​Что почитать, если понравился сериал «Слово пацана»? 4/5

Вообще, тезис про Багрова крайне любопытный, потому что выводит нас на разговор о несоответствии героя своему времени. Тот же Данила, в отличие от Вовы Адидаса, был нашим современником. И то, как сегодня образ героя настоящего формируется через собирательный образ персонажа, живущего в реперной точке прошлого, очень о многом говорит. В частности о болезненной российской фиксации на прошлом, а также о возможностях современной культуры производить адекватные времени и событиям нарративы, в результате чего рождаются такие стерео-герои, как у Крыжовникова.

«Слово пацана» не просто реконструирует историю, но и ведет с современным зрителем диалог про сейчас. Только делается это по-постмодернистски невнятно и в зависимости от оптики смотрящего может быть интерпретировано в обе стороны. Особенно показательны две сцены: диалога в Суворовском училище, где военный говорит о пацифизме, и сцена с завучем у доски, на которой написана дата 24 февраля. В такие моменты я теряюсь в догадках, что хотел сказать режиссер. Пожалуй, если ты хочешь, чтобы зритель крутил стерео-картинку в поисках авторской позиции, то она должна хотя бы четко проступать.

С другой стороны, показать на экранах по-настоящему современного героя сегодня в России невозможно. Уж очень он неудобен. Современные двадцатилетние парни из Татарстана — ни разу не Вовы Адидасы. Они, скорее, как Марк из романа Ильи Мамаева-Найлза «Год порно» (2023), который ищет ответ на вопрос, что значит сегодня быть быть мужчиной за пределами защитнической концепции мужественности, завязанной на силе и подавлении. Марк в отличие от Марата не вытесняет изнасилование своей возлюбленной. Марк в отличие от Андрея не отказывается от мечты. Возможно, тот самый бывший афганец с ПТСР в романе Мамаева-Найлза, которого боится собственная дочь — и есть постаревший Вова Адидас. И Марк ему сочувствует, а потому не хочет воевать.

Что почитать, если понравился сериал «Слово пацана»? 5/5

Посмотрела самый обсуждаемый сериал года и подобрала несколько книг, которые расширяют вселенную сериала, а также заставляют по-новому посмотреть на его героев. Читайте выше ⬆️

Впереди еще два эпизода, но нет сомнений, что все закончится плохо. Пацанов или убьют или посадят, их близкие пострадают, от их крови на асфальте не останется даже следа. А те, кто каким-то чудом выживут, посеют эту злость, из которых вырастет наше настоящее. Но я не уверена, что все считывают это именно так. Остается только надеяться, что современные подростки обойдутся чатиками с названием банд и битвой снежками. Что современные девчонки не прельстятся долей возлюбленной бандита, начисто лишающей их субъектности. Что черно-белые кат-шоты с датами смерти сработают как предупреждение, а не как призыв умереть молодым и оставить красивый труп.

Смотрю планы издательств на 2024 год и испытываю в связи с этим огромную, почти детсткую, радость. Её родимую примерно с сердины ноября я пытаюсь добыть из всех доступных источников: сижу под гирляндой, жгу свечи, марафоню гарри поттера, дисциплинировано открываю окошечки адвента - каждое утро строго по одному. Но только файлам с еще даже не книжками, пока только с намерениями, тайными видами на будущие книжки, это удалось. И вот я не в силах справиться с переполняющим меня восторгом и предвкушением кричу с дивана: "А знаешь, что еще выйдет?!" В ближайшее воскресенье 24 декабря буду рассказывать о своих находках книжному клубу - такая у нас традиция.

Мы отметили Новый год в нашем временном, постояннее которого нет, тбилисском доме на горе. Я тушила утку в портативной духовке и делала медовик с покупными коржами. Мы смотрели новогодний эфир Дождя, который приютила на своем канале Екатерина Шульман. Я смеялась над шутками про Путина в холодильнике, который там на Новый год. Мы открыли подарки еще до полуночи. Я намазалась всем из своего.
Мы боялись, что уснем и пили чай с тортом прямо накануне двенадцати. Я испугалась, когда начался салют. Мы обнимались в ноль ноль ноль, и перестало быть страшно. Мы вышли на улицу вместе с соседями и смотрели салют на соседней улице, которая тянется вверх под углом в 45 градусов и упирается прямо в могилу Грибоедова. Я фотографировала какую-то очень веселую компанию на их телефон, и мы сказали друг другу happy new year на прощанье. Я позвонила маме без пяти до ее полуночи, и услышала на фоне того, из-за кого нас с мамой разделяет граница из гор и государств. Я попросила ее не слушать убийцу, а поговорить со мной, но она сказала, что будет загадывать желание и позвонит завтра. Я легла спать, думая о том, что же она загадала.

Я люблю 1 января за его чилл и самый вкусный поздний завтрак в году. Мы навернули из холодильника все, что осталось и полбокальчика вчерашнего игристого туда же. Я села читать все-все прошлогодние пожелания и новогодние поздравления и смотреть какие у кого в заначке были фоточки и мысли. Если коротко, все рады, что не ёбнулись и никто адекватный особо ни на что хорошее в новом году не надеется (ну чистый самообман же), но! Чувствуется яростный инстинкт выживания — выжить любой ценой, даже самой дорогой, даже оторвав себя с мясом от родных, разорвав многие связи, порвав бумажки с планами, которым не суждено в ближайшее время сбыться, разбив вдребезги сердце, поистрепавшись душой и телом, выжить все равно, чтобы увидеть лучшие времена. Времена, в которых наши мамы будут смотреть новогоднее обращение любого нового президента, а мы сможем быть рядом без страха за свободу и отвращения к происходящему. И хотя я не верю, что такое случится в 2024 году, мы приложим все усилия, чтобы его пережить. А потом следующий. И еще один. И так, пока главное желание не сбудется. С Новым годом!

Посмотрела депрессивный и самый прекрасный рождественский фильм эва. Не особенно новый (2014 год), но раньше мне не попадался. Называется Christmas, Again (“Рождество, Опять”). Это инди-драма про чувака, торгующего елками в Бруклине. Главный герой Ноэл — одинокий парень лет тридцати, живет в трейлере и вот уже пятый год в декабре приезжает в Нью-Йорк, где один знакомый барыга разворачивает елочный базар. Ноэл работает продавцом в ночную смену, ходит мыться в душевую бассейна, а перед сменой открывает окошечко Адвента с колесами. Однажды, получив по лицу от прохожего, Ноэл открывает сразу два окошка и случайно устраивает пожар в трейлере, после чего смывает содержимое Адвента в унитаз.

Это медленное и медитативное кино, снятое миллениалом о миллениалах. Я специально погуглила и удостоверилась, что Чарльз Покел мой ровесник, хотя, это сразу заметно. В его истории хорошо видны ключевые для нашего поколения проблемы: одиночество, неумение общаться, непонимание, как быть взрослыми. У Покела нет псевдо-семейности и пошлости, сквозящей из рождественских комедий, снятых бумерами. Взять, хотя бы, культовую Love Actually (“Реальную любовь”), где парень тайно снимает невесту лучшего друга для домашнего просмотра, муж изменяет жене с молоденькой коллегой, а премьер-министр крутит с секретаршей. Вы скажете, это реальная жизнь. Я отвечу, да нихуя это печальное наследие поколения, возведшего отношения в культ.

Вообще, на “Рождество, Опять” интересно смотреть с поколенческой точки зрения. Возьмем иксеров с их трудоголизмом и достигаторством.
Героя фильма не назвать успешным, при этом, он хорош в своем деле. Нам то и дело показывают поток тупых вопросов клиентов и то, как терпеливо и подробно Ноэл отвечает на них. Он знает все про свой товар, про сорта и виды хвойных деревьев, на глаз определяет высоту и дает советы, как ухаживать, чтобы те дольше простояли. А еще ему не все равно. Одна из моих любимых сцен, когда за пару дней до Рождества босс говорит, что больше не будет поставок, а герой просит еще 20 елок, потому что он точно их продаст.

Я часто замечаю эти черты у своих ровесников: да, ты не стремишься заработать все деньги мира и любой ценой продвинуться в карьере, но ты хорош в том, что делаешь и тебе важно видеть в этом смысл. Короче, очень рекомендую вам посмотреть “Рождество, Опять” и насладиться этим невыдуманным праздничным вайбом, в котором есть место одиночеству и празднику, пофигизму и усердию, катастрофе и спасению. Все как в жизни.

​Прочитала «Аптечку номер 4» Булата Ханова и первые пару дней не могла ничего толком сформулировать про книгу, но потом посмотрела приквел «Голодных игр», и что-то щелкнуло. В «Балладе о змеях и певчих птицах» отлично показан необратимый процесс внутри человека, запускаемый насилием. На протяжении фильма мы видим, как не лишенный моральных ориентиров амбициозный юноша превращается в хладнокровного убийцу. Спусковым крючком этого процесса становится самооборона: спасая друга и собственную жизнь, молодой Кориолан Сноу совершает первое убийство. Благая цель, легальная в условиях мира жертва (убит трибут на арене) и отсутствие наказания создают благодатную среду для последующего разложения, и очередное убийство — лишь вопрос времени. В мире поощряемого насилия раскаянию нет места. Если можно убивать, почему не убивать?

В повести Ханова этот мотив, хоть и менее явно, но тоже прослеживается. Главный герой, студент четвертого курса Казанского журфака, живет в ожидании неминуемого апокалипсиса: страна ведет войну, его профессии как таковой больше не существует, возвращена смертная казнь и фоном постоянно нависает ядерная угроза. Не имея особых планов на будущее, герой легко соглашается на предложение новой знакомой — ультралевой активистки — отправиться автостопом в сторону Финляндии и тайно покинуть страну. Но поездка оборачивается кошмаром — один из водителей оказывается слегка поехавшим и погибает в драке с главным героем.

Путешествие, обещавшее нам дорожную романтику и разговоры о социализме в лучших традициях Салли Руни, превращается в побег наперегонки с совестью.

Ханов показывает, как герой, отойдя от шока, пытается найти оправдание собственному поступку, как с течением времени это чувство трансформируется в желание защищаться, и как короток путь от защиты до нападения. Хороша в этом смысле сцена с покупкой ножа. Герой блуждает по ТЦ без особой цели, случайно натыкается на витрину с холодным оружием и словно бы в бреду покупает нож, который потом, каждый раз как накатывает тревога и страх, достает и раскладывает, чтобы ощутить (что?) силу? власть? Финал «Аптечки номер 4» — это столкновение насилия внешнего мира и проросших его зерен внутри героя. Ядерный взрыв масштаба одной человеческой жизни, отравляющий в том числе и то, что вокруг. И конечно же у героя не находится под рукой средств защиты от оружия массового поражения — пресловутого набора АИ-4, да и никакой аптечки не находится.

Короче, любопытная повесть, хоть местами и кринжовая. Например, когда Ханов зачерпывает персонажей из реальности в духе издателя Надима Элементаля или упоминает взорванных в машине писателей. На мой вкус, эти внутрилитературные переклички не украшают ни текст, ни автора. Такая, знаете, гнильца на идее проступает. Но это, повторюсь, дело вкуса.

Издательство directio libera

Итак, есть три книги, которые я прочитала. И про каждую мне есть, что рассказать. Правда, про одну я не планировала писать в канал, потому что у меня нет рубрики «ору как птеродактиль», и в таких случаях я стараюсь просто помалкивать. Но вдруг именно она интересует больше всех? Про другие две — никак не определюсь с приоритетом. Можно, конечно, валандаться еще недельку-другую, но я решила спросить.

«Дислексия» Светланы Олонцевой понравилась мне безо всяких оговорок. Отчасти, потому, что в произведении современной литературы я ищу ту самую неприукрашенную реальность, и радуюсь каждый раз, когда рамки художественности не превращаются в высокий жанровый забор, где читателя ведут за ручку в строго заданном направлении по кочкам, по кочкам, по ровненьким дорожкам до неизбежного «в ямку бух». Роман Олонцевой очень свободный, при том, что и сюжет, и арка героини в нем на своих местах. Просто они иначе устроены.

Перед нами история только на первый взгляд без четкого начала и конца. Возможно, такое впечатление складывается от того, что с одной стороны историю Олонцевой ограничивает пространство, а с другой — время, и запертая в этом пространственно-временном континууме главная героиня не проходит путь воина, а попадает в обычный пиздец. Не в выдуманный, со строгой разметкой по-проппу, а максимально приближенный к реальному: когда внезапно умирают близкие, когда не вовремя что-то начинает получаться, когда ждешь весну, а приходит война.

Главная героиня Саня переезжает из столицы в поселок и начинает работать учительницей русского языка и литературы в средних классах. Она приезжает по программе, и в рамках этой программы получает не только рабочее место, но и поддержку в виде регулярных групповых терапевтических сессий, а также коллективных выездов для обмена опытом. «Дислексию» смело можно отнести к производственным романам, так как Олонцева в своих зарисовках школьных будней показывает современный образовательный процесс со всем его стрессом и проблемами, давлением сверху (министерство-государство) и снизу (дети-люди). И да, там все примерно как я представляла: бедно, бессмысленно, плохо пахнет, подростки ни в грош не ставят, травят друг друга и учителей, а коллеги с пустыми глазами высаживают «рощу победы».

И все же Олонцевой удается среди всего этого беспросветного мрака показать живых людей. Взять, к примеру, директрису, благоговеющую перед военнослужащими и кажущуюся абсолютной зомби. Как по-новому раскрывается ее персонаж в один момент, каким одиноким и сочувствующим человеком она предстает, и как это многое меняет.

Режим повествования в романе — наблюдения авторки за своей героиней с безопасного расстояния с редкими переключениями на первое лицо. Подобное отстранение можно по-разному интерепретировать, в том числе, строя теории относительно того, кем рассказчица приходится героине. А еще можно разгадывать загадку Горошка)) Но все это не так важно, на мой взгляд, как попытка разобраться, что происходит в той точке, где мы с героиней прощаемся. Кто или что говорит в финале за героиню и ее путь? К чему она приходит? Был ли во всем этом какой-то смысл? И что дальше? Где-то писательница нам намекает на ответ, а с чем-то оставляет нас наедине.

У Даши Благовой вышел второй роман «Течения». Книга уже доступна эксклюзивно на Строках и вот-вот должна появиться в бумаге. Мы прочитали роман вместе с клубом в январе, обсудили его с участникам, и теперь мне не терпится поделиться.

Итак, конец августа 2011-го, 17-летняя Настя приезжает в Москву учиться на журналистку и заселяется в общежитие МГУ. Позади жизнь в маленьком поселке на Северном Кавказе с мамой и папой, первый парень и будто бы на зло забеременевшая старшая сестра — надо было ей умудриться именно тогда, когда Настя осуществила заветную мечту и поступила в лучший ВУЗ страны. Но теперь она студентка, и ее ждет взрослая столичная жизнь. Вот только ни дома, ни в школе, ни на олимпиадах Настя не научилась, как эту жизнь жить: как делить пространство с другими, как учиться в обстановке чужого (бес)порядка, как дружить, как влюбляться, как отличить одно от другого, и для чего вообще нужны другие люди с их другими взглядами и чувствами. Всему этому героине придется учиться по ходу, а пока бурлящая «Болотной революцией» Москва подхватывает ничего не понимающую Настю и несет ее, зацикленную на собственных чувствах и переживаниях, в будущее.

Центральная линия «Течений» — дружба с однокурсницей, чья красота и образ жизни одновременно вдохновляют и подавляют главную героиню. Эти далекие от экологичных созависимые отношения, балансирующие не грани дружбы и влюбленности, становятся серьезным испытанием для Насти, отчаянно ищущей близости и опоры. В условиях анархичного общежитского быта, учебной нагрузки и безденежья, сепарация от семьи дается ей очень тяжело. Героиня ревнует маму к старшей сестре, ревнует Веру к взрослым московским парням, а парней к Вере. Учеба и столица не наполняют, а опустошают, и она находит утешение в пустоте общежития, по которому бродит все каникулы, укутанная в одеяло и собственное одиночество. Благова практически мистифицирует мгушную общагу и наделяет ее субъектностью. В ее пронзительных описаниях она предстает не то как матрица, питающаяся энергией живых людей, не то как преисподняя.

Благова показывает процесс взросления как мучительный, к которому почти невозможно быть готовой. И ей отлично удается ухватить этот зазор между отличными оценками за знания и нулевым пониманием того, что происходит вокруг, между тем, что значит быть близко к человеку, в том числе физически, и настоящей близостью, между тем, чтобы поступить на журналистику и заниматься журналистикой.

Политический контекст в романе, хоть и проходит всего лишь 25-м кадром, тем не менее важен. Аполитичная в силу юности и отдаленности от столичной реактивной среды Настя, на протяжении романа проходит через все этапы формирования гражданской позиции: от незнания к безразличию, от безразличия к непониманию, от непонимания к интересу разобраться. Вот она толкается в толпе за компанию другими, а вот смотрит трансляцию 7 мая 2012 года на канале с розовым логотипом и уже понимает, что именно не так.

«Течения» совсем не похожи на «Южный Ветер» — дебютный роман Даши Благовой. В этом, с одной стороны, есть развитие Благовой как писательницы, что она может быть совсем другой и совсем про другое. С другой, существует риск расстроить своего же читателя. И на обсуждении в клубе это было хорошо заметно. Для себя я решила ничего не решать. Мне достаточно того, каких прекрасных неприятных героинь создает Благова: ноль процентов мэрисьюшности, сто процентов бесов.

Кого-то раздражают феминитивы, кого-то люди, которых раздражают феминитивы. Знаю писательницу, которая просит называть её писатель, потому что так сильнее? солиднее? Допустим, я считаю, что это не так. И что быть писательницей ничуть не менее гордо и значимо, чем быть писателем. И что тут вопрос в традиции и каноне, который стопятьсот лет формировался мужчинами, и дальше мы упираемся в патриархальную культуру в целом и сильно проваливаемся в сноски. Нафиг. Ну просит и просит. Мне что, сложно что ли? Это ведь не языковой вопрос и даже не идеологический, а вопрос уважения. Такая ведь простая штука обращаться к человеку так, как ему больше нравится. Я вот авторка, блогерка и продюсерка. Не литературный критик, не обозреватель, хотя меня нет-нет, да поименуют так. Не надо. Если вам кажется не солидным писать в анонсах словосочетание «книжная блогерка», видимо, у нас ничего не получится. То же самое с текстами. Два года я бодаюсь с изданием, которое заказывает у меня интервью, а потом вымарывает при публикации феминитивы из вопросов, ссылаясь на консервативную аудиторию. Причем, изначально таких требований не озвучивается, а потом, когда все расшифровано и отредактировано, ты немножко в ловушке. Думаю, что в этом году, когда вопрос использования феминитивов достиг государственных масштабов, с этим станет еще сложнее. Вон уже ректор питерской вышки упал раньше выстрела, а сколько еще таких? У меня нет задачи что-то там насаждать. И про язык мне объяснять не надо — у меня тоже филфак за плечами, с отличием. Я предлагаю просто вежливо разойтись в этом вопросе на условиях базового уважения. У меня для вас текстов без феминитивов нет.

То, что произошло с писательницей Светланой Гурьяновой, история не про плохой книжный магазин и не про ужасные феминитивы, а про обычный человеческий страх. И в тех условиях, в которых мы сегодня живем, бояться естественно. Неестественно то, что это происходит в принципе. Надругательство над языком — не феминитивы, а то, что одному человеку приходится просить другого промолчать из страха.