Привет, это Евгения! А этот канал — крайняя мера. Пока работает Инстаграм, здесь не будет книжного контента. Но если случится блокировка, посты про книжки переедут сюда. На время или навсегда — не знаю. Мне не особо тут нравится, но это ничего в сравнении с тем, что тысячам людей сегодня приходится покидать свои дома.

Как и многие я в ужасе от происходящего в мире. Я испытываю стыд и страх, я боюсь строить планы дальше следующего приёма пищи, я вынуждена думать о том, что будет со мной завтра, если/когда…

Ещё я переживаю за своё профессиональное будущее. У меня нет трудовой книжки уже несколько лет — её заменил Фейсбук и Инстаграм. Последний — важная часть меня, не только в профессиональном плане, но и в плане идентичности — я себя там из кусков собирала на протяжении шести лет. Так что да, мне немного страшно, что мои киты под угрозой вымирания.

При этом, я абсолютно точно знаю, что не собираюсь прекращать делать то, что люблю больше всего — читать и рассказывать про книги. Буду снимать для YouTube столько, сколько это будет возможно. Буду заниматься продвижением культурных проектов в тех условиях, в которых это будет возможно. В общем, я буду и буду рада, если вы будете здесь со мной!

Российские книжники против войны
Мы, представители российского книжного дела: издатели, книготорговцы, редакторы, переводчики, критики, иллюстраторы, дизайнеры, верстальщики, корректоры, печатники, библиотекари, букинисты, протестуем против войны, развязанной властями Российской Федерации в Украине. Война должна быть немедленно прекращена, а инициаторы и участники военной агрессии должны лишиться своих чинов и званий и предстать перед судом.

Книга — одна из главных форм сохранения и передачи человеческого опыта. И весь этот накопленный за века опыт учит нас: война — это преступление, а ценность человеческой жизни безусловна. Войну нужно остановить!

Список подписавшихся по ссылке.

Подписаться можно здесь.

Вчера вечером в районе 19:30 я была в центре Москвы. Мы с другом вышли на станции Пушкинская и пошли к выходу на Тверскую. У выхода из подземного перехода стояла полиция, площадь была перекрыта. У одного из полицейских был громкоговоритель, через который он говорил, чтобы мы не останавливались, не загораживали движение. Мы пошли по левой стороне Тверской в сторону Кремля. Первые автозаки — новёхонькие и намытые — стояли аккурат напротив книжного магазина Москва. После Камергерского начали появляться первые росгвардейцы.

Я вдруг попыталась посмотреть на все это глазами ничего не понимающего человека, такого, знаете, у которого ничего сейчас в стране не происходит, который ест на завтрак, обед и ужин щедрые порции лжи из официальных источников, возделывает свой сад, думает о заначке в 100$, что это теперь не 7500, а 11000, и что это хоть маленечко, но приятно. Я пыталась подумать, что вот я — такой человек, что я вижу, выехав этим вечером в центр из спальника в Подмосковье, где проходит моя жизнь? Я вижу перекрытые улицы и площади, вижу полицию и рогвардию, наводнившую центр, колонны больших машин с решетками на оконцах, и батарею сине-белых автобусов — сколько же их тут. Вижу заграждения и людей, растерянно идущих по проложенным для них маршрутам, им вслед электрический голос кричит «не останавливаться!». В какой момент я почувствую, что что-то не так? На этих улицах, в Москве, в стране, в мире? Спрошу ли я себя или друга, или полицейского, а что, собственно, происходит, почему всё перекрыто? И, конечно, если я тот самый человек, я не услышу ответа за словами «проводится спецоперация».

На Охотном ряду был перекрыт подземный переход в сторону Манежной — людей гнали к наземному напротив Большого театра. Люди шли, и мы шли. Сделав крюк через Площадь революции, мы встали на углу Манежной и Охотного ряда. Дальше снова кордоны, полиция и росгвардия. Мы не знали, как дальше пройти, мы боялись спросить об этом полицию. Рядом с нами стояли ещё несколько групп таких же загнанных в угол людей. Мы просто стояли. Мой друг достал телефон, чтобы снять зловещий натюрморт из Кремля, спецтранспорта и гвардейцев. Прошло совсем немного времени, прежде чем его начали тащить в автозак. Его спасла чужая смелость, граничащая с глупостью — какой-то парень, совсем подросток, подбежал и толкнул полицейского, тот отвлекся и мой друг вырвался. Он пытался оттащить парнишку на себя, люди рядом тоже пытаться (трогать толко парня, не полицейского!), но в этот момент я увидела второго, спешащего на подмогу. Всё думаю о том парне, всё слышу крик женщины, когда его винтили двое: «осторожно, у него очки».

На этом наша прогулка закончилась. Мы больше нигде не останавливались и ничего не снимали. Мы видели, как к каждой остановившейся группе сразу же подходила полиция. Я не видела ни одного плаката, не слышала ни одного лозунга. Возможно, загнанные через бутылочное горлышко заграждений, люди как-то смогли добраться до Манежной. Кричали ли они там «нет войне», выбрались ли они оттуда?

Я пишу это все не для того, чтобы запомнить. Я хочу, чтобы люди знали, какая обстановка сейчас в столице. Это не значит, что мы не будем пытаться. Я читала, что регулярные пешие вечерние прогулки очень полезны.

В общем, меня это сломало. Я потеряла опору. Перечитываю сейчас то, что писала в Инстаграме первый день и вижу один большой Ах! из предложений. Во второй день была отчаянная попытка найти поддержку и утешение в том, что всегда поддерживало и утешало — в книгах, но тщетно. С 25 февраля я больше ни разу не взяла в руки книгу. Дальше была попытка как-то всё спасти: книжный клуб — отключив списание на Патреоне, книжный блог — создав резервный акк в Телеграме, собственную шкуру — закрыв все соцсети и вымарав запрещённое слово отовсюду. Не знаю, в какой именно момент пришло осознание, что всё тщетно, я больше ничего не могу, не хочу, не чувствую.

Наверное для меня это в каком-то смысле конец. Я больше не могу читать, ни на секунду не могу отвлечься от реальности, чувствую себя преступницей даже за одну мысль о том, чтобы отвлечься. Испытываю тихое презрение к тем, кто отвлекается, не погружается, отгораживается, примиряется с тем, что ничего не может и готовится приспособиться; за всю эту мелкую возню вокруг ушедших газировок, тряпок и табуреток. К тем, кто продолжает вопреки всему множить контент вокруг литературы, испытываю очень сложные чувства — не осуждаю, но и не понимаю, как это спасает. Хотелось бы мне так же? Наверное. Могу я хоть что-то из этого сейчас воспринять? Тотально нет. Но и обесценивать не буду.

Я благодарна всем издательствам, возобновившим рассылку и отправку книг, хоть я сейчас совершенно не потребитель всего этого; благодарна авторам, которые пишут мне в личку, отвечая на запросы из прошлого; своим работодателям, которые запрашивают реквизиты и обещают заплатить за всё, что уже отработано; оставшимся патронам, чат с которыми из совместно читательного превратился в совместо охреневательный и пока неизвестно, найду ли я силы откатиться к изначальному формату. Для новых участников Патреон закрыт.

Уже две недели я живу с ощущением выпотрошенности изнутри. Весь ресурс уходит на проживание боли и ужаса. Я не оплакиваю то, что безвозвратно утеряно, но я регулярно плачу от растерянности, что пока не понимаю, что делать дальше, чтобы не быть бесполезной. Меня не пугают трудности, не пугает то, что придётся жить в совсем другом мире вокруг, мне бы только найти, за что ухватиться. Будут ли это книги или что-то рядом с ними, я не знаю. Хорошо, если так. Хоть бы так.

В следующем видео фрагмент интервью журналистки Ольги Алленовой, автора книги «Форпост. Беслан и его заложники», Екатерине Гордеевой, которая сейчас берёт совершенно беспощадные к зрителю (и самой себе) интервью. Смотреть их сложно и неприятно, но важно. Да и другого контента у меня для вас нет.

Фрагмент интервью журналистки Ольги Алленовой, автора книги «Форпост. Беслан и его заложники», Екатерине Гордеевой. Посмотреть интервью полностью можно по ссылке https://youtu.be/n7OWTOKk_DU

Сегодня меня провожали друзья. Я приехала в кафе «Слой» недалеко от вокзала, на Старом Невском, заняла большой стол в центре зала, заказала кофе. Там хороший кофе и довоенная атмосфера. Ничего не говорит здесь о происходящем, кроме людей. Витрина всё ещё полна соблазнительных десертов: эклеры с ярко-розовой помадкой, украшенные малиной, изящные полоски медовика, острые уголки разнообразных чизкейков, похожие на лепестки пирожные с ревенем. Звук кофе машины врезается в лёгкий лаунджевый фон — так звучит привычный мир. У привычного мира запах хорошего кофе.

Полина — кандидат филологических наук, главред литературного портала, недавно купила квартиру. Она сидела напротив, еле сдерживая слезы. Мы говорили обо всем. О мешке риса, которым она запаслась, об уехавших и готовящихся к отъезду друзьях, о родных, с которыми сейчас бывает непросто находить общий язык. Эплпэй в кафе уже не работает и я расплатилась за нас обеих картой. Я не пользовалась картой уже очень давно.

Мы пили кофе, я отдала Полине свои грибы с вафли. Полина вегетарианка, поэтому спросила, лежали ли грибы рядом с ростбифом на вафле. Я ответила, что лежали, но это ничего не значит. Можно быть соседями, но не вторгаться за границы друг друга. Я убедила Полину, что ростбиф и грибы соблюдали суверенитет, и она их съела. Я говорила, Полина занимается литературой, но мы о ней совсем не говорили. Мы обсуждали то, как каждая из нас сейчас спасается от паники. Я призналась, что плачу каждый день и пью таблетки радости. Полина рассказала, как варила борщ. Так мы и сидели вдвоём.

Потом к нам присоединилась моя мама. Мы попрощались утром дома, она поехала в поликлинику, а я в сторону вокзала, но закончив дела раньше, она приехала к вокзалу меня проводить. Она сидела рядом и слушала наш разговор. Я заказала ей капучино и отдала купленную накануне в метро свежую «Новую». Я знаю, что мне очень повезло, что у нас с мамой нет конфликта по ситуации в Украине.
Те дни, что я провела в Питере, решая всевозможные дела, мы слушали вместе подкасты, в которых обсуждали Украину, и смотрели Акунина у Дудя. Каждый день я зачитывала маме какие-то новости с Медузы вслух. Мама очень расстроилась из-за Юникло, и немного из-за Макдональдса — они иногда заходили туда с папой, чтобы выпить кофе и съесть десерт. Мама плакала из-за меня, когда я плакала из-за беженцев. Сказала, что у меня с детства было обостренное чувство справедливости и что мне надо себя очень беречь. А ещё, что мне надо уезжать. А потом начала плакать, что тогда она останется совсем одна. Думаю, она приехала меня ещё раз проводить, чтобы ещё немного побыть не одной. И мы сидели втроём.

Потом приехал Максим. Вчера закрыли журнал, в котором он несколько лет вёл книжную рубрику. Это Максим показал мне это кафе два дня назад, когда встретил на Московском вокзале. Это Максим рассказал Полине, где купить мешок риса. Он уже не успевал выпить кофе, поэтому заказал с собой. Максим увидел у мамы свежий номер «Новой газеты» и попросил полистать. Мне показалось, что после этого мама точно прочитает номер от корки до корки, потому что так работает встречный интерес, повышает ценность того, что у тебя есть. А я очень хочу, чтобы мама читала независимую прессу, а не вот это всё. Мы немного посидели вчетвером. Я смотрела на лица друзей, сидящих напротив, и боковым зрением на маму и проживала эти волнительные мгновения. Меня провожали друзья.

Вчера видела как девушка завязывает зелёную ленточку на ограждении цоколя соседней панельки. В этой панельке с противоположного угла местное отделение полиции. Утопленная вглубь жилого массива, она стоит буквой Г, уперевшись основанием в оживлённый отрезок дороги. Этим путём сотни жителей ходят ежедневно между пятерочкой и ВкусВиллом. Я тоже хожу. Покупаю свежий багет в Пятёрке (после ремонта там каждый день пекут хлеб и всё ещё пекут), потом иду до ВкусВилл, потом назад к дому. Дом стоит на другой стороне улицы — оттуда я, возвращаясь, видела девушку, завязывающую ленту.

Я думала о том, что ей, наверняка,
стало тошно и вконец беспомощно. И этот маленький жест — отчаянная попытка не слиться с безразличной массой людей, заполняющих автобусы номер зэт по утрам. В один день все автобусы в городе стали ходить под одинаковым номером. И как только люди теперь их не путают.

А может, девушку вдохновила Марина Овсянникова, ворвавшаяся в эфир вечернего выпуска новостей с плакатом «не верьте пропаганде, вам здесь врут», думала я. И может до поздней ночи она думскролила ленту новостей, пытаясь узнать, нашлась ли Марина, нашёл ли её адвокат, представляя самое страшное — пытки на допросе, угрозы детьми, изоляция. И утром, когда по состоянию на 10:22 по Москве Марину всё ещё не могли найти правозащитники — как сквозь землю провалилась — девушка решилась.

Я стояла у дома напротив, смотрела и гадала, откуда могла быть у девушки эта ленточка. Может, от букета цветов или подарка. Может даже с новогоднего, аккуратно упакованного и с любовью подаренного. И прежде чем его получить, под бой курантов она загадала на 2022 год что-то, что после 24 февраля стало совершенно невозможным. И тогда решила, что больше незачем хранить её.

С противоположной стороны улицы я стояла и смотрела на привязанную к ограждению цоколя зелёную ленточку. Я не сразу заметила, что девушки уже нет. За размышлениями я упустила как она ушла. Я вертела головой вправо и влево, но девушки не было. Девушки не было. Была только я и развевающаяся зеленая ленточка.

Ну что, кажется ютуб в России тоже всё. И прежде чем его заблочат, я прошу вас посмотреть наш небольшой документальный фильм «Донбассоневедение». Мы с командой сняли его в 2019-м, уже история. Это самый важный проект, реализованный на моем канале. Я очень горжусь, что мы успели.

➡️ https://youtu.be/a9knDsP6f_I

​​​​14 февраля уехала в типографию моя новая книга, сборник эссе «Ночная смена». Это было в прошлой жизни. Потом на Киев, Харьков, Мариуполь полетели бомбы, и стало как-то совершенно не до книг. Обычно посты о выходе новой книжки для автора – большая радость. Ты долго подбираешь слова, хочешь немного рассказать и о текстах, и об обложке, и о процессе написания. Еще месяц назад я написал черновик поста, который собирался опубликовать сегодня, объявить, что у меня вот такая радость – книга вышла. Теперь тот пост кажется неуместным – во всяком случае, неуместным кажется его ироничный, радостный тон. Не хочется делать вид, что ничего не произошло. Потому что это не так. Произошло самое худшее из всего, что только можно представить. И в данной ситуации в целом не очень понятно, как писать в соцсетях посты вроде этого, никак не связанные с войной (да и связанные тоже непонятно как писать – это теперь статья).
Поэтому просто информирую вас, дорогие мои читатели: на днях в издательстве «Альпина.Проза» выйдет моя книга, называется «Ночная смена», я очень ей горжусь и очень люблю собранные в ней тексты.

Оформить предзаказ на бумажную можно на сайте Альпины: https://alpinabook.ru/catalog/book-nochnaya-smena/

А электронную уже можно предзаказать на Литресе: https://www.litres.ru/aleksey-polyarinov/nochnaya-smena/

По поводу отмены апрельской ярмарки non/fiction — до последнего было невероятно, что работа над ней вообще продолжалась. Это одновременно вызывало восхищение и удивление. С одной стороны, было не понятно, как будет выглядеть всегда остросоциальная и проблематизирующая программа в условиях военной цензуры, как будут вести себя авторы, будут ли дежурить у зон презентаций отряды полиции, чтобы быстро выводить тех, кто пришёл в голубожелтом или призвал к миру. С другой — отчаянно хотелось иметь в календаре хоть какую-то константу. Хотелось сбиться в кучу, хорошо, пусть даже кучку «своих» и немного зарядиться от пространства единомыслия и единоговорения. Особенно сейчас, когда дни и недели слипаются в один бессмысленный ком без горизонта, а интеллектуальная элита, подталкиваемая к самоочищению, глохнет в сгущающейся тишине. Не сомневаюсь, организаторы это понимали и сделали всё, что могли.

Очень жаль книги. В десятую очередь. Потому что в первую — погибшие дети, погибшие взрослые, потерявшие дома и целые города люди, оставившие и оставленные близкими, потерявшие и потерявшиеся люди, уехавшие и оставшиеся. И только после этого жалко книги. Я говорю за себя, потому что мне продолжают их присылать, и некоторые я даже пытаюсь читать, но выходит откровенно плохо. Даже при всем понимании их невиновности, русское свеженаписанное теряется в глазу бури. Остаётся литературный процесс — этот культурный паровоз, везущий по старым рельсам книги нового сезона, который теперь едет с куда меньшим числом остановок. Площадки для говорения о книгах схлопываются одна за другой, попавшие под судебный запрет Инстаграм и Фейсбук вынуждают издателей их покинуть, теперь вот без весеннего нонфика.

В одном из подкастов, которые я сейчас регулярно слушаю, а слушаю я в основном про политику, удачно сформулировали, что для нас (русских) война по способу потребления мало отличима от сериала. То есть, можно смотреть и сопереживать, а можно отложить просмотр или вовсе не смотреть, обсуждать с теми, кто тоже смотрит или отмахнуться. Потому что, давайте на чистоту, физически никто здесь войну не ощущает, нас ведь не бомбят в ответ. А способность связать экономические последствия, которые ох как ощутимы, с причинами, как оказалось, есть не у многих. А потому вот уже 40 дней большая часть россиян смотрит жестокий сериал про войну в Украине с минимальным уровнем эмпатии. Порой мне кажется, что мыльным операм или старым советским фильмам про ВОВ сопереживают сильнее. Не хочется верить статистике, что таких 80%, но их точно много. Я все думаю, в чем причина нулевой эмпатии и прихожу к выводу, что дело может быть в постмодернистском восприятии реальности: хомотелевизорус не верит в настоящесть передаваемой картинки, не чувствует запах жженой плоти и трупного разложения, не воспринимает масштаба разрушений, не может даже на мгновение представить себе отчаяние пожилого человека, стоящего напротив своего разбомблённого дома или матери, качающей ребёнка в сыром подвале. Все кажется конструктом, декорациями, фотомонтажом и постановкой — достаточно маленькой искры «смотрите, труп шевелится», чтобы волна отрицания мгновенно вспыхнула и понеслась со скоростью гонимого ветром лесного пожара. Психологи пишут, что так работает отрицание и защитные механизмы человеческое психики, но я, признаюсь, все не могу взять в толк, а люди ли вообще те, кто вот так защищается? Меня рвёт на части от риторики «всё не так однозначно», «мы не знаем всей правды» и «мы ничего не можем». Всё мы знаем, но не хотим себе в этом признаться. Да и как можно не видеть, если смотришь на следы насилия каждый день вот уже 40 дней? Как можно смотреть на фотографии из Бучи и сомневаться, что совершаются чудовищные преступления против человечности? Мне хочется орать соотечественникам, отворачивающимся от происходящего в Украине, отстраняющимся, экономящим силы и души, обеспокоенным лишь своими мещанскими заботами, ждущим открытия магазинов, опомнитесь! Включите, пожалуйста, мозги и сердца! Сейчас не время отворачиваться от боли, уродств и ужасов войны, а время проживать их — ужасаться, плакать, сопереживать, сострадать. Это та малость, на которую сегодня способен каждый. Обязан быть способен, иначе никак нельзя называть себя человеком.

Премия ФИКШН35 объявила о прекращении работы жюри в 3 сезоне. Об этом в своём Телеграм канале написал её основатель и председатель жюри премии Владимир Панкратов:

«Писать об этом довольно неловко, и каждый новый день делает эти вещи еще более неуместными. Да, я вижу, что разные другие институции (я сейчас про литературные премии) продолжают работу. И да, я знаю тезис о том, что в такие моменты нельзя бросать культуру, нужно ей заниматься по мере сил. Но все-таки — нет».

Последним релизом премии стал короткий список третьего сезона, который по словам Панкратова члены жюри выбрали еще 20 февраля, но так и не опубликовали. В своём посте в телеграмме Панкратов попросил считать шортлист ФИКШН35 завершением третьего сезона и подтвердил, что победителей в этом году выбирать не будут:

«Я очень благодарю меж тем издательства, книжные сервисы и сайты, книжные клубы, которые продолжают работать. А премии — на мой взгляд — пусть подождут», — написал Панкратов.

Андеграундная литературная премия ФИКШН35 основана в 2019 году и вручается авторам не старше 35 лет. У премии нет призового фонда, главной целью является широкое открытое обсуждение произведений молодых писателей. Победителем первого сезона стала повесть Артема Серебрякова «Чужой язык», во втором сезоне победу разделили Алина Гатина «Душа и пустыня» и Владислав Городецкий «Инверсия Господа моего».

Для меня лично новость о прекращении третьего сезона ФИКШН35 грустная, но при этом абсолютно логичная. Эту премию делали люди, не институции, и поэтому она до конца человечная.

Короткий список 3 сезона премии ФИКШН35:

Оксана Васякина — «Рана»
Саша Карин — «Секция плавания для пьющих в одиночестве»
Алексей Поляринов — «Риф»
Анаит Сагоян — «Дом из парафина»
Антон Секисов — «Бог тревоги»
Евгений Сологуб — «Там, где мрак сгустел»
Булат Ханов — «Развлечения для птиц с подрезанными крыльями»
Кира Ярмыш — «Невероятные происшествия в женской камере #3»

​Роман Веры Богдановой «Сезон отравленных плодов» в основе имеет вполне библейский сюжет. Герои, ещё юные и невинные, впервые встречаются на бабушкиной даче, которая является, ни много ни мало, воплощением райского сада. Там они вкушают запретный плод братско-сестринской любви, после чего следует неизбежное изгнание. А дальше интересно наблюдать, как Богданова наказывает своих персонажей.

С одной стороны, наказанием служит сама жизнь: сложная, не совпавшая с ожиданиями молодости, до тошноты обычная, с бегством подальше от родителей, съемными квартирами, нелюбимой работой и ипотекой. С другой, в жизнь героев то и дело проникает насилие: Норд-Ост и Беслан, взрывы у станции Рижская в 2004-м и троллейбуса в Волгограде в 2013-м. Эти и другие события не просто мрачный фон романа, им отведена функция кары — именно так воспринимает теракты героиня, как расплату за свой грех. И это не единственный пример магического мышления.

Образ райского яблока тоже обыгрывается: в самом начале герои пробуют несъедобные плоды с растущей на даче яблони. Всегда была кислятина, — говорит мать. Да в общем-то и сами герои на тот момент незрелые. Ближе к финалу, приехав на дачу уже взрослыми, они застают свой рай заброшенным и обветшавшим, и с того самого дерева срывают (впервые в жизни) сладкие яблоки.

В «Сезоне отравленных плодов» Богдановой много чего удалось. Например, создать невероятно точный портрет взаимоотношений родителей и детей на сломе веков. Тот, не побоюсь, эпохальный поколенческий разрыв, который так сильно ощущают дети перестройки, росшие в России девяностых, повзрослевшие в нулевые, но к тридцати годам так и не сумевшие выбраться из кокона родительских ожиданий.

Это не значит, что в романе нет недостатков. Вставка фрагмента статьи из «Новой» в финале смотрится грубовато, женский алкоголизм прописан не убедительно, а лесбийская линия и вовсе поверхностно. Но даже в таком виде текст работает, живет и дышит. И, что особенно важно, не отпускает.

#книгагид

«Нацбест» всё; впору переименовывать этот канал в вестник литературных премий, досрочно завершивших работу. Литпроцесс приостанавливает свою деятельность на территории Российской Федерации; впрочем, это вполне логично.

Вчера днем, в воскресенье, в телеграм-канале с волнующим названием «ЕАПВ ЕАПО», которое расшифровывается как «Евразийское патентное ведомство — исполнительный орган Евразийской патентной организации», появилось сообщение о том, что в 2022 году оргкомитет Нацбеста решил не вручать премию, не проводить торжественную церемонию, не собирать Малое жюри и не оглашать шорт-лист. Двадцать второй сезон закончится 11 апреля, то есть сегодня. ЕАПВ ЕАПО стало глашатаем, потому что его президент в прошлом году был почетным председателем жюри — ну и можно сделать вывод, что вся организация была спонсором премии.

На сайте Нацбеста и в его соцсетях пока что ничего (ну так и 11 апреля только сегодня), но по той же ссылке можно прочитать комментарий ответственного секретаря премии Владислава Толстова, а еще изучить протокол голосования Большого жюри. Мои голоса там указаны корректно, так что, думаю, серьезных оснований не верить этим новостям у нас нет.

Приведу самое важное из комментария Толстова:

«Это не короткий список, поскольку не будет дальнейшей работы, это скорее итоговый рейтинг книг, вызвавших наибольшее внимание у членов жюри».

«Нынешний сезон „Нацбеста“ завершен, как сложится дальше, не знает никто».

И список финалистов, который не шорт-лист:

Кирилл Рябов «Фашисты» (7 баллов)
София Синицкая «Хроники Горбатого» (7 баллов)
Ислам Ханипаев «Типа я» (7 баллов)
Павел Басинский «Подлинная история Анны Карениной» (6 баллов)
Юлия Кисина «Бубуш» (6 баллов)
Сергей Авилов «Капибару любят все» (5 баллов)

​В прошлом году мы уже читали книгу о волонтере поискового движения — роман Мршавко Штапича «Плейлист волонтера», вышедший в импринте Inspiria издательства Эксмо, попал в шортлист премии Национальный бестселлер. Роман критиковали за слабый сюжет, который еле-еле держится на музыкальном плейлисте, однако, высокая степень социальной значимости и достоверности обеспечили ему внимание читателей и высокие оценки жюри Нацбеста.
Так вот, если сравнивать «Плейлист» с победителем этого сезона «Электронной буквы» (объявили сегодня), то самиздат «Записки Ночного Ангела» Эдуарда Федосова (он же Эдвард Скай) выглядит куда крепче, глубже и уж точно чище в плане языка.

«Записки Ночного Ангела» — это автофикшн о пилоте вертолетного поисково-спасательного отряда. Отряд «Ангел» сформировался несколькими годами позже появления добровольческого поискового движения Лиза Алерт. Главный герой, в прошлом пилот, застрявший на земле в период развала страны и не сумевший встроиться в коммерческую гражданскую авиацию, от первого лица рассказывает историю своего возвращения в небо. Роман сложен из описания реальных поисков и дневниковых заметок о полетах, которые служат скрепляющим материалом всей книги — в них автор развивает главный сюжет.

Текст далеко не идеально смонтирован, и это, пожалуй, одна из главных претензий к нему. Однако, поиски описаны настолько подробно, что создаётся эффект присутствия: усталость, темнота, отчаяние, холод, неверные данные из штаба, неподходящая одежда. Хотя, в этой документальности одновременно плюс и минус книги.

Помимо победы в основной номинации «Записки Ночного Ангела» получили приз «Выбор читателей Livelib» и специальный приз жюри. Короче, однозначный фаворит сезона. Ищите на ЛитРес, пока это не стало мейнстримом.

#книгагид

За себя и за того парня (Костя Мильчин помаши мне рукой или поставь сердечко) присутствую на большой авторской конференции ЭКСМО. Пользуясь возможностью задаю вопросы. Конечно, меня не особо удивляет тот факт, что основной канал для продажи книг, в который издатели направляют львиную долю маркетинговых бюджетов — это маркетплейсы, где книги продаются до кучи и в комплекте с памперсами. Сами издатели, при этом, осознают, что уровень книжной экспертизы на маркетплейсах значительно ниже, чем на сайте Лабирината или даже Читай города. Отсюда, на мой взгляд, логично спросить, что будем делать? Будем ли как-то поднимать этот уровень, а если не будем, то нет ли обеспокоенности в снижении на горизонте качества, собственно, ассортимента того, что будет продаваться. Ответ не сильно утешает…

Женя Власенко (помаши мне рукой, я тебя все равно не вижу) спрашивает:

— Почему на маркетплейсах нет глубокой экспертизы и правда ли мы из-за это все умрем?

— Важно обогщать контент карточек на марктеплейсах, нужно больше видеоконтента от авторов!

​В подтверждение тезиса о книгах и памперсах картинка (следите за рукой)

​Оксана Васякина: того, что больше тебя, ты можешь только бояться

Это интервью должно было случиться год назад, но случилось только сейчас. Тогда это был бы совсем другой разговор, конечно, а теперь… Теперь я понимаю, каково это везти урну с прахом родителя, обнимать её, разговаривать с ней, искать себя в утекающих сквозь пальцы останках человека, из которого ты сделана, восставать из этого праха.

Весной в издательстве «Новое литературное обозрение» вышел диптих Оксаны Васякиной «Степь» — проза, в которой писательница и поэтесса в противовес своему дебюту «Рана», посвященному теме утраты матери, обращается к воспоминаниям об отце: о его пионерском детстве, бандитской молодости, жизни, проведенной в дороге за баранкой большегруза, и смерти от СПИДа. В попытке осмыслить одну эпоху Васякина обращается к другой, более ранней, в поисках ответа на вопрос, как вчерашние пионеры стали бандитами, и на примере героя отца разбивает романтический миф о лихих 90-х и «Бригаде».

В новом выпуске на канале говорим с Оксаной о «Степи» и о русскости, о родителях, о безграничном, пугающем пространстве природы и сжимающемся пространстве вокруг. Посмотрите его потому что.