(Заметка самой себе на полях: не использовать слово медиум, которое уже обросло таким слоем модности и пошлости, что его можно включать в бинго художника современного танца. А вообще это старое доброе выразительное средство)
На днях произошло событие, которое прошло для театроведческой и балетной среды достаточно незаметно, однако событие, как мне кажется, важное. Открылась онлайн-версия журнала «Балет». Долгие годы издание находилось на периферии читательского внимания, возможно это было и заслуженно. Надеюсь, теперь всё поменяется, и настоящая балетная красота в равной степени объединится с актуальными исследовательскими и просветительскими задачами. Рада быть в команде проекта. На сайте уже сейчас есть несколько любопытных интервью, а также, например, рецензия Кати Баевой на книгу «Танцтеатр Пины Бауш: искусство перевода» (первое издание в книжной серии фестиваля Context). Ну и моя рецензия на премьеру «Мастера» в БТ.
#анонс #рецензия
#анонс #рецензия
С Новым годом! Больше танцев, хороших и разных! И будем, пожалуйста, все здоровы🙏❤️
Танец слова меня в последнее время гораздо больше трогает, чем танец тела. Особенно, если это Быков. (Хотя и про танец в традиционном смысле слова тоже много есть что сказать).
Рождественское
Перестал сомневаться в Боге, хоть колебался еще вчера. (Как говорил мой учитель строгий — Господь аплодирует вам, ура!). Ночью, бывало, проснешься в страхе, будишь подругу, включаешь свет — неуютно душе во прахе. Как это так, меня — и нет? Как я метался, как сомневался, как вцеплялся в благую весть — от когнитивного диссонанса: смерти нет — и все-таки есть! И как-то это прошло с годами, хотя должно было стать острей от приближения к этой даме (есть она, нет ее — черт бы с ней). Дело не в том привычном мотиве ли, всякому гопнику по плечу, что все с годами мне опротивели? Не опротивели, жить хочу. Стал терпеливее, стал мудрее ли? Так сказать, опять в молоко: невысоко мои мысли реяли — и нынче реют невысоко. Многие веруют от противного: что ни вспомнишь — везде фуфло. Столько повсюду мрака активного — где-то обязано быть светло. Тут есть известный резон, без спора. Высунешь нос — и сразу домой; смотришь трансляцию из собора — и ощущаешь себя Хомой. Когда в глаза тебе смотрят Вии — сразу уверуешь, c’est la vie. Но ведь это все не впервые. И когда тут рулил не Вий? Да и наивен сводящий Бога только к свету, только к добру (эта мысль тяжела для слога — скажу точнее, когда умру). О, сознание островное, света пятно среди темных вод! Бог — это как бы все остальное, кроме всего вот этого вот. Сейчас для этого нету слова, как в подсознание ни вникай. Разве что вспомнить фразу Толстого из последнего дневника, когда оставалось ему немного до, сорри, выхода в высший свет: или, пишет он, нету Бога, или ничего, кроме Бога, нет.
Как газ, как свет, как снег, бесстрастно штрихующий раннюю полутьму, — Бог заполняет все пространство, предоставленное ему. Глядишь, почти ничего не стало, как и предрек один иудей: чести, совести, долга, срама, слез и грез, вообще людей. Сплошь лилипутики, менуэтики, растелешившийся Бобок; ни эстетики, ни конкретики, ни политики — только Бог. Смотри, как он перетекает в родной пейзаж со всех сторон, как ничего не отвлекает — всюду он и только он. Смотришь сквозь тюлевые занавески, как пустынен мир и убог, как на него сквозь голые ветки сверху клоками сыплется Бог; как засыпает пустырь, дорогу, как сцепляется на лету, покуда мир подставляет Богу свою растущую пустоту, как заполняет все пространство его хрустальный перезвон.
Только я еще остался. Закончу — и будет только он.
Дм. Быков
Перестал сомневаться в Боге, хоть колебался еще вчера. (Как говорил мой учитель строгий — Господь аплодирует вам, ура!). Ночью, бывало, проснешься в страхе, будишь подругу, включаешь свет — неуютно душе во прахе. Как это так, меня — и нет? Как я метался, как сомневался, как вцеплялся в благую весть — от когнитивного диссонанса: смерти нет — и все-таки есть! И как-то это прошло с годами, хотя должно было стать острей от приближения к этой даме (есть она, нет ее — черт бы с ней). Дело не в том привычном мотиве ли, всякому гопнику по плечу, что все с годами мне опротивели? Не опротивели, жить хочу. Стал терпеливее, стал мудрее ли? Так сказать, опять в молоко: невысоко мои мысли реяли — и нынче реют невысоко. Многие веруют от противного: что ни вспомнишь — везде фуфло. Столько повсюду мрака активного — где-то обязано быть светло. Тут есть известный резон, без спора. Высунешь нос — и сразу домой; смотришь трансляцию из собора — и ощущаешь себя Хомой. Когда в глаза тебе смотрят Вии — сразу уверуешь, c’est la vie. Но ведь это все не впервые. И когда тут рулил не Вий? Да и наивен сводящий Бога только к свету, только к добру (эта мысль тяжела для слога — скажу точнее, когда умру). О, сознание островное, света пятно среди темных вод! Бог — это как бы все остальное, кроме всего вот этого вот. Сейчас для этого нету слова, как в подсознание ни вникай. Разве что вспомнить фразу Толстого из последнего дневника, когда оставалось ему немного до, сорри, выхода в высший свет: или, пишет он, нету Бога, или ничего, кроме Бога, нет.
Как газ, как свет, как снег, бесстрастно штрихующий раннюю полутьму, — Бог заполняет все пространство, предоставленное ему. Глядишь, почти ничего не стало, как и предрек один иудей: чести, совести, долга, срама, слез и грез, вообще людей. Сплошь лилипутики, менуэтики, растелешившийся Бобок; ни эстетики, ни конкретики, ни политики — только Бог. Смотри, как он перетекает в родной пейзаж со всех сторон, как ничего не отвлекает — всюду он и только он. Смотришь сквозь тюлевые занавески, как пустынен мир и убог, как на него сквозь голые ветки сверху клоками сыплется Бог; как засыпает пустырь, дорогу, как сцепляется на лету, покуда мир подставляет Богу свою растущую пустоту, как заполняет все пространство его хрустальный перезвон.
Только я еще остался. Закончу — и будет только он.
Дм. Быков
Ну что ж, день зимнего солнцестояния, Новый год и все рождества позади, беру курс на весну. У Пришвина (с детьми сейчас читаем) есть несколько типов весен, первая - весна света, начинается как раз в январе, с прибавлением светового дня. Ну а у нас весна одна, понятно какая - священная). Про неё картиночек и наскринила, сейчас покажу.
#анализ #серия
Давно уже писала, что в Весне священной у Бауш главный лексический приём — контракшн. И было понятно откуда это: она незадолго до своей постановки была на стажировке в Америке, где технику Грэм (а контракшн тут основа основ) Бауш конечно изучала.
Но интересен и обратный вектор: а откуда у Грэм в свою очередь взялся контракшн?
Этот вопрос, вернее предполагаемый ответ на него, появился после просмотра реконструкции первой Весны.
Там в пляске Избранницы в самые последние секунды, перед последним падением и финальной поддержкой есть вот такой совсем краткий моментик:
Давно уже писала, что в Весне священной у Бауш главный лексический приём — контракшн. И было понятно откуда это: она незадолго до своей постановки была на стажировке в Америке, где технику Грэм (а контракшн тут основа основ) Бауш конечно изучала.
Но интересен и обратный вектор: а откуда у Грэм в свою очередь взялся контракшн?
Этот вопрос, вернее предполагаемый ответ на него, появился после просмотра реконструкции первой Весны.
Там в пляске Избранницы в самые последние секунды, перед последним падением и финальной поддержкой есть вот такой совсем краткий моментик:
И было ли это движение в реальной версии Нижинского? И откуда он его взял? Если из Хелерау, то получается, что путь к американскому модерну лежит из Европы через русские ноги-руки-умы? Да нет, конечно, слишком притянуто за уши, хотя было бы имхо красиво.
И ещё интересно, что у Бауш много контракшена есть в как бы в реверсе, в контрверсии. Причем именно не релиз, как противоположность контракшена, а само сокращение в другой точке или плоскости
Вот здесь и ещё в паре мест традиционно (особенно в самом начале хорошо видно, там прям даже cups есть, но на скринах жаль не ловится)