Полярная звезда.
На небе нет других огней,
И нет огней дороже,
На фоне смерти и теней,
Она меня тревожит.
Мои ли это небеса,
И мне ль холодная роса,
Рубила ноги у костра,
И в слёзы била, может?
Оттенков много у рубля,
И била пешка короля,
И бил быка убогий.
И милых было много.
Всё может в этом мире быть,
Возможно мать свою забыть,
Возможно выпить и упасть,
И смерти чёрной видеть пасть.
Но в небе нет других огней,
Нет в небе смерти, и елей
Меня в огне тревожит,
Он чудом выйти может.
Да, в небе нет других огней!
Всё там одно и тоже.
Я хоронил своих друзей,
И жизнь их подытожил.
И телом твёрдым в телеса,
Порвав усталые глаза,
Она опять приходит,
И вечность хороводит.
Упал и умер - не беда,
Устал и выжил - всё быть может,
Пока полярная звезда,
Твой глупый мир собой тревожит.
Пока, продрав свои глаза,
Ты видишь в светлых небесах,
Её прекрасный вечный свет
И ничего важнее нет.
Упав в говно - смотри на небо,
Поев дерьмо - смотри на небо.
Насрав в штаны - любуйся небом,
И в смерти помни это дело.
Куснув с три короба травы,
Нажрав нирваны в паруса,
Не забывай, что утром ранним,
Придёт полярная звезда.
На небе нет других огней,
И нет огней дороже,
На фоне смерти и теней,
Она меня тревожит.
Мои ли это небеса,
И мне ль холодная роса,
Рубила ноги у костра,
И в слёзы била, может?
Оттенков много у рубля,
И била пешка короля,
И бил быка убогий.
И милых было много.
Всё может в этом мире быть,
Возможно мать свою забыть,
Возможно выпить и упасть,
И смерти чёрной видеть пасть.
Но в небе нет других огней,
Нет в небе смерти, и елей
Меня в огне тревожит,
Он чудом выйти может.
Да, в небе нет других огней!
Всё там одно и тоже.
Я хоронил своих друзей,
И жизнь их подытожил.
И телом твёрдым в телеса,
Порвав усталые глаза,
Она опять приходит,
И вечность хороводит.
Упал и умер - не беда,
Устал и выжил - всё быть может,
Пока полярная звезда,
Твой глупый мир собой тревожит.
Пока, продрав свои глаза,
Ты видишь в светлых небесах,
Её прекрасный вечный свет
И ничего важнее нет.
Упав в говно - смотри на небо,
Поев дерьмо - смотри на небо.
Насрав в штаны - любуйся небом,
И в смерти помни это дело.
Куснув с три короба травы,
Нажрав нирваны в паруса,
Не забывай, что утром ранним,
Придёт полярная звезда.
Ты сказала, будем мыть сегодня пол,
И на этом путь к прозрениям закрыт,
Даже если этот мир сгорит как тол.
Пол сквозь слёзы и лишенья будет мыт.
Даже если запылают небеса,
И объяты будут тленом телеса,
Будут мыть сегодня в доме этом пол.
Боги курят нервно в поле толуол.
Демон будет словно падаль посрамлен,
Зевс мечтает выпить пива и тосол.
Всё сгорит, всему хана, позор и тлен.
Но помыт сегодня будет в доме пол.
И на этом путь к прозрениям закрыт,
Даже если этот мир сгорит как тол.
Пол сквозь слёзы и лишенья будет мыт.
Даже если запылают небеса,
И объяты будут тленом телеса,
Будут мыть сегодня в доме этом пол.
Боги курят нервно в поле толуол.
Демон будет словно падаль посрамлен,
Зевс мечтает выпить пива и тосол.
Всё сгорит, всему хана, позор и тлен.
Но помыт сегодня будет в доме пол.
Когда-нибудь, мы будем вместе,
Давным-давно и там - навечно,
Гуляли люди, пели песни,
И жить нам было бесконечно.
Смеялись дерзко у фонтана,
Искрилось в ёмкости вино,
Играя роль фата-моргана,
Но не тревожило оно.
Когда-нибудь, всё будет прежде.
И мягкий выцветший халат,
Заменит все твои одежды,
И буду снова виноват.
И снова будет мир кружиться,
В последний раз и навсегда,
Придёт пора опять забыться,
Опять уйти придёт пора.
Когда-нибудь, всё будет прежним,
Мы будем вместе безмятежно,
Ночами тёплыми бродить,
Давно и вечно будем жить.
Давным-давно и там - навечно,
Гуляли люди, пели песни,
И жить нам было бесконечно.
Смеялись дерзко у фонтана,
Искрилось в ёмкости вино,
Играя роль фата-моргана,
Но не тревожило оно.
Когда-нибудь, всё будет прежде.
И мягкий выцветший халат,
Заменит все твои одежды,
И буду снова виноват.
И снова будет мир кружиться,
В последний раз и навсегда,
Придёт пора опять забыться,
Опять уйти придёт пора.
Когда-нибудь, всё будет прежним,
Мы будем вместе безмятежно,
Ночами тёплыми бродить,
Давно и вечно будем жить.
Забыв о буднях Вифлеема,
Меня гнетёт одна дилемма.
Как до закрытия успеть,
Киоска в форме диадемы.
Две леммы создаёт дилемма,
И исключает заодно,
Иль свет мне светит диадемы,
Иль будет в пабликах темно.
Вот грекам было хорошо,
Набросил простынь и пошёл,
Пить водку, ром и лимонад,
Саке и виски, прочий яд.
Потом лабали на версте,
Премудрости на бересте,
На глине, камне и в сортире,
На всём, что было в этом мире.
Так. Стоп. На улице темно.
Бери шинель, неси бабло,
И заводи скорей мотор,
Пока киоск никто не спёр.
И вдруг, как ангел воспарил,
Сосед из подпола выходит,
Летит над нами и городит,
О том, что брагу он сварил.
О, милый друг, что всуе грешен,
И путь твой тяжкий безутешен,
Мы в курсе. Вот - прими бабла,
Чтоб баба перед сном дала.
Спустись к нам с неба, друг мятежный,
Не улетай в господню длань,
Вот мясо, булка и тарань,
И три бабца лежат в надежде.
Пучком всё будет, пацаны,
Сказал, и сразу приземлился,
Бидон на стол, бабло в штаны,
И вечер наш преобразился.
Ушёл в закат Ершалаим,
Как будто он нам мозг не дрючил,
И душу по утрам не мучил.
Исчез, и много горя с ним.
Забыв о буднях Вифлеема,
И слово подлое - дилемма,
На пепелища глядя прах,
Держи соломинку в зубах.
Меня гнетёт одна дилемма.
Как до закрытия успеть,
Киоска в форме диадемы.
Две леммы создаёт дилемма,
И исключает заодно,
Иль свет мне светит диадемы,
Иль будет в пабликах темно.
Вот грекам было хорошо,
Набросил простынь и пошёл,
Пить водку, ром и лимонад,
Саке и виски, прочий яд.
Потом лабали на версте,
Премудрости на бересте,
На глине, камне и в сортире,
На всём, что было в этом мире.
Так. Стоп. На улице темно.
Бери шинель, неси бабло,
И заводи скорей мотор,
Пока киоск никто не спёр.
И вдруг, как ангел воспарил,
Сосед из подпола выходит,
Летит над нами и городит,
О том, что брагу он сварил.
О, милый друг, что всуе грешен,
И путь твой тяжкий безутешен,
Мы в курсе. Вот - прими бабла,
Чтоб баба перед сном дала.
Спустись к нам с неба, друг мятежный,
Не улетай в господню длань,
Вот мясо, булка и тарань,
И три бабца лежат в надежде.
Пучком всё будет, пацаны,
Сказал, и сразу приземлился,
Бидон на стол, бабло в штаны,
И вечер наш преобразился.
Ушёл в закат Ершалаим,
Как будто он нам мозг не дрючил,
И душу по утрам не мучил.
Исчез, и много горя с ним.
Забыв о буднях Вифлеема,
И слово подлое - дилемма,
На пепелища глядя прах,
Держи соломинку в зубах.
Смотри: плывёт в воде кувшинка.
Журит глаза, снуёт травинка,
И муравей щекочет таз.
И Зевс уже не любит нас.
Никто не любит нас, но всё же,
Нас берег правый потревожит,
Там камень, волны и прибой,
Огня в полене слышен вой.
Там звёзд бесчисленных армада,
Роняют сливки рая аду,
Там жив и Демон и Христос,
Там все желают жить взасос.
Желают жить, не видя жизни,
Желают жить смакуя ливни,
Желают вырвать впереди.
Как Данко, сердце из груди.
Смотри. Живет одна травинка.
Одна она и ты в засаде,
Лютуешь днём, и ночью в стаде,
Рвёшь землю рылом на ложбинке.
Нет ничего. Покуда небо,
Зовёт в помощники осанну.
Есть тело плоти и равнина.
И душ несчастных крик в нирвану.
Журит глаза, снуёт травинка,
И муравей щекочет таз.
И Зевс уже не любит нас.
Никто не любит нас, но всё же,
Нас берег правый потревожит,
Там камень, волны и прибой,
Огня в полене слышен вой.
Там звёзд бесчисленных армада,
Роняют сливки рая аду,
Там жив и Демон и Христос,
Там все желают жить взасос.
Желают жить, не видя жизни,
Желают жить смакуя ливни,
Желают вырвать впереди.
Как Данко, сердце из груди.
Смотри. Живет одна травинка.
Одна она и ты в засаде,
Лютуешь днём, и ночью в стаде,
Рвёшь землю рылом на ложбинке.
Нет ничего. Покуда небо,
Зовёт в помощники осанну.
Есть тело плоти и равнина.
И душ несчастных крик в нирвану.
Открылась в небе звёзд армада,
А ты и ужину не рада.
И не уверена в себе,
А мир уже навеселе.
А ты всё плачешь и тоскуешь,
О прошлом медленно горюешь,
И ждёшь признанье и любовь,
И в венах бьёт больная кровь.
Я заменить тебя не в силах,
Могу лишь повторить твой путь,
Сжимая боль в ослабших жилах,
Чтоб мир и свет перевернуть.
Но не поможет эта мера,
Всё этой жизни суть - химера,
Всё изничтожится во прах,
Надежда, боль, тоска и страх.
Любая кровь всегда остынет,
И день тревожный мигом минет,
И всё останется молвой,
Но буду я всегда с тобой.
Весь мир огнём сметёт в нирвану,
Поглотит чёрная дыра,
Галактик млечность в струях рваных,
Но буду я с тобой всегда.
Я встану утром, как обычно,
И приготовлю свежий чай,
Свет, дубль, массовка, хлеб отличный.
Фонарь, аптека, и трамвай.
А ты и ужину не рада.
И не уверена в себе,
А мир уже навеселе.
А ты всё плачешь и тоскуешь,
О прошлом медленно горюешь,
И ждёшь признанье и любовь,
И в венах бьёт больная кровь.
Я заменить тебя не в силах,
Могу лишь повторить твой путь,
Сжимая боль в ослабших жилах,
Чтоб мир и свет перевернуть.
Но не поможет эта мера,
Всё этой жизни суть - химера,
Всё изничтожится во прах,
Надежда, боль, тоска и страх.
Любая кровь всегда остынет,
И день тревожный мигом минет,
И всё останется молвой,
Но буду я всегда с тобой.
Весь мир огнём сметёт в нирвану,
Поглотит чёрная дыра,
Галактик млечность в струях рваных,
Но буду я с тобой всегда.
Я встану утром, как обычно,
И приготовлю свежий чай,
Свет, дубль, массовка, хлеб отличный.
Фонарь, аптека, и трамвай.
А, новости, и аналитику, и прочие словоблудия о настоящем, и истерии о настоящем, и весь этот блуд и позор, уже приличному человеку и комментировать-то, неприлично.
Уже тошно на всё это смотреть. Не то что комментировать.
С этим и жить то подло и пошло. А читать и комментировать, так и вовсе возбраняется здравым смыслом.
Невозможно уже на всё это убожество смотреть.
Уже тошно на всё это смотреть. Не то что комментировать.
С этим и жить то подло и пошло. А читать и комментировать, так и вовсе возбраняется здравым смыслом.
Невозможно уже на всё это убожество смотреть.
Поэма о футболе.
Нет полезнее занятья,
Чем смотреть футбол,
Скушал пива, выпил рыбку,
И забили гол.
Вот бежит мужик по полю,
Мячика споймать,
И за ним бежит на волю,
Вся борзая рать.
Вот бегут они направо,
Это хорошо,
Вот бегут они налево,
Рыбы дай ещё.
Вот бегут они как кони,
В майке и трусах,
Хорошо бегут, на мячик,
Нагоняют страх.
Вот налево побежали,
Вот коленом в морду дали,
Вот опять бежит толпа,
Хрен поймёшь бежит куда.
Вратаря толпой урыли,
Все упали, долго выли,
Долго плакали в траву,
Поднимайся. Пасть порву.
Вдруг опять бегут живые,
Бедный шарик гнёт кривые,
На трибунах весело,
Пиво пьют, жуют вино.
Так. Опять бегут куда-то.
По воротам бьют ребята,
Бьют по штанге, бьют и так.
Ноги пляшут краковяк.
Я сегодня был бы зол,
Если б не смотрел футбол.
Потому я нынче странен,
Что не посмотрел футбол.
Нет полезнее занятья,
Чем смотреть футбол,
Скушал пива, выпил рыбку,
И забили гол.
Вот бежит мужик по полю,
Мячика споймать,
И за ним бежит на волю,
Вся борзая рать.
Вот бегут они направо,
Это хорошо,
Вот бегут они налево,
Рыбы дай ещё.
Вот бегут они как кони,
В майке и трусах,
Хорошо бегут, на мячик,
Нагоняют страх.
Вот налево побежали,
Вот коленом в морду дали,
Вот опять бежит толпа,
Хрен поймёшь бежит куда.
Вратаря толпой урыли,
Все упали, долго выли,
Долго плакали в траву,
Поднимайся. Пасть порву.
Вдруг опять бегут живые,
Бедный шарик гнёт кривые,
На трибунах весело,
Пиво пьют, жуют вино.
Так. Опять бегут куда-то.
По воротам бьют ребята,
Бьют по штанге, бьют и так.
Ноги пляшут краковяк.
Я сегодня был бы зол,
Если б не смотрел футбол.
Потому я нынче странен,
Что не посмотрел футбол.
Замучили с этой идеологией. Она всегда есть и проста как палец. На этой планете.
Плодитесь и размножайтесь, называется.
Если твой народ вымирает, значит всё плохо и неправильно. Твоему народу плохо.
И идеология может быть здесь только одна - надо, чтобы народу было хорошо.
Как определить? Проще простого - прирастает, значит ему хорошо.
Вымирает - плохо.
Все ресурсы, здоровый организм направляет на выживание и развитие.
Больной лопочет о марксах, ильиных, Ричарде Львиное Сердце, и прочей лабуде.
Ну, если только они способствуют приросту населения, тогда выдавайте их портреты в спальни молодожёнам.
А если нет - то это химера. Обман и профанация. Опиум для народа.
Опиум для наркомана, дабы он не увидел своей собственной смерти.
Плодитесь и размножайтесь, называется.
Если твой народ вымирает, значит всё плохо и неправильно. Твоему народу плохо.
И идеология может быть здесь только одна - надо, чтобы народу было хорошо.
Как определить? Проще простого - прирастает, значит ему хорошо.
Вымирает - плохо.
Все ресурсы, здоровый организм направляет на выживание и развитие.
Больной лопочет о марксах, ильиных, Ричарде Львиное Сердце, и прочей лабуде.
Ну, если только они способствуют приросту населения, тогда выдавайте их портреты в спальни молодожёнам.
А если нет - то это химера. Обман и профанация. Опиум для народа.
Опиум для наркомана, дабы он не увидел своей собственной смерти.
Старые деревянные баркасы я любил больше резиновых лодок.
Это было невозможно и сравнить.
Тяжёлые, огромные вёсла, было трудно вставить в штифты. По началу, вся эта конструкция казалась неуклюжей.
Всё казалось более громоздким, неуправляемым.
Но когда вёсла были на месте, и ты выходил на воду, ты понимал силу, надёжность и стабильность твоей лодки.
Резиновая, по сравнению с этим, становилась шуткой. Игрушкой.
Понятное дело, что мы не боялись воды. Дело не в этом.
Мы могли плыть и без всяких лодок куда угодно.
Я мог плыть бесконечно. Отдохнув на спине, лёжа на воде, ты плывёшь дальше.
Я, без всякого бахвальства, был убеждён, что могу плыть куда угодно, сколько угодно.
Я отдыхал лёжа на воде, на спине, дышал, и плыл дальше по огромной, бесконечной реке.
Но и сил тогда было море, согласен. Силы не иссякали.
Этот древний деревяный баркас уже тогда научил меня тому, что наши предки мудры, умны и трудолюбивы.
Огромные вёсла, огромная деревянная лодка, требуют только немного любви и понимания.
И потом ты паришь над водой, юлишь как язь, как птица мимо вечернего камыша.
И живёшь, как у Христа за пазухой.
И никакой авианосец, не сможет тебя потопить.
Его радары дерево не примут.
Ну, вычерпал пару вёдер из трюма, и валяй дальше.
Хоть куда. Ничего тебе не может случиться.
Этот баркас, был как послушный топор в твоей руке, которым ты пробиваешь себе путь.
Надёжный и вечный.
Ничего более надёжного я в своей жизни и не видел больше.
Всё остальное было понтами и пустой болтовнёй.
Это было невозможно и сравнить.
Тяжёлые, огромные вёсла, было трудно вставить в штифты. По началу, вся эта конструкция казалась неуклюжей.
Всё казалось более громоздким, неуправляемым.
Но когда вёсла были на месте, и ты выходил на воду, ты понимал силу, надёжность и стабильность твоей лодки.
Резиновая, по сравнению с этим, становилась шуткой. Игрушкой.
Понятное дело, что мы не боялись воды. Дело не в этом.
Мы могли плыть и без всяких лодок куда угодно.
Я мог плыть бесконечно. Отдохнув на спине, лёжа на воде, ты плывёшь дальше.
Я, без всякого бахвальства, был убеждён, что могу плыть куда угодно, сколько угодно.
Я отдыхал лёжа на воде, на спине, дышал, и плыл дальше по огромной, бесконечной реке.
Но и сил тогда было море, согласен. Силы не иссякали.
Этот древний деревяный баркас уже тогда научил меня тому, что наши предки мудры, умны и трудолюбивы.
Огромные вёсла, огромная деревянная лодка, требуют только немного любви и понимания.
И потом ты паришь над водой, юлишь как язь, как птица мимо вечернего камыша.
И живёшь, как у Христа за пазухой.
И никакой авианосец, не сможет тебя потопить.
Его радары дерево не примут.
Ну, вычерпал пару вёдер из трюма, и валяй дальше.
Хоть куда. Ничего тебе не может случиться.
Этот баркас, был как послушный топор в твоей руке, которым ты пробиваешь себе путь.
Надёжный и вечный.
Ничего более надёжного я в своей жизни и не видел больше.
Всё остальное было понтами и пустой болтовнёй.
Живёшь, вот так вот. И не ведаешь наслаждений.
А жизнь бурлит стремительным домкратом.
И выписывает ногами кренделя.
Как Спиноза.
А жизнь бурлит стремительным домкратом.
И выписывает ногами кренделя.
Как Спиноза.
Каждым утром,
Созерцая небеса,
Думать думал,
Но немеют телеса.
И немотствуют
усталые уста:
Думу думать
и глаголить, неспроста.
Всё со смыслом,
Смыслом полнится весь свет,
Столько мысли -
В голове одной нет мест.
Надо три или четыре
Прикрутить,
И маньяка Доуэля,
Пригласить.
Выпить водки,
В три прикрученных горла,
И увидеть, что быть может,
Не права
Мысль одна,
Но в ней есть милость и мораль,
И у третьего из горел,
Пастораль.
Приходи, крутить из неба
Кренделя.
И богов хватать за гриву,
За руля.
Пусть смеётся и рыдает,
Белый свет,
Кофе, хлеб и соль имеем,
Неба нет.
Неба нет,
И я не вижу ничего,
Тучи мрачные летают
Бьёт в чело
То рассвет багровый
То закат,
Днём святых уносят,
Ночью - свят.
Утром святки, ночью порка,
До зари,
Нам того что было сбоку,
Позови.
Пусть корявый и несносный,
Был бы он,
Без мыслей, тупой и плоский,
Как гандон.
Чтобы можно приспособить
И забыть,
И опять на лун тревожных,
Небо выть.
Созерцая небеса,
Думать думал,
Но немеют телеса.
И немотствуют
усталые уста:
Думу думать
и глаголить, неспроста.
Всё со смыслом,
Смыслом полнится весь свет,
Столько мысли -
В голове одной нет мест.
Надо три или четыре
Прикрутить,
И маньяка Доуэля,
Пригласить.
Выпить водки,
В три прикрученных горла,
И увидеть, что быть может,
Не права
Мысль одна,
Но в ней есть милость и мораль,
И у третьего из горел,
Пастораль.
Приходи, крутить из неба
Кренделя.
И богов хватать за гриву,
За руля.
Пусть смеётся и рыдает,
Белый свет,
Кофе, хлеб и соль имеем,
Неба нет.
Неба нет,
И я не вижу ничего,
Тучи мрачные летают
Бьёт в чело
То рассвет багровый
То закат,
Днём святых уносят,
Ночью - свят.
Утром святки, ночью порка,
До зари,
Нам того что было сбоку,
Позови.
Пусть корявый и несносный,
Был бы он,
Без мыслей, тупой и плоский,
Как гандон.
Чтобы можно приспособить
И забыть,
И опять на лун тревожных,
Небо выть.
Опять чудо таблетки рекламируют. Чудо зелье.
Выпил, мол, закусил. Нахлобучил таблетку, микстуру, и наполовину действие алкоголя нивелируется.
Ну, мы, как-бы, верим.
Ну, или тверёз как стекло стал. Допустим.
Ничего не понимаю.
Ну, хорошо если я дармовой сивухи пол ведра нахлобучил.
А ежели я кушал дорогой коньяк?
Ну, допустим, не самый дорогой. Не буду гнать понты. Но и не плохой. С берегов Рейна, например. Там где Рим промышлял. С прокураторами и прочими атрибутами.
И вот они мне эту таблетку предлагают. Кто их берёт и зачем?
Чтобы бежать за следующей бутылкой?
Мир полон абсурдной, таинственной и фантастической херни.
И только исполинам духа подвластны чудеса ея.
Выпил, мол, закусил. Нахлобучил таблетку, микстуру, и наполовину действие алкоголя нивелируется.
Ну, мы, как-бы, верим.
Ну, или тверёз как стекло стал. Допустим.
Ничего не понимаю.
Ну, хорошо если я дармовой сивухи пол ведра нахлобучил.
А ежели я кушал дорогой коньяк?
Ну, допустим, не самый дорогой. Не буду гнать понты. Но и не плохой. С берегов Рейна, например. Там где Рим промышлял. С прокураторами и прочими атрибутами.
И вот они мне эту таблетку предлагают. Кто их берёт и зачем?
Чтобы бежать за следующей бутылкой?
Мир полон абсурдной, таинственной и фантастической херни.
И только исполинам духа подвластны чудеса ея.
Трепетал, по воле ветра,
Бит дождём.
Ночью тёмной, солнцем ярким,
Опалён.
Втоптан в землю,
Сыпан солью и росой,
И под песню о прорабах,
Бит косой.
Еден молью и жуками,
Кабаном.
Рыл он гриб и корни портил,
Злым клыком.
Солнце встретил, на обочине,
В кустах.
Выжил в мире, где прожить,
Не просто так.
Вынул пестик, и на небо
Повернул.
И тычинку сладким мёдом
Окунул.
Бит дождём.
Ночью тёмной, солнцем ярким,
Опалён.
Втоптан в землю,
Сыпан солью и росой,
И под песню о прорабах,
Бит косой.
Еден молью и жуками,
Кабаном.
Рыл он гриб и корни портил,
Злым клыком.
Солнце встретил, на обочине,
В кустах.
Выжил в мире, где прожить,
Не просто так.
Вынул пестик, и на небо
Повернул.
И тычинку сладким мёдом
Окунул.
Кто-нибудь видел шаровую молнию?
Или это клоуны из девяностых, их наравне с тарелками и пестицидами придумали?
Недавно один товарищ заявил, что она ему перед носом хлопнула.
Насилу ноги унёс, болезный.
Или это клоуны из девяностых, их наравне с тарелками и пестицидами придумали?
Недавно один товарищ заявил, что она ему перед носом хлопнула.
Насилу ноги унёс, болезный.
Во-первых, нет ничего, что сказано человеком, что может претендовать на истину.
И священные тексты, вполне себе предоставляют нам имена людей их написавших.
И истины нет. Правда, никогда не одна.
Правда и истина, и представления об оных, у каждого свои.
Да и у каждого, по отдельности, в его норе.
И борьба за общую истину именно тем и обречена всегда на провал:
Её нет. Это - химера.
Этим миром будет руководить борьба. Каждого, за свою веру.
И за своё, ведомое только ему право.
И победит - сильнейший.
Это просто и понятно, как валенок.
Так было, так есть, и так будет.
И Боги скажут, что это - хорошо.
Ну или один Бог. Того, кто победит.
И священные тексты, вполне себе предоставляют нам имена людей их написавших.
И истины нет. Правда, никогда не одна.
Правда и истина, и представления об оных, у каждого свои.
Да и у каждого, по отдельности, в его норе.
И борьба за общую истину именно тем и обречена всегда на провал:
Её нет. Это - химера.
Этим миром будет руководить борьба. Каждого, за свою веру.
И за своё, ведомое только ему право.
И победит - сильнейший.
Это просто и понятно, как валенок.
Так было, так есть, и так будет.
И Боги скажут, что это - хорошо.
Ну или один Бог. Того, кто победит.
По многочисленным просьбам трудящихся (одной), возвращаю два удалённых текста. Если это те, конечно, я много чего удаляю и не всё имею в блокноте, к счастью:
Но, я почти убеждён, надеясь на обратное, что на наш мир движется архаика.
Всё, что так упорно смазывалось культурой и благими намерениями,
"Человек это звучит гордо", и прочее, это звучит не модно и уже не гордо. Но и пошло. И никому не нужно. Всем похер.
Достоевский и прочие хемингуэи, всё трещит по швам, и на сцену выходит дикарь и зверь, теряющий на бегу свои овечьи одежды и тапки.
Миллионы стоят у порога, потрясая книгами сатаны, дабы воплотить животное в жизнь, на руинах цивилизации.
И цивилизация теряет маски приличия, и прочие атрибуты человека, за ненадобностью.
Игра в человека оказалась лицемерием.
Человек будет жить в норе. Стестняясь признаться, что он человек. За это сразу же будут бить морду ногами и ставить на счётчик.
Звериное нутро, ненависть и инфернальная жажда, топчатся у порога этого мира.
И живые трупы уже наводняют наши города.
Всё, что так упорно смазывалось культурой и благими намерениями,
"Человек это звучит гордо", и прочее, это звучит не модно и уже не гордо. Но и пошло. И никому не нужно. Всем похер.
Достоевский и прочие хемингуэи, всё трещит по швам, и на сцену выходит дикарь и зверь, теряющий на бегу свои овечьи одежды и тапки.
Миллионы стоят у порога, потрясая книгами сатаны, дабы воплотить животное в жизнь, на руинах цивилизации.
И цивилизация теряет маски приличия, и прочие атрибуты человека, за ненадобностью.
Игра в человека оказалась лицемерием.
Человек будет жить в норе. Стестняясь признаться, что он человек. За это сразу же будут бить морду ногами и ставить на счётчик.
Звериное нутро, ненависть и инфернальная жажда, топчатся у порога этого мира.
И живые трупы уже наводняют наши города.