Замок Святого Ангела и мост Святого Петра в 1489-1492 гг., пока до его реновации не добрался толковый Александр VI (и весьма кстати, в чём ему придётся самолично убедиться в 1495 во время французского нашествия, а несколько десятилетий спустя Климент VII побежит по заново отстроенному Борджиа проходу из Ватикана в укреплённый испанцем же замок при разграблении Рима ландскнехтами).
Рисунки приписываются Филиппино Липпи и ныне хранится в собрании Эскориала.
Рисунки приписываются Филиппино Липпи и ныне хранится в собрании Эскориала.
Forwarded from Вечерний вечер
Хемингуэй о русской литературе
«С тех пор как я обнаружил библиотеку Сильвии Бич, я прочитал всего Тургенева, все вещи Гоголя, переведенные на английский язык, Толстого в переводе Констанс Гарнетт и английские издания Чехова.
В Торонто, еще до нашей поездки в Париж, мне говорили, что Кэтрин Мэнсфилд пишет хорошие рассказы, даже очень хорошие рассказы, но читать ее после Чехова — все равно что слушать старательно придуманные истории еще молодой старой девы после рассказа умного, знающего врача, к тому же хорошего и простого писателя.
Мэнсфилд была как разбавленное пиво. Тогда уж лучше пить воду. Но у Чехова от воды была только прозрачность. Кое-какие его рассказы отдавали репортерством. Но некоторые были изумительны.
У Достоевского есть вещи, которым веришь и которым не веришь, но есть и такие правдивые, что, читая их, чувствуешь, как меняешься сам , — слабость и безумие, порок и святость, одержимость азарта становились реальностью, как становились реальностью пейзажи и дороги Тургенева и передвижение войск, театр военных действий, офицеры, солдаты и сражения у Толстого.
По сравнению с Толстым описание нашей Гражданской войны у Стивена Крейна казалось блестящей выдумкой больного мальчика, который никогда не видел войны, а лишь читал рассказы о битвах и подвигах и разглядывал фотографии Брэйди, как я в свое время в доме деда.
Пока я не прочитал «Chartreuse de Parme» Стендаля, я ни у кого, кроме Толстого, не встречал такого изображения войны; к тому же чудесное изображение Ватерлоо у Стендаля выглядит чужеродным в этом довольно скучном романе.
Открыть весь этот новый мир книг, имея время для чтения в таком городе, как Париж, где можно прекрасно жить и работать, как бы беден ты ни был, все равно что найти бесценное сокровище.
Это сокровище можно брать с собой в путешествия; и в горах Швейцарии и Италии, куда мы ездили, пока не открыли Шрунс в Австрии, в одной из высокогорных долин Форальберга, тоже всегда были книги, так что ты жил в найденном тобой новом мире: днем снег, леса и ледники с их зимними загадками и твое пристанище в деревенской гостинице «Таубе» высоко в горах, а ночью — другой чудесный мир, который дарили тебе русские писатели.
Сначала русские, а потом и все остальные. Но долгое время только русские».
«С тех пор как я обнаружил библиотеку Сильвии Бич, я прочитал всего Тургенева, все вещи Гоголя, переведенные на английский язык, Толстого в переводе Констанс Гарнетт и английские издания Чехова.
В Торонто, еще до нашей поездки в Париж, мне говорили, что Кэтрин Мэнсфилд пишет хорошие рассказы, даже очень хорошие рассказы, но читать ее после Чехова — все равно что слушать старательно придуманные истории еще молодой старой девы после рассказа умного, знающего врача, к тому же хорошего и простого писателя.
Мэнсфилд была как разбавленное пиво. Тогда уж лучше пить воду. Но у Чехова от воды была только прозрачность. Кое-какие его рассказы отдавали репортерством. Но некоторые были изумительны.
У Достоевского есть вещи, которым веришь и которым не веришь, но есть и такие правдивые, что, читая их, чувствуешь, как меняешься сам , — слабость и безумие, порок и святость, одержимость азарта становились реальностью, как становились реальностью пейзажи и дороги Тургенева и передвижение войск, театр военных действий, офицеры, солдаты и сражения у Толстого.
По сравнению с Толстым описание нашей Гражданской войны у Стивена Крейна казалось блестящей выдумкой больного мальчика, который никогда не видел войны, а лишь читал рассказы о битвах и подвигах и разглядывал фотографии Брэйди, как я в свое время в доме деда.
Пока я не прочитал «Chartreuse de Parme» Стендаля, я ни у кого, кроме Толстого, не встречал такого изображения войны; к тому же чудесное изображение Ватерлоо у Стендаля выглядит чужеродным в этом довольно скучном романе.
Открыть весь этот новый мир книг, имея время для чтения в таком городе, как Париж, где можно прекрасно жить и работать, как бы беден ты ни был, все равно что найти бесценное сокровище.
Это сокровище можно брать с собой в путешествия; и в горах Швейцарии и Италии, куда мы ездили, пока не открыли Шрунс в Австрии, в одной из высокогорных долин Форальберга, тоже всегда были книги, так что ты жил в найденном тобой новом мире: днем снег, леса и ледники с их зимними загадками и твое пристанище в деревенской гостинице «Таубе» высоко в горах, а ночью — другой чудесный мир, который дарили тебе русские писатели.
Сначала русские, а потом и все остальные. Но долгое время только русские».
Буадолино
...Так вот, сударь мой, в лето Господне года две тысячи <далее неразборчиво> от Рождества Христова одолело меня жгучее желание ознакомиться с трудом италийского ученого мужа, прославившегося на весь мир своими премудрыми писаниями. Многие с восторгом говаривали о великой премудрости, что черпали из его книг, о наслаждении, получаемом при разгадывании мистерий, на кои столь щедр был сей выходец из Фраскеты. Ох, прости, из Александрии, но не Египетской, а той, что была основана в Монферратском маркизате в правление императора Фридриха. Звали мужа Умберто, и то ли отец его, то ли дед получил прозвание Эко, кое и пристало потом ко всему их роду.
Велик и прекрасен был его рассказ о таинственной розе и непотребствах, творившихся в далекой обители, и посему в душе воспламенился жар познания при виде алых букв «Баудолино» на другом манускрипте, увиденном в лавке университетского книготорговца. В наших далеких заснеженных краях, сударь мой, имя это не встречается, а италийские земли, откуда родом и сам Умберто, и герой, коего он придумал, кажутся страной вечного лета и жаркого солнца. Откуда же мне было знать, что Фраскета, где родился Баудолино из рода Аулариев, покрыта туманом, не рассеивающимся круглый год, природа там скудна, а люди простоваты, ни о каких таких грекули, прости, о ромеях, ни об Абеляре с Гильомом Бастардом, коего норманны кличут Вильгельмом Завоевателем, не слышали. Именно там, среди диких полей и убогих коровников, появился на свет Баудолино, крестьянский отпрыск, оказавшийся настолько смышленым и даровитым, что сам священный германский император Фридрих сделал его своим приемным сыном.
Баудолино был хитрец и лгун, но умышленно зла никому не чинил, а занимался, как говорят умные люди, мифотворчеством. То любовные письма сочинит, а потом отдаст их в библиотеку Сен-Викторского аббатства - и думают монахи и иже с ними, что это не негодный фраскетец, осмелившийся полюбить жену своего названного отца Беатрису Бургундскую, а сам Абеляр, воспылавший страстью к Элоизе и за то поплатившийся удом срамным. То подговорит родителя своего, Гальяудо, выпасти корову за городскими стенами, дабы названый его отец, император Фридрих, подумал, что не дождаться ему окончания осады родного баудолинова города. То вместе со приятелями, наевшись подозрительного зеленого меду, сочинит письмо от самого Пресвитера Иоанна, чье царство простирается где-то на Востоке. А еще этот богохульник выдал миску за Братину, или по-другому Градаль или Грааль, а саван умершего от проказы дьякона Иоанна - за плащаницу, которой укрывали Господа нашего!..
Много было в жизнеописании его подобного рода историй, все так сразу и не пересказать. И ведь не поймешь, что из этого правда, а что вымысел. Умберто ни схолий, ни глосс никаких не приводит, так что полагаться приходится лишь на свою память да житейские познания. Ученые мужи полагают, что смотреть на эту книгу надо как на образец постмодернизма (слово-то какое!..). Потому-то надобно постоянно искать сходство между историей Баудолино и другими книгами, которые были до мужа Умберто. Вот, к примеру, путешествие Баудолино со товарищи в царство Пресвитера, чем не путешествие Пантагрюэля? Или все та же переписка - ведь нигде этот хитрый италиец не пишет, что цитирует Абеляра. А провансалец Абдул... о, не прошли даром занятия по изучению иноземных сочинителей, несмотря на все искусы школярской жизни, ибо грешная память моя подсказала, что о "любови дальней" писал не кто иной, как провансальский трубадур Джауфре Рюдель. Друзья Баудолино - Гийот, Борон, Поэт - все они списаны с живших в те далекие времена людей, как и сам император Фридрих, иже с ним басилевсы Андроник и Исаак Ангел, а премудрость Гипатии имеет отношение к трудам древних мудрецов-неоплатоников, еретиков паче Ария.
Интересный же это муж Умберто, сударь мой! То описывает войну во всей ее неприглядности, от которой дрожь бежит по телу, равно как и расправу беснующейся толпы над басилевсом Андроником, то разграбление франкскими паломниками Константинополя в году 1204 от Рождества Христова.
...Так вот, сударь мой, в лето Господне года две тысячи <далее неразборчиво> от Рождества Христова одолело меня жгучее желание ознакомиться с трудом италийского ученого мужа, прославившегося на весь мир своими премудрыми писаниями. Многие с восторгом говаривали о великой премудрости, что черпали из его книг, о наслаждении, получаемом при разгадывании мистерий, на кои столь щедр был сей выходец из Фраскеты. Ох, прости, из Александрии, но не Египетской, а той, что была основана в Монферратском маркизате в правление императора Фридриха. Звали мужа Умберто, и то ли отец его, то ли дед получил прозвание Эко, кое и пристало потом ко всему их роду.
Велик и прекрасен был его рассказ о таинственной розе и непотребствах, творившихся в далекой обители, и посему в душе воспламенился жар познания при виде алых букв «Баудолино» на другом манускрипте, увиденном в лавке университетского книготорговца. В наших далеких заснеженных краях, сударь мой, имя это не встречается, а италийские земли, откуда родом и сам Умберто, и герой, коего он придумал, кажутся страной вечного лета и жаркого солнца. Откуда же мне было знать, что Фраскета, где родился Баудолино из рода Аулариев, покрыта туманом, не рассеивающимся круглый год, природа там скудна, а люди простоваты, ни о каких таких грекули, прости, о ромеях, ни об Абеляре с Гильомом Бастардом, коего норманны кличут Вильгельмом Завоевателем, не слышали. Именно там, среди диких полей и убогих коровников, появился на свет Баудолино, крестьянский отпрыск, оказавшийся настолько смышленым и даровитым, что сам священный германский император Фридрих сделал его своим приемным сыном.
Баудолино был хитрец и лгун, но умышленно зла никому не чинил, а занимался, как говорят умные люди, мифотворчеством. То любовные письма сочинит, а потом отдаст их в библиотеку Сен-Викторского аббатства - и думают монахи и иже с ними, что это не негодный фраскетец, осмелившийся полюбить жену своего названного отца Беатрису Бургундскую, а сам Абеляр, воспылавший страстью к Элоизе и за то поплатившийся удом срамным. То подговорит родителя своего, Гальяудо, выпасти корову за городскими стенами, дабы названый его отец, император Фридрих, подумал, что не дождаться ему окончания осады родного баудолинова города. То вместе со приятелями, наевшись подозрительного зеленого меду, сочинит письмо от самого Пресвитера Иоанна, чье царство простирается где-то на Востоке. А еще этот богохульник выдал миску за Братину, или по-другому Градаль или Грааль, а саван умершего от проказы дьякона Иоанна - за плащаницу, которой укрывали Господа нашего!..
Много было в жизнеописании его подобного рода историй, все так сразу и не пересказать. И ведь не поймешь, что из этого правда, а что вымысел. Умберто ни схолий, ни глосс никаких не приводит, так что полагаться приходится лишь на свою память да житейские познания. Ученые мужи полагают, что смотреть на эту книгу надо как на образец постмодернизма (слово-то какое!..). Потому-то надобно постоянно искать сходство между историей Баудолино и другими книгами, которые были до мужа Умберто. Вот, к примеру, путешествие Баудолино со товарищи в царство Пресвитера, чем не путешествие Пантагрюэля? Или все та же переписка - ведь нигде этот хитрый италиец не пишет, что цитирует Абеляра. А провансалец Абдул... о, не прошли даром занятия по изучению иноземных сочинителей, несмотря на все искусы школярской жизни, ибо грешная память моя подсказала, что о "любови дальней" писал не кто иной, как провансальский трубадур Джауфре Рюдель. Друзья Баудолино - Гийот, Борон, Поэт - все они списаны с живших в те далекие времена людей, как и сам император Фридрих, иже с ним басилевсы Андроник и Исаак Ангел, а премудрость Гипатии имеет отношение к трудам древних мудрецов-неоплатоников, еретиков паче Ария.
Интересный же это муж Умберто, сударь мой! То описывает войну во всей ее неприглядности, от которой дрожь бежит по телу, равно как и расправу беснующейся толпы над басилевсом Андроником, то разграбление франкскими паломниками Константинополя в году 1204 от Рождества Христова.