлены. Там, конечно, есть и требование об увеличении стипендиального фонда, но это далеко не главная претензия. Основная — нехватка преподавателей и их перегруженность, отмена нескольких гуманитарных и социальных дисциплин в этом семестре, недопуск студенческих объединений к принятию ряда решений в университете и т.д.
Как исследователю мне интересна сама механика такого протеста и низовой самоорганизации. Во-первых, стоит отметить качество социальных связей, позволяющее осуществлять подобные коллективные действия. Например, мне написала студентка, которая не состоит в движении. Но она попросила перенести запланированную консультацию, так как считает неэтичным по отношению к своим коллегам прийти ко мне ради решения своего частного академического вопроса.
Во-вторых, с институциональной точки зрения, интересна и реакция университета. Требования студентов будут рассмотрены, так как они не только налогоплательщики, которые финансируют работу университета, но и полноправные члены университетского сообщества.
И ещё информация для понимания контекста и сравнения с российскими условиями. "Перегруженные" профессора в университете Сан-Паулу ведут в среднем один-два курса в семестр.
Стипендии студентов бакалавриата действительно небольшие (около 200 долларов США), но многие получают дополнительную стипендию из фондов университета или компаний-партнёров. Именно университетский фонд, как я понял, и просят увеличить студенты. Стипендия в магистратуре уже около $400, а в аспирантуре — $600. Зарплата пост-дока $1600, а профессорские начинаются от $2000 и могут быть $4000 и даже больше.
О профсоюзном движении в российских университетах как раз на днях писали коллеги из научно-образовательного сообщества. Фактически в большинстве случаев это лишь имитационный институт. Я уж не говорю о студенческих профсоюзах. Но ростки самоорганизации есть и здесь. Например, движение Университетская солидарность @unisolidarity. Можно много критиковать и говорить, что в нынешних условиях такое движение бессмысленно. Но я не соглашусь. Я не раз уже писал здесь, что низовая самоорганизация имеет смысл сама по себе даже в авторитарных контекстах, так как позволяет поддерживать устойчивые горизонтальные связи и солидарность. Именно поэтому авторитарные элиты так её опасаются.
#управлениенаукой
На этот раз — студенческая забастовка. Да! С прошлого четверга студенты, обучающиеся на социальных и гуманитарных направлениях, бастуют. Все занятия, естественно, отменены. Забастовка официальная: есть решение студенческих организаций, а администрация университета была заранее уведомлена.
Требования тоже чётко оформлены. Там, конечно, есть и требование об увеличении стипендиального фонда, но это далеко не главная претензия. Основная — нехватка преподавателей и их перегруженность, отмена нескольких гуманитарных и социальных дисциплин в этом семестре, недопуск студенческих объединений к принятию ряда решений в университете и т.д.
Как исследователю мне интересна сама механика такого протеста и низовой самоорганизации. Во-первых, стоит отметить качество социальных связей, позволяющее осуществлять подобные коллективные действия. Например, мне написала студентка, которая не состоит в движении. Но она попросила перенести запланированную консультацию, так как считает неэтичным по отношению к своим коллегам прийти ко мне ради решения своего частного академического вопроса.
Во-вторых, с институциональной точки зрения, интересна и реакция университета. Требования студентов будут рассмотрены, так как они не только налогоплательщики, которые финансируют работу университета, но и полноправные члены университетского сообщества.
И ещё информация для понимания контекста и сравнения с российскими условиями. "Перегруженные" профессора в университете Сан-Паулу ведут в среднем один-два курса в семестр.
Стипендии студентов бакалавриата действительно небольшие (около 200 долларов США), но многие получают дополнительную стипендию из фондов университета или компаний-партнёров. Именно университетский фонд, как я понял, и просят увеличить студенты. Стипендия в магистратуре уже около $400, а в аспирантуре — $600. Зарплата пост-дока $1600, а профессорские начинаются от $2000 и могут быть $4000 и даже больше.
О профсоюзном движении в российских университетах как раз на днях писали коллеги из научно-образовательного сообщества. Фактически в большинстве случаев это лишь имитационный институт. Я уж не говорю о студенческих профсоюзах. Но ростки самоорганизации есть и здесь. Например, движение Университетская солидарность @unisolidarity. Можно много критиковать и говорить, что в нынешних условиях такое движение бессмысленно. Но я не соглашусь. Я не раз уже писал здесь, что низовая самоорганизация имеет смысл сама по себе даже в авторитарных контекстах, так как позволяет поддерживать устойчивые горизонтальные связи и солидарность. Именно поэтому авторитарные элиты так её опасаются.
#управлениенаукой
В своих курсах я часто использую разные игровые модели, с помощью которых можно почти на практике объяснять студентам теоретические и прикладные аспекты изучаемых дисциплин. Дизайн разработанных мною игр часто таков, что в итоге не побеждает никто. Не скрою, я люблю такие ситуации, когда студенты проигрывают. Мне всегда казалось, что именно на ошибках лучше всего учиться, и что разбор неудачных "полётов" более ценен для достижения образовательных целей. В процессе подготовки своего курса для этого семестра я нашёл пример деловой игры, в основе которой лежит "концепция неудачи". И хотя статья Survival!: A Portable Simulation That Encourages Failure (1) опубликована в Journal of Political Science Education, полагаю, что может быть интересна многим, а не только преподавателям политологических дисциплин.
Я уже рассказывал, что регулярно предлагаю студентам простую игру, которая начинается как кооперативная, в которой все могут достигнуть успеха. Однако сами игроки об этом не знают. Если им не удается снять неопределённость, то на одном из первых шагов они, сами того не понимая, могут превратить её в антагонистическую игру с нулевой суммой, где победа одной команды означает поражение других. Почти всегда это и происходит, после чего мы дотошно разбираем, почему так произошло. И приходим к выводу, что мир намного сложнее, чем простая игра с нулевой суммой. Следовательно, и планировать свои действия нужно исходя из сложности, которую предварительно важно понять и проанализировать.
И хотя условиями игры я подталкиваю студентов к этой ошибке, я не раз задумывался, почему это так легко получается. Почему в большинстве случаев они исходят из предпосылки об ограниченном благе — феномене, который подробно описал антрополог Дж. Фостер, изучавший традиционные общества (2)? И чем больше я наблюдаю за тем, что происходит в публичной сфере и в политике, тем чаще замечаю, что эта предпосылка доминирует в общественном сознании. То есть неудачи ничему не учат, а наоборот формируют мнение, что большинство взаимодействий в обществе представляют собой игру с нулевой суммой. Одно дело разобрать провал стратегии в учебной аудитории, другое — проанализировать и отрефлексировать свои ошибки во множестве жизненных ситуаций.
У меня была гипотеза, что "культура поляризации" побеждает "культуру консенсуса". И при этом неудачи, к которым приводит поляризация, не выступают фактором научения в дальнейшем. Наверное, нужно написать в этом контексте о войне, но это будет отдельный пост.
Однако на днях я увидел результаты исследования, которые демонстрируют, что мое предположение довольно поверхностно. В работе Zero-Sum Thinking and the Roots of U.S. Political Divides (3) авторы показывают, что такой тип мышления может иметь корни не только в индивидуальном опыте, но и в истории семьи. А в американском контексте он ещё и влияет на уровень патернализма, поддержку позитивной дискриминации и более строгой политики в отношении иммиграции. Вероятно, здесь многое складывается в связи с недовольством тем, как распределяются блага в обществе. Но, видимо, такое мышление экстраполируется и на многие другие сферы общественных взаимоотношений. И уже это в свою очередь приводит к поляризации — будто мы живём в мире, где есть только чёрное и белое, а выигрыш одного означает проигрыш кого-то другого.
(1) Schoettmer P.L. (2023) Survival!: A Portable Simulation That Encourages Failure. Journal of Political Science Education. DOI: 10.1080/15512169.2023.2167208
(2) Foster, G. M. (1965). Peasant Society and the Image of Limited Good. American Anthropologist, 67(2), 293–315.
(3) Chinoy S., Nunn N., Sequeira S., Stantcheva S. (2023). Zero-Sum Thinking and the Roots of U.S. Political Divides.
Working Paper 31688. https://www.nber.org/papers/w31688
Я уже рассказывал, что регулярно предлагаю студентам простую игру, которая начинается как кооперативная, в которой все могут достигнуть успеха. Однако сами игроки об этом не знают. Если им не удается снять неопределённость, то на одном из первых шагов они, сами того не понимая, могут превратить её в антагонистическую игру с нулевой суммой, где победа одной команды означает поражение других. Почти всегда это и происходит, после чего мы дотошно разбираем, почему так произошло. И приходим к выводу, что мир намного сложнее, чем простая игра с нулевой суммой. Следовательно, и планировать свои действия нужно исходя из сложности, которую предварительно важно понять и проанализировать.
И хотя условиями игры я подталкиваю студентов к этой ошибке, я не раз задумывался, почему это так легко получается. Почему в большинстве случаев они исходят из предпосылки об ограниченном благе — феномене, который подробно описал антрополог Дж. Фостер, изучавший традиционные общества (2)? И чем больше я наблюдаю за тем, что происходит в публичной сфере и в политике, тем чаще замечаю, что эта предпосылка доминирует в общественном сознании. То есть неудачи ничему не учат, а наоборот формируют мнение, что большинство взаимодействий в обществе представляют собой игру с нулевой суммой. Одно дело разобрать провал стратегии в учебной аудитории, другое — проанализировать и отрефлексировать свои ошибки во множестве жизненных ситуаций.
У меня была гипотеза, что "культура поляризации" побеждает "культуру консенсуса". И при этом неудачи, к которым приводит поляризация, не выступают фактором научения в дальнейшем. Наверное, нужно написать в этом контексте о войне, но это будет отдельный пост.
Однако на днях я увидел результаты исследования, которые демонстрируют, что мое предположение довольно поверхностно. В работе Zero-Sum Thinking and the Roots of U.S. Political Divides (3) авторы показывают, что такой тип мышления может иметь корни не только в индивидуальном опыте, но и в истории семьи. А в американском контексте он ещё и влияет на уровень патернализма, поддержку позитивной дискриминации и более строгой политики в отношении иммиграции. Вероятно, здесь многое складывается в связи с недовольством тем, как распределяются блага в обществе. Но, видимо, такое мышление экстраполируется и на многие другие сферы общественных взаимоотношений. И уже это в свою очередь приводит к поляризации — будто мы живём в мире, где есть только чёрное и белое, а выигрыш одного означает проигрыш кого-то другого.
(1) Schoettmer P.L. (2023) Survival!: A Portable Simulation That Encourages Failure. Journal of Political Science Education. DOI: 10.1080/15512169.2023.2167208
(2) Foster, G. M. (1965). Peasant Society and the Image of Limited Good. American Anthropologist, 67(2), 293–315.
(3) Chinoy S., Nunn N., Sequeira S., Stantcheva S. (2023). Zero-Sum Thinking and the Roots of U.S. Political Divides.
Working Paper 31688. https://www.nber.org/papers/w31688
NBER
Zero-Sum Thinking and the Roots of U.S. Political Divides
We investigate the origins and implications of zero-sum thinking – the belief that gains for one individual or group tend to come at the cost of others. Using a new survey of a representative sample of 20,400 US residents, we measure zero-sum thinking, political…
Forwarded from kinesis
🏴 Республиканизм: политическое сообщество и общее благо
Если вы давно не вспоминали о Римской империи, то... возможно, сейчас самое подходящее время! Так считает Сергей Коретко, выпускник Центра «Стасис», администратор известного блога о философии «Левый консерватор», и приглашает всех на свой курс о политической философии республиканизма.
Теоретическая база для размышлений об общем благе, свободе и сообществе от античности до современности — ровно то, что вы получите, записавшись на этот курс. Но это еще не все! Курс не был бы так интерес без подробного анализа идей республиканизма, их связи с радикальными уклонами в теориях анархо-коммунизма, современных фашизма и либерализма.
Подробнее об этом курсе можно прочитать в канале Сергея «Левый консерватор», а здесь — посмотреть силлабус к курсу. Набор на курс будет идти до 10 октября, так что самое время поспешить!
Если вы давно не вспоминали о Римской империи, то... возможно, сейчас самое подходящее время! Так считает Сергей Коретко, выпускник Центра «Стасис», администратор известного блога о философии «Левый консерватор», и приглашает всех на свой курс о политической философии республиканизма.
Теоретическая база для размышлений об общем благе, свободе и сообществе от античности до современности — ровно то, что вы получите, записавшись на этот курс. Но это еще не все! Курс не был бы так интерес без подробного анализа идей республиканизма, их связи с радикальными уклонами в теориях анархо-коммунизма, современных фашизма и либерализма.
Подробнее об этом курсе можно прочитать в канале Сергея «Левый консерватор», а здесь — посмотреть силлабус к курсу. Набор на курс будет идти до 10 октября, так что самое время поспешить!
Про Клаудию Голдин, нобелевского лауреата этого года, уже написали многие. Я с её работами не знаком, поэтому по существу мало что могу добавить к словам специалистов. Однако примечательно, что Нобелевский комитет отметил вклад К. Голдин в "понимание положения женщин на рынке труда".
Тем интереснее, что сама К. Голдин лишь третья женщина, получившая премию по экономике. Очень хорошо об этом написал Дмитрий Прокофьев. А я вспомнил, что как-то уже рассказывал об исследовании, посвященном женщинам, трудящимся на ниве экономической науки.
В работе Gender and the Dynamics of Economics Seminars (1) авторы зафиксировали каждое взаимодействие между выступающими и аудиторией на 462 научных и методических мероприятиях в области экономики: от больших конференций до локальных семинаров. Оказалось, что даже в формате академических публичных коммуникаций отношение к женщинам серьёзно отличается. Они получают больше вопросов, чем мужчины, а сами вопросы и комментарии к выступлениям женщин-учёных чаще носят назидательный, а иногда и враждебный, характер.
Коллектив собрал огромный массив данных, поэтому в модель в качестве контрольных переменных включено очень много разных индикаторов. В работе тестируется широкий набор возможных факторов влияния, и все они оказывают значительно меньшие эффекты, чем гендер. Видимо, поэтому в тексте статьи очень большое влияние уделяется именно методам сбора данных. Авторы понимают, что если к дизайну аналитической части исследования придраться сложно, то основная критика может касаться качества данных. В этой части прописано всё очень скрупулезно: и этика, и методика сбора данных в разных контекстах, и возможные искажения (bias), и принципы кодирования с очень детальной операционализацией индикаторов.
Ну, и в этом же контексте ещё одна рекурсия, о которой написали уже несколько коллег (я сначала увидел в Фэйсбуке у К. Сонина). Параллельно с объявлением лауреата на всё том же ресурсе NBER опубликован препринт К. Голдин с занимательным названием Why Women Won.
(1) Pascaline Dupas, Alicia Sasser Modestino, Muriel Niederle, Justin Wolfers & The Seminar Dynamics Collective. (2020). Gender and the Dynamics of Economics Seminars. NBER WORKING PAPER SERIES. Working paper 28494
Тем интереснее, что сама К. Голдин лишь третья женщина, получившая премию по экономике. Очень хорошо об этом написал Дмитрий Прокофьев. А я вспомнил, что как-то уже рассказывал об исследовании, посвященном женщинам, трудящимся на ниве экономической науки.
В работе Gender and the Dynamics of Economics Seminars (1) авторы зафиксировали каждое взаимодействие между выступающими и аудиторией на 462 научных и методических мероприятиях в области экономики: от больших конференций до локальных семинаров. Оказалось, что даже в формате академических публичных коммуникаций отношение к женщинам серьёзно отличается. Они получают больше вопросов, чем мужчины, а сами вопросы и комментарии к выступлениям женщин-учёных чаще носят назидательный, а иногда и враждебный, характер.
Коллектив собрал огромный массив данных, поэтому в модель в качестве контрольных переменных включено очень много разных индикаторов. В работе тестируется широкий набор возможных факторов влияния, и все они оказывают значительно меньшие эффекты, чем гендер. Видимо, поэтому в тексте статьи очень большое влияние уделяется именно методам сбора данных. Авторы понимают, что если к дизайну аналитической части исследования придраться сложно, то основная критика может касаться качества данных. В этой части прописано всё очень скрупулезно: и этика, и методика сбора данных в разных контекстах, и возможные искажения (bias), и принципы кодирования с очень детальной операционализацией индикаторов.
Ну, и в этом же контексте ещё одна рекурсия, о которой написали уже несколько коллег (я сначала увидел в Фэйсбуке у К. Сонина). Параллельно с объявлением лауреата на всё том же ресурсе NBER опубликован препринт К. Голдин с занимательным названием Why Women Won.
(1) Pascaline Dupas, Alicia Sasser Modestino, Muriel Niederle, Justin Wolfers & The Seminar Dynamics Collective. (2020). Gender and the Dynamics of Economics Seminars. NBER WORKING PAPER SERIES. Working paper 28494
Чуть было не пропустил июльский номер Science, посвященный онлайн социальным сетям и их влиянию на политические процессы. Помимо исследовательских статей в номере есть и редакторские колонки по теме, и полезный материал в разделе Policy Forum. О каждой статье, наверное, стоит написать отдельно. Но, в целом, все они подводят к одному заключению: особенности алгоритмов Фейсбука и Инстаграма не оказывают критического влияния на политическое поведение пользователей.
Учёные провели эксперименты, где смоделировали различные техники алгоритмов выдачи информации в лентах пользователей. Методики рандомизированных контролируемых экспериментов (RCT) уже хорошо зарекомендовали себя в социальных науках, так что к самим моделям вопросов нет. По крайней мере, у меня как неспециалиста. Сравнение контрольных групп и групп, где было какое-то изменение алгоритма выдачи, показало, что значимых измеряемых эффектов нет.
Но особенно меня заинтересовал тот факт, что сами исследования проводились либо работающими в Мета учёными, либо внешними исследователями, которым Мета дала доступ к закрытым прежде данным. Тут-то и открывается простор для конспирологов, которые уличат учёных в том, что они работают на Мета, к которой по этому поводу очень много вопросов у регуляторов. А впереди ещё и множество судебных дел, как в США, так и в ЕС.
В статьях, конечно, авторы отдельно подчёркивают, что результаты отвечают современным научным требованиям к внутренней и внешней валидности. Но даже если не брать во внимание критику от тех, кто мало понимает в конкретных методах, да и вообще в том, как работает наука, даже в научной среде есть большой скепсис по поводу этих работ (именно в одной из таких дискуссий я и узнал про этот выпуск Science). Большая часть негатива складывается из опыта научного сообщества относительно воспроизводства результатов научных исследований: мы это уже проходили не так давно, когда и случился так называемый кризис репликации.
Но я бы обратил внимание ещё на два важных, как мне кажется, аргумента.
Во-первых, опубликованные работы — лишь первые из не менее 16 проектов, которые ещё в процессе реализации. Если не найдены значимые эффекты в случае уже опубликованных примеров, это не значит, что результат будет такой же у других интервенций в рамках экспериментов.
Во-вторых, я специально пообщался со своей коллегой, которая будучи студенткой слушала пару моих курсов, а сейчас уже защитила PhD диссертацию по политическим наукам и работает в одной из множества научных групп в Мета. По ее словам, руководство не только не вмешивается в работу исследовательских коллективов, но и не препятствует распространению результатов, которые могут свидетельствовать о негативном влиянии алгоритмов и социальных сетей, в целом. Безусловно, это слабый пока аргумент, но он из уст человека, которому я доверяю.
Наконец, я полагаю, что в интересах самих платформ давать больший доступ к данным для независимых исследований. Я не уверен, что это может критически сказаться на их бизнес-моделях. Учитывая степень их проникновения во многие сферы современного общества, такие критерии, как прозрачность и подотчетность должны применяться и к ним.
Учёные провели эксперименты, где смоделировали различные техники алгоритмов выдачи информации в лентах пользователей. Методики рандомизированных контролируемых экспериментов (RCT) уже хорошо зарекомендовали себя в социальных науках, так что к самим моделям вопросов нет. По крайней мере, у меня как неспециалиста. Сравнение контрольных групп и групп, где было какое-то изменение алгоритма выдачи, показало, что значимых измеряемых эффектов нет.
Но особенно меня заинтересовал тот факт, что сами исследования проводились либо работающими в Мета учёными, либо внешними исследователями, которым Мета дала доступ к закрытым прежде данным. Тут-то и открывается простор для конспирологов, которые уличат учёных в том, что они работают на Мета, к которой по этому поводу очень много вопросов у регуляторов. А впереди ещё и множество судебных дел, как в США, так и в ЕС.
В статьях, конечно, авторы отдельно подчёркивают, что результаты отвечают современным научным требованиям к внутренней и внешней валидности. Но даже если не брать во внимание критику от тех, кто мало понимает в конкретных методах, да и вообще в том, как работает наука, даже в научной среде есть большой скепсис по поводу этих работ (именно в одной из таких дискуссий я и узнал про этот выпуск Science). Большая часть негатива складывается из опыта научного сообщества относительно воспроизводства результатов научных исследований: мы это уже проходили не так давно, когда и случился так называемый кризис репликации.
Но я бы обратил внимание ещё на два важных, как мне кажется, аргумента.
Во-первых, опубликованные работы — лишь первые из не менее 16 проектов, которые ещё в процессе реализации. Если не найдены значимые эффекты в случае уже опубликованных примеров, это не значит, что результат будет такой же у других интервенций в рамках экспериментов.
Во-вторых, я специально пообщался со своей коллегой, которая будучи студенткой слушала пару моих курсов, а сейчас уже защитила PhD диссертацию по политическим наукам и работает в одной из множества научных групп в Мета. По ее словам, руководство не только не вмешивается в работу исследовательских коллективов, но и не препятствует распространению результатов, которые могут свидетельствовать о негативном влиянии алгоритмов и социальных сетей, в целом. Безусловно, это слабый пока аргумент, но он из уст человека, которому я доверяю.
Наконец, я полагаю, что в интересах самих платформ давать больший доступ к данным для независимых исследований. Я не уверен, что это может критически сказаться на их бизнес-моделях. Учитывая степень их проникновения во многие сферы современного общества, такие критерии, как прозрачность и подотчетность должны применяться и к ним.
Теперь кратко о результатах исследований из июльского номера Science.
1. Assymetric ideological segregation in exposure to political news on Facebook.
Авторы берут данные по 208 млн американских пользователей ФБ во время избирательной кампании 2020 и сравнивают набор всех политических новостей, которые они могли видеть, с теми, что действительно попали в их ленту и/или на которые они отреагировали. Анализ показывает, что идеологическая сегрегация, и так высокая, растёт ещё больше вместе с потреблением контента, который попадает в ленту. То есть если бы пользователи получали разнообразный контент в ленте, то и поляризация была бы меньше. Кроме того, авторы находят ассиметрию между потреблением информации либеральной и консервативной аудиториями: у консерваторов есть целый кластер новостной "экосистемы", который попадает только в их ленты. Наконец, большая часть информации, которая распознаётся алгоритмами ФБ как фейковая, сконцентрирована в консервативном кластере.
2. How do social media feed algorithms affect attitudes and behavior in an election campaign?
В этой работе используется метод рандомизированного контролируемого эксперимента (RCT), где в течение той же кампании 2020 у одной группы пользователей алгоритмы Фейсбука и Инстаграма работают в обычном режиме, а у другой лента формируется в обратном хронологическом порядке. У второй группы наблюдается снижение активности на платформах, сопровождающееся ростом объема политического контента. Кроме того, в случае Фейсбука контент становится более умеренным. Но интересно то, что при таких изменениях в потреблении информации учёные не обнаружили значимую динамику в политических предпочтениях или поляризации на протяжении всего трёхмесячного периода, пока действовал эксперимент.
3. Reshares on social media amplify political news but do not detectably affect beliefs or opinions.
Здесь авторы тоже прибегают к методике RCT для того, чтобы протестировать, есть ли влияние репостов контента на френдов в ФБ. Исследование проводилось в тот же период избирательной кампании 2020, что и в предыдущих исследованиях. Вполне логично оказалось, что политического контента в лентах стало меньше, так как именно такой репостят чаще, тем более в период активной кампании. Снижается и общее число кликов по ссылкам и реакций. Серьезно снижается и уровень знаний о политической ситуации и политических новостей. Но опять же исследователи на обнаруживают значимый эффект, который отражался бы в изменении политических предпочтений или поляризации.
В целом, интересующимся рекомендую со статьями ознакомиться. Там много деталей и полезных методологических аспектов. Но я бы выделил ещё следующее. Подобные исследования — это большой шаг вперёд в выявлении казуальных механизмов. И то, что учёные получили доступ к прежде закрытым данным, а также к самим алгоритмам, позволило им применить самые современные методологические подходы.
Раньше большая часть исследований такого влияния заключалась в использовании методов сетевого анализа и "прикручивании" сложных объяснительных моделей. Такие подходы давали возможность находить всевозможные корреляции, но каузальные зависимости и механизмы оставались в серой зоне. Нередко, в статьях такие зависимости описывались, но к валидности таких выводов были большие вопросы.
1. Assymetric ideological segregation in exposure to political news on Facebook.
Авторы берут данные по 208 млн американских пользователей ФБ во время избирательной кампании 2020 и сравнивают набор всех политических новостей, которые они могли видеть, с теми, что действительно попали в их ленту и/или на которые они отреагировали. Анализ показывает, что идеологическая сегрегация, и так высокая, растёт ещё больше вместе с потреблением контента, который попадает в ленту. То есть если бы пользователи получали разнообразный контент в ленте, то и поляризация была бы меньше. Кроме того, авторы находят ассиметрию между потреблением информации либеральной и консервативной аудиториями: у консерваторов есть целый кластер новостной "экосистемы", который попадает только в их ленты. Наконец, большая часть информации, которая распознаётся алгоритмами ФБ как фейковая, сконцентрирована в консервативном кластере.
2. How do social media feed algorithms affect attitudes and behavior in an election campaign?
В этой работе используется метод рандомизированного контролируемого эксперимента (RCT), где в течение той же кампании 2020 у одной группы пользователей алгоритмы Фейсбука и Инстаграма работают в обычном режиме, а у другой лента формируется в обратном хронологическом порядке. У второй группы наблюдается снижение активности на платформах, сопровождающееся ростом объема политического контента. Кроме того, в случае Фейсбука контент становится более умеренным. Но интересно то, что при таких изменениях в потреблении информации учёные не обнаружили значимую динамику в политических предпочтениях или поляризации на протяжении всего трёхмесячного периода, пока действовал эксперимент.
3. Reshares on social media amplify political news but do not detectably affect beliefs or opinions.
Здесь авторы тоже прибегают к методике RCT для того, чтобы протестировать, есть ли влияние репостов контента на френдов в ФБ. Исследование проводилось в тот же период избирательной кампании 2020, что и в предыдущих исследованиях. Вполне логично оказалось, что политического контента в лентах стало меньше, так как именно такой репостят чаще, тем более в период активной кампании. Снижается и общее число кликов по ссылкам и реакций. Серьезно снижается и уровень знаний о политической ситуации и политических новостей. Но опять же исследователи на обнаруживают значимый эффект, который отражался бы в изменении политических предпочтений или поляризации.
В целом, интересующимся рекомендую со статьями ознакомиться. Там много деталей и полезных методологических аспектов. Но я бы выделил ещё следующее. Подобные исследования — это большой шаг вперёд в выявлении казуальных механизмов. И то, что учёные получили доступ к прежде закрытым данным, а также к самим алгоритмам, позволило им применить самые современные методологические подходы.
Раньше большая часть исследований такого влияния заключалась в использовании методов сетевого анализа и "прикручивании" сложных объяснительных моделей. Такие подходы давали возможность находить всевозможные корреляции, но каузальные зависимости и механизмы оставались в серой зоне. Нередко, в статьях такие зависимости описывались, но к валидности таких выводов были большие вопросы.
Система совершенна, пока не придёт за тобой.
"Особое мнение" (реж. С. Спилберг, 2002 г.)
Сегодня Александре Скочиленко назначили 7 лет колонии за то, что она подменяла ценники в магазине. Можно ли было предположить другой исход дела? Несмотря на всю абсурдность вряд ли. И вот это сочетание абсурдности и при этом реальности происходящего оставляет не так много места для размышлений и поиска объяснений.
Есть целое направление исследований, посвященных проблеме репрессий в диктатурах. Но методологические особенности современной политологии обращают наше внимание на институциональные аспекты или упрощённые модели, которые лишь дают объяснительную рамку тому, как авторитарные элиты используют репрессии и находят баланс между кнутом и пряником.
Но что происходит на микроуровне? Ведь репрессивная машина функционирует благодаря действиям вполне конкретных людей. Я уже писал об этом раньше, поэтому скопирую свой старый текст с небольшими правками.
В рассказе Ф. Дика "Особое мнение" и одноименном фильме сюжет разворачивается вокруг работы инновационного правоохранительного института, который называется "профилактика преступлений" (Precrime). Его сотрудники с помощью технологии предсказания предупреждают убийства, которые могут произойти в ближайшем будущем, и наказывают несостоявшихся преступников. Оказалось, что некоторые авторитарные режимы могут не только взять на вооружение технологию "профилактики преступлений", но и пойти дальше - назвать преступлением то, что таковым считать не принято.
Но мне в этом отношении знакомы лишь работы в области моральной философии. Например, Ханна Арендт описывала судебный процесс над нацистским преступником Адольфом Эйхманом. В зоне его ответственности были, скорее, технические процедуры (например, логистика), нежели само истребление евреев. Передавая его аргументы она писала: "Он выполнял свой долг… он не только повиновался приказам, он повиновался закону…" (1).
Мы прекрасно знаем, что это были за законы. Поэтому для общества, в целом, и консенсуса относительно норм, в частности, легитимность тесно связана со справедливостью. Об этом, хотя и немного в другом контексте, писал Джон Ролз в работе "Теория справедливости", критикуя классические подходы к общественному договору (2). В своей концепции он формулирует два принципа, которые отражают консенсус и справедливость норм:
1. Каждый человек должен иметь равные права в отношении наиболее обширной схемы равных основных свобод совместимых с подобными схемами свобод для других.
2. Социальные и экономические неравенства должны быть устроены так, чтобы от них можно было бы ожидать преимуществ для всех, и доступ к позициям в обществе и должностям был бы открыт всем.
Легитимны ли нормы, которые разрушают устойчивые и признанные справедливыми универсальные права? Здесь могут быть диаметрально противоположные ответы. Прежде всего в легитимности будут уверены исполнители, которые выполняют свою роль. А также те, чьи политические взгляды совпадают с логикой применения этих норм.
Но так будет только до того момента, пока казавшаяся совершенной система не придёт за ними.
(1) Арендт Х. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме / Пер. с англ. С. Кастальского и Н. Рудницкой; послесл. Э. Зуроффа. М.: Европа, 2008
(2) Ролз Дж. Теория справедливости / Пер. с англ. / Под ред. В. В. Целищева. Новосибирск, 1998; Rawls J. Theоry of Justice. London: Oxford. Univ. Press. 1971.
"Особое мнение" (реж. С. Спилберг, 2002 г.)
Сегодня Александре Скочиленко назначили 7 лет колонии за то, что она подменяла ценники в магазине. Можно ли было предположить другой исход дела? Несмотря на всю абсурдность вряд ли. И вот это сочетание абсурдности и при этом реальности происходящего оставляет не так много места для размышлений и поиска объяснений.
Есть целое направление исследований, посвященных проблеме репрессий в диктатурах. Но методологические особенности современной политологии обращают наше внимание на институциональные аспекты или упрощённые модели, которые лишь дают объяснительную рамку тому, как авторитарные элиты используют репрессии и находят баланс между кнутом и пряником.
Но что происходит на микроуровне? Ведь репрессивная машина функционирует благодаря действиям вполне конкретных людей. Я уже писал об этом раньше, поэтому скопирую свой старый текст с небольшими правками.
В рассказе Ф. Дика "Особое мнение" и одноименном фильме сюжет разворачивается вокруг работы инновационного правоохранительного института, который называется "профилактика преступлений" (Precrime). Его сотрудники с помощью технологии предсказания предупреждают убийства, которые могут произойти в ближайшем будущем, и наказывают несостоявшихся преступников. Оказалось, что некоторые авторитарные режимы могут не только взять на вооружение технологию "профилактики преступлений", но и пойти дальше - назвать преступлением то, что таковым считать не принято.
Но мне в этом отношении знакомы лишь работы в области моральной философии. Например, Ханна Арендт описывала судебный процесс над нацистским преступником Адольфом Эйхманом. В зоне его ответственности были, скорее, технические процедуры (например, логистика), нежели само истребление евреев. Передавая его аргументы она писала: "Он выполнял свой долг… он не только повиновался приказам, он повиновался закону…" (1).
Мы прекрасно знаем, что это были за законы. Поэтому для общества, в целом, и консенсуса относительно норм, в частности, легитимность тесно связана со справедливостью. Об этом, хотя и немного в другом контексте, писал Джон Ролз в работе "Теория справедливости", критикуя классические подходы к общественному договору (2). В своей концепции он формулирует два принципа, которые отражают консенсус и справедливость норм:
1. Каждый человек должен иметь равные права в отношении наиболее обширной схемы равных основных свобод совместимых с подобными схемами свобод для других.
2. Социальные и экономические неравенства должны быть устроены так, чтобы от них можно было бы ожидать преимуществ для всех, и доступ к позициям в обществе и должностям был бы открыт всем.
Легитимны ли нормы, которые разрушают устойчивые и признанные справедливыми универсальные права? Здесь могут быть диаметрально противоположные ответы. Прежде всего в легитимности будут уверены исполнители, которые выполняют свою роль. А также те, чьи политические взгляды совпадают с логикой применения этих норм.
Но так будет только до того момента, пока казавшаяся совершенной система не придёт за ними.
(1) Арендт Х. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме / Пер. с англ. С. Кастальского и Н. Рудницкой; послесл. Э. Зуроффа. М.: Европа, 2008
(2) Ролз Дж. Теория справедливости / Пер. с англ. / Под ред. В. В. Целищева. Новосибирск, 1998; Rawls J. Theоry of Justice. London: Oxford. Univ. Press. 1971.
Пару месяцев назад у меня был спор с коллегой, предмет которого частично затрагивает проблему, обозначенную в предыдущей заметке. Его позиция заключалась в том, что после падения режима исполнители не должны нести ответственность за свои поступки. Я не соглашался, и мои аргументы основывались в том числе и на упомянутой выше концепции. Однако апелляция к работам Арендт или Ролза не встретила понимания, в том числе потому, что мой коллега с ними не знаком. Его основной аргумент был в том, что у исполнителей нет выбора, и им тоже нужно кормить семьи.
Меня как ученого не очень интересует проблема вины и ответственности. В большей степени меня заботят институциональные аспекты. И на мой взгляд, это очень интересная проблематика для политической науки. Если обратиться к социальным практикам, то в современной России в этом контексте я наблюдаю, как минимум два вектора, которые действительно стоит изучать.
Во-первых, это гражданское неповиновение, которое выражается в формуле "по возможности не повиноваться нормам, которые по мнению индивида, нелегетимны и несправедливы". Да, потенциал реализации такой стратегии ограничен возможностями репрессивной машины. Например, кто-то может игнорировать требования Роскомнадзора, а кому-то постоянно приходится указывать свое "иноагентство". Но при этом у такого подхода есть и ещё одно серьезное ограничение — отсутствие консенсуса по всей совокупности таких норм. Обусловлено это персональными оценками того, что легитимно и справедливо, а что нет. И очень часто эти позиции зависят от индивидуальных политических установок.
Во-вторых, даже в лояльной режиму аудитории есть пока внутренний протест относительно того, что нормы применяются избирательно. Устоявшаяся для российского политического режима практика управления посредством права (вместо верховенства права) разрушает легитимность изнутри. Триггером здесь становятся случаи, когда эти нормы применяются избирательно в отношении лояльных граждан. А такая диффузия нелегитимного права должна была рано или поздно произойти, и нет сомнений, что её масштаб будет только расти.
Всё это снова упирается в проблему соотношения легальности, легитимности и справедливости норм. Но представим, что в случае трансформации политического режима встанет вопрос об отмене этих норм. Какими принципами руководствоваться, если нет консенсуса в отношении ни справедливости, ни легитимности? Именно здесь, как мне кажется, и кроется задача политической науки.
К примеру, можно научно обосновать временные границы легальности, которые, вероятно, находятся в районе электорального цикла 2011-12 годов. Нелегальность и нелегитимность тех думских и президентских выборов доказывается методами политической науки. Но допускаю, что в результате научной дискуссии эта граница может быть сдвинута в одну из сторон.
Для выявления консенсуса по вопросам легитимности и справедливости социальные науки тоже обладают соответствующим методическим аппаратом. Да, пока эти вопросы не так актуальны в связи с тем, что трансформация режима пока не предвидится. Но мне представляется, что доказательный подход здесь необходим, чтобы не повторять ошибок предыдущего опыта демократизации в России.
Меня как ученого не очень интересует проблема вины и ответственности. В большей степени меня заботят институциональные аспекты. И на мой взгляд, это очень интересная проблематика для политической науки. Если обратиться к социальным практикам, то в современной России в этом контексте я наблюдаю, как минимум два вектора, которые действительно стоит изучать.
Во-первых, это гражданское неповиновение, которое выражается в формуле "по возможности не повиноваться нормам, которые по мнению индивида, нелегетимны и несправедливы". Да, потенциал реализации такой стратегии ограничен возможностями репрессивной машины. Например, кто-то может игнорировать требования Роскомнадзора, а кому-то постоянно приходится указывать свое "иноагентство". Но при этом у такого подхода есть и ещё одно серьезное ограничение — отсутствие консенсуса по всей совокупности таких норм. Обусловлено это персональными оценками того, что легитимно и справедливо, а что нет. И очень часто эти позиции зависят от индивидуальных политических установок.
Во-вторых, даже в лояльной режиму аудитории есть пока внутренний протест относительно того, что нормы применяются избирательно. Устоявшаяся для российского политического режима практика управления посредством права (вместо верховенства права) разрушает легитимность изнутри. Триггером здесь становятся случаи, когда эти нормы применяются избирательно в отношении лояльных граждан. А такая диффузия нелегитимного права должна была рано или поздно произойти, и нет сомнений, что её масштаб будет только расти.
Всё это снова упирается в проблему соотношения легальности, легитимности и справедливости норм. Но представим, что в случае трансформации политического режима встанет вопрос об отмене этих норм. Какими принципами руководствоваться, если нет консенсуса в отношении ни справедливости, ни легитимности? Именно здесь, как мне кажется, и кроется задача политической науки.
К примеру, можно научно обосновать временные границы легальности, которые, вероятно, находятся в районе электорального цикла 2011-12 годов. Нелегальность и нелегитимность тех думских и президентских выборов доказывается методами политической науки. Но допускаю, что в результате научной дискуссии эта граница может быть сдвинута в одну из сторон.
Для выявления консенсуса по вопросам легитимности и справедливости социальные науки тоже обладают соответствующим методическим аппаратом. Да, пока эти вопросы не так актуальны в связи с тем, что трансформация режима пока не предвидится. Но мне представляется, что доказательный подход здесь необходим, чтобы не повторять ошибок предыдущего опыта демократизации в России.
Университет Сан-Паулу — пространство политического активизма и борьбы за права. Я уже писал о забастовке студентов, которая в итоге длилась целый месяц. Теперь же поделюсь ещё несколькими фотографиями из кампуса. Итак, на фото:
- агитационный плакат, посвященный выборам в актив студенческого движения.
- Ленин, Сталин, Че Гевара, серп и молот — эти символы почти всегда сопутствуют агитации за социалистические идеи, которые в академической среде наиболее популярны.
- серия плакатов в поддержку ЛГБТ и против харрасмента меньшинств.
- объявление в мужском туалете о том, что каждый волен использовать тот туалет, который совпадает с его гендерной идентичностью.
- серия антикапиталистических плакатов, выполненных в стиле WANTED. Кстати, вопрос на засыпку: почему каждому миллиардеру присвоено имя одного из древнегреческих богов?
- агитационный плакат, посвященный выборам в актив студенческого движения.
- Ленин, Сталин, Че Гевара, серп и молот — эти символы почти всегда сопутствуют агитации за социалистические идеи, которые в академической среде наиболее популярны.
- серия плакатов в поддержку ЛГБТ и против харрасмента меньшинств.
- объявление в мужском туалете о том, что каждый волен использовать тот туалет, который совпадает с его гендерной идентичностью.
- серия антикапиталистических плакатов, выполненных в стиле WANTED. Кстати, вопрос на засыпку: почему каждому миллиардеру присвоено имя одного из древнегреческих богов?
Изучая работы по институциональным изменениям нашёл интересную статью об эндогенных факторах организационной динамики (1). Это исследование посвящено тому, как формировалось сообщество и правила в англоязычной Википедии.
Автор в самом начале отталкивается от довольно спорного, на мой взгляд, тезиса о том, что большинство исследователей объясняют институциональные изменения влиянием экзогенных факторов. Если речь о публикациях в области менеджмента и теории организации, то здесь трудно не согласиться. Однако в политической науке консенсус в этом вопросе более подвижен. Исследования, в основе которых теория рационального выбора и неоинституционализм, действительно показывают, что внутри организаций в результате кооперации акторов складывается равновесие. И оно довольно стабильно до тех пор, пока институт не испытывает внешнее давление. В то же время, если мы обратим внимание на институты, где преобладают горизонтальные связи (например, парламенты, группы интересов или надгосударственные объединения), то эти выводы точно можно поставить под сомнение.
Именно это и делает автор статьи. Используя методы качественного контент-анализа и картирования процессов (process tracing) он показывает, как в англоязычной Википедии происходят институциональные изменения посредством постоянного взаимодействия участников в процессе обсуждения трактовок норм. Здесь можно выделить четыре основных шага:
1. Выявление норм, которые можно интерпретировать по-разному, и формирование "лагерей" из участников, которые разделяют одну из трактовок. В результате складываются устойчивые группы с плотными связями.
2. Конфликты между группами по конкретным статьям, особенно чувствительных в политическом или научном аспектах (трактовка тех или иных политических событий, гомеопатия и др.).
3. В процессе обсуждений складывается асимметрия сил, и более мощная группа побеждает.
4. Реинтерпретация правил Википедии, которая происходит в связи с победой одной из групп.
В статье демонстрируется, как в результате такого постоянного взаимодействия из статей постепенно исчезает недостоверная информация и ссылки на тенденциозные ресурсы. Кроме того, институциональные аутсайдеры, проигрывающие в этих конфликтных ситуациях, покидают платформу.
Методология исследования и выводы, на мой взгляд, дают хорошую базу для исследований различных политических институтов, элит, политических сетей и т.д.
#методология #сетевойподход
(1) Steinsson S. (2023). Rule Ambiguity, Institutional Clashes, and Population Loss: How Wikipedia Became the Last Good Place on the Internet. American Political Science Review. 1-17. doi:10.1017/S0003055423000138
Автор в самом начале отталкивается от довольно спорного, на мой взгляд, тезиса о том, что большинство исследователей объясняют институциональные изменения влиянием экзогенных факторов. Если речь о публикациях в области менеджмента и теории организации, то здесь трудно не согласиться. Однако в политической науке консенсус в этом вопросе более подвижен. Исследования, в основе которых теория рационального выбора и неоинституционализм, действительно показывают, что внутри организаций в результате кооперации акторов складывается равновесие. И оно довольно стабильно до тех пор, пока институт не испытывает внешнее давление. В то же время, если мы обратим внимание на институты, где преобладают горизонтальные связи (например, парламенты, группы интересов или надгосударственные объединения), то эти выводы точно можно поставить под сомнение.
Именно это и делает автор статьи. Используя методы качественного контент-анализа и картирования процессов (process tracing) он показывает, как в англоязычной Википедии происходят институциональные изменения посредством постоянного взаимодействия участников в процессе обсуждения трактовок норм. Здесь можно выделить четыре основных шага:
1. Выявление норм, которые можно интерпретировать по-разному, и формирование "лагерей" из участников, которые разделяют одну из трактовок. В результате складываются устойчивые группы с плотными связями.
2. Конфликты между группами по конкретным статьям, особенно чувствительных в политическом или научном аспектах (трактовка тех или иных политических событий, гомеопатия и др.).
3. В процессе обсуждений складывается асимметрия сил, и более мощная группа побеждает.
4. Реинтерпретация правил Википедии, которая происходит в связи с победой одной из групп.
В статье демонстрируется, как в результате такого постоянного взаимодействия из статей постепенно исчезает недостоверная информация и ссылки на тенденциозные ресурсы. Кроме того, институциональные аутсайдеры, проигрывающие в этих конфликтных ситуациях, покидают платформу.
Методология исследования и выводы, на мой взгляд, дают хорошую базу для исследований различных политических институтов, элит, политических сетей и т.д.
#методология #сетевойподход
(1) Steinsson S. (2023). Rule Ambiguity, Institutional Clashes, and Population Loss: How Wikipedia Became the Last Good Place on the Internet. American Political Science Review. 1-17. doi:10.1017/S0003055423000138
Cambridge Core
Rule Ambiguity, Institutional Clashes, and Population Loss: How Wikipedia Became the Last Good Place on the Internet | American…
Rule Ambiguity, Institutional Clashes, and Population Loss: How Wikipedia Became the Last Good Place on the Internet - Volume 118 Issue 1
Вообще, коллективное действие подробно изучается в социальных науках в совершенно разных контекстах. А недавно я задумался ещё об одном феномене, который пока в рабочем варианте эссе назвал "потоковые действия".
В фильме "Игра на понижение" (The Big Short), описывающем события, которые привели к финансовому кризису 2007-2008 гг, главные герои постоянно поражаются тому, насколько тупы окружающие их участники рынка ипотечного кредитования. Диалоги о глупости системы и людей, в нее вовлечённых, проходят лейтмотивом через весь сюжет. Внутри этой системы нет коллективного действия в традиционном понимании. Но в то же время каждый — от стриптизёрши, оформившей несколько домов в ипотеку, и риэлторов, способствующих "вертолетной" раздаче кредитов, до аудиторов агентств на Уолл-стрит, которые упрямо продолжают давать высокие оценки разваливающимся фондам, — делает свой вклад в итоговый крах.
Парадоксально, но отсутствие коллективного действия совсем не означает, что акторы — каждый на своем месте — не могут действовать в рамках одного вектора. Самое интересное, что все поступают исходя из соображений оперативной рациональности, которую можно критиковать лишь зная всю картину (то есть обладая полнотой информации) и долгосрочные результаты этих действий (постфактум). В самом фильме есть вставка с Ричардом Талером (классиком поведенческой экономики) и Селеной Гомес, которые раскрывают один из аспектов этого "рационального" выбора, который на самом деле совсем не рационален.
Более того, отсутствие коллективной координации, скорее всего, становится одним из факторов, усиливающих негативные эффекты. Причем трансакционные издержки могут быть не такими большими в сравнении с итоговыми потерями. Главным героям требуется не так много времени и усилий, чтобы получить полную информацию и осознать, в какой ситуации находится вся система.
Почему этот пример важен? Мне очень часто приходится разъяснять интересующимся, что во многих процессах нет никакой коллективной стратегии. Была ли у путинской элиты в начале нулевых цель консолидации авторитарного режима? Вряд ли. Это и есть те потоковые действия, где в каждый конкретный момент времени складывается равновесие на основе сильно ограниченной рациональности. Именно в отсутствие коллективных действий и координации равновесие за равновесием приводят к результатам, которые не только не задумывались, но и на начальном этапе считались бы невероятными и нежелательными.
С точки зрения науки, анализ этих процессов требует масштабной декомпозиции и рассмотрения огромного множества этих равновесий по отдельности, а потом уже в совокупности. При этом я не хочу, чтобы эта идея читалась только как критика ТРВ. Можно не соглашаться с самой теорией. Но дело в том, что именно эта теоретическая рамка даёт инструментарий для анализа и такого потокового нерационального поведения. В экономических исследованиях всё это не ново. А вот для политической науки, мне кажется, вполне перспективно.
#методология #публичноеуправление
В фильме "Игра на понижение" (The Big Short), описывающем события, которые привели к финансовому кризису 2007-2008 гг, главные герои постоянно поражаются тому, насколько тупы окружающие их участники рынка ипотечного кредитования. Диалоги о глупости системы и людей, в нее вовлечённых, проходят лейтмотивом через весь сюжет. Внутри этой системы нет коллективного действия в традиционном понимании. Но в то же время каждый — от стриптизёрши, оформившей несколько домов в ипотеку, и риэлторов, способствующих "вертолетной" раздаче кредитов, до аудиторов агентств на Уолл-стрит, которые упрямо продолжают давать высокие оценки разваливающимся фондам, — делает свой вклад в итоговый крах.
Парадоксально, но отсутствие коллективного действия совсем не означает, что акторы — каждый на своем месте — не могут действовать в рамках одного вектора. Самое интересное, что все поступают исходя из соображений оперативной рациональности, которую можно критиковать лишь зная всю картину (то есть обладая полнотой информации) и долгосрочные результаты этих действий (постфактум). В самом фильме есть вставка с Ричардом Талером (классиком поведенческой экономики) и Селеной Гомес, которые раскрывают один из аспектов этого "рационального" выбора, который на самом деле совсем не рационален.
Более того, отсутствие коллективной координации, скорее всего, становится одним из факторов, усиливающих негативные эффекты. Причем трансакционные издержки могут быть не такими большими в сравнении с итоговыми потерями. Главным героям требуется не так много времени и усилий, чтобы получить полную информацию и осознать, в какой ситуации находится вся система.
Почему этот пример важен? Мне очень часто приходится разъяснять интересующимся, что во многих процессах нет никакой коллективной стратегии. Была ли у путинской элиты в начале нулевых цель консолидации авторитарного режима? Вряд ли. Это и есть те потоковые действия, где в каждый конкретный момент времени складывается равновесие на основе сильно ограниченной рациональности. Именно в отсутствие коллективных действий и координации равновесие за равновесием приводят к результатам, которые не только не задумывались, но и на начальном этапе считались бы невероятными и нежелательными.
С точки зрения науки, анализ этих процессов требует масштабной декомпозиции и рассмотрения огромного множества этих равновесий по отдельности, а потом уже в совокупности. При этом я не хочу, чтобы эта идея читалась только как критика ТРВ. Можно не соглашаться с самой теорией. Но дело в том, что именно эта теоретическая рамка даёт инструментарий для анализа и такого потокового нерационального поведения. В экономических исследованиях всё это не ново. А вот для политической науки, мне кажется, вполне перспективно.
#методология #публичноеуправление