Я не очень люблю различные отсылки, считая их дешевым интеллектуальным приемом, который мало что объясняет, но пускает пыль в глаза своей значительностью. Но в иные моменты, когда ты их схватываешь, ты понимаешь, что к тебе обращаются на твоем языке. Другой пропустит и пройдет мимо, но ты уловил, ты стал часть этого смысла. Вы словно перемигнулись, поняв, что общий смысл. Это приятно. Но не более того.
В фильме Джармуша «Кофе и Сигареты» в сцене «Cousins» одна из сестре говорит, что ее парень Ли играет в группе SQÜRL. Ли является отсылкой на рассказ о барабанщике Игги Попа (которым является одним из актеров у Джармуша), а вот сама группа – это группа, основанная самим Джимом Джармушем. И к слову сказать музыка которой звучит в другом его фильме, а именно в фильме «Выживут только любовники», создавая невероятно уютную атмосферу кино.

Поскольку поэтическое творение всегда и неизбежно несет на себе отпечаток личности поэта, подлинно поэтическое не может достоянием большинства. Этот редкий дар для редких сердец. И каждый раз, читая стихи нового для себя поэта, я чувствую в себе это чувство, что передо мной сейчас приоткроется часть другого, желающего показать еще одну возможную точку на мир. Которую я еще не видел и видеть не мог. Поэзия как ничто лучше дает на понять чувство другого. Его событие в мире. Неспособность к поэзии и глухота к ней имеет те же корни, что и глухота по отношению к другому человеку.

Какое ваше любимое время дня? Для меня это, конечно, вечер. Но еще больше ночь. Если бы я умел писать стихи, я посветил бы ей поэму. Луна – жена моя, печаль моя, любовь. Ночь это время, когда сокрытое являет себя в своей сокрытости. Когда каждый шорох и скрип наполнены смыслом. Когда все пронизано страхом, и только любовь способна преодолеть это страх, пережить эту ночь. Почему принято заниматься сексом в ночи, под покровом тьмы? В это время обостряется слух, голос переходит на шепот, а едва заметное прикосновении рук является вторжением в телесность другого человека. И, конечно, это время для кино. Есть целый ряд фильмов, которое только ночью и можно и нужно смотреть. Могу привести целый список именно таких фильмов. И, конечно, фильмы Джармуша в этом списке будут представлены не единожды.

Я не ставлю перед собой вопрос спорные или нет принимают решения и законы власть, – об этом я и говорить не хочу, но вот что касается оправдания и придать смысла этим решениям со стороны некоторых феелософствующих, – для меня это всегда предмет кринжа. Почему у этих людей, пытающихся казаться и всем своим видом подавать себя как философов нет и малейшего понятия о философии и культуре мышления? Потому что вся их деятельность направлена на апологию, то есть оправдание и придание смысла того, что делает власть. Последнее меня даже уже не интересует, там все понятно. Но поскольку эти феелософы часть моего сообщества, с которым я так или иначе тесно взаимодействую, это меня не может волновать. Вот и сейчас на повестке вопрос про запрет абортов и они дружно всеми своими руками «за». Им не важно, что есть медицинские показания или социальные факторы, нет. Дискутировать с ними нет никого смысла. Главный же их аргумент: Христос, Россия, Достоевский, ни убий. Мол, каждая жизнь – ценна, и не нам решать кому жить, а кому умирать. Ок. Но эти же люди оправдывают обстрелы городов Украины. Конечно, они найдут что сказать, мол, это другое, это «русская идея», вам не понять. Но на самом деле это примет типичного лицемерия и отсутствие всякого мышления.
Нельзя сказать, что так было всегда в истории русской философии.
Но нельзя сказать, что такое положении дел было всегда в истории русской философии. Более того, те ком я писал выше, в не иначе как феелософами я и назвать не могу. Но не всё в истории русской философии такие бесхребетные, есть в её анналах интересный случай.
28 марта 1881 года Владимир Соловьев произнес публичную речь против смертной казни, в которой выражал просьбу к императору Александру III помиловать цареубийц, участников покушения на Александра II. Действительно, этот жест был бы проявлением подлинного христианского милосердия и любви к человеку. Однако нам сложно понять, что такое цареубийство, но едва ли будет большим преувеличением сказать, что ближайшим образом это преступление по своей дерзости почти равно убийству Бога. Живого Бога, не так, как об этом говорит Ницше. Случившееся стало предметом доноса Александру III, что вынудило философа написать государю личное письмо, в котором говорил, что «настоящее тягостное время дает русскому Царю небывалую прежде возможность заявить силу христианского начала всепрощения и тем совершить величайший нравственный подвиг, который поднимает власть Его на недосягаемую высоту и на незыблемом основании утвердит Его державу. Милуя врагов своей власти вопреки всем естественным чувствам человеческого сердца, всем расчетам и соображениям земной мудрости, Царь станет на высоту сверхчеловеческую и самым делом покажет божественное значение Царской власти, покажет, что в нем живет высшая духовная сила русского народа, потому что во всем этом народе не найдется ни одного человека, который мог бы совершить больше этого подвига».
Царь не услышал, и не мог услышать философа. Странно было бы представить себе Россию, которая слышала бы голос философов! Спустя несколько дней после состоялась казнь террористов-народовольцев, а академическая карьера философа на этом подошла к закату.
Для меня это прекрасный жест философа, подлинного философского акта, который отстаивает свои мысль, свое видение мира и человека, рискуя при этом проиграть, ставя на карту мышления самого себя, тем самым еще раз показывая, что философский акт всегда и неизбежно ставит самого себя на карту мышления.
Когда наши современные феелософы найдут в себе возможности для подобного интеллектуального и духовного акта в публичном пространстве, вместо того, чтобы выстраивать достаточно наивную апологетику власти, превращая философию в служанку политического, вот тогда я поверю в наличии актуальной русской мысли, и тогда слова о «русской идеи» в ее настоящем приобретут хоть какой-то смысл.

Ночь прожить – не поле перейти. Страх вынуждает закрывать глаза и засыпать мертвым сном. Я не верю, что ночь – это только отсутствие света. Равно как и не верю, что зло – это только лишь отсутствие добра. Я знаю, что есть ничто, которое являет себя как сущее. Какая наивность и слепота верить в обратный ход времени и вещей!
Ночные птицы не пригодны к дневному свету. Птицы мудрости и знания вылетают из гнезд в самый поздний час. В самый темный, мрачный час. Когда дневные птицы спят и видит сны. Природа любит скрываться, и истина творится в ночи, в дали от посторонних глаз.

Хотите каких-нибудь рекомендаций на ночь? Нет? А я все равно дам.
Напомню, что все фильмы, фрагменты которых вы можете здесь встретить, я рекомендую к просмотру. Название я чаще всего оставляю в комментариях, при этом я никогда или очень редко не говорю прямо о кино в духе: великое кино, смотреть обязательно. Куда важнее направить общий вектор внимания к раскрытию ключевого содержания кино. И сделать это ненавязчиво и немного туманно, так, как если бы кино стало частью текста.
Разное кино люблю. Что-то нравится пересматривать, что открывать для себя впервые, в чем-то разочаровываться. Кино это то малое, что позволяет нам быть ближе к реальности, поскольку кино – это всегда больше, чем просто реальное.
Могу точно сказать, что не большой фанат фильмов про философов, при их жизнь и судьбу, – кажется, таких фильмов не много, но в целом большая их часть такая скука. Конечно, есть исключение: Роберто Росселлини «Декарт». На этом, кажется, все. Мне никогда не было понятным зачем представители тех или иных профессий смотрят фильмы или сериалы про себя? Медики смотрят фильмы про медиков, менты про ментов, гопники про гопников. Смотрели бы философы про философов? Я бы точно нет, мне и меня одного хватает с избытком!
Стоит различать фильмы про философов от философских кино. Это совсем другое. При этом для меня есть два типа философских кино: те, что обычно называют «кино с глубоким смыслом», – например, «Шоу Трумана» или «Матрица», – с точки зрения философской составляющей, конечно, для меня это хрень полная. Используя нехитрые приемы, такое кино пытается навязать мне как зрителю свое видение и свои ценности, лишая возможности поставить под сомнение происходящее. Я не люблю навязчивость и навязчивое кино не исключение. Но есть другой тип, который я также бы назвал философским, но уже по другим основаниям. Такой тип кино, который позволят зрителю самому выстроить карту, позволяющую пробраться к собственной интерпретации происходящего. Эти фильмы не дают ответов, даже если кажется, что это не так. Но дают возможность для личного вопрошания. Это куда важнее. Что там ответы, мало ли мы их можем получить? Задавать вопрос, – вот что позволяет нам расчистить место для шага вперед. Поэтому, кроме прочего, я настаиваю на верности мысли: кино всегда больше реальности. Здесь примером может служить – «Хрусталев, машину!» Алексея Германа, или «Прощай, речь» Жан-Люка Годара.
Но есть одно исключение, фильм, в котором перемешаны и реальные философы (в частности, в нём снялся французский философ Жан-Люк Нанси) , и философские сюжеты, и, кроме того, в нем можно найти те настроения и нити, связывая которые, обнаруживаешь и самого себя частью контекста. Некоторые фрагменты из этого кино можно найти у меня на канале, некоторые еще появятся, и, к слову сказать, в этом фильме невероятно точный и нежный саундтрек, который сам по себе достоин отдельного внимания. Впрочем, это не одно кино, а киноальманах, результат труда ключевых выдающихся режиссеров, состоящий из двух частей:
«На десять минут старше: Труба» и
«На десять минут старше: Виолончель».
P.S. И конечно, это тоже один из тех фильмов, с которыми приятно проживать время ночи. Приятного просмотра.

Если бы слова могли достигать цели, – мир человека был бы скучен и предсказуем. Нам не понять добродетели древних персов, – говорить правду и хорошо владеть луком, – от правды не осталось и следа, а что на счет лука, – его заменил холод огня. Понимание начинается тяжести непонимания, с отчаянного влечения к пониманию, с тоски по событию.
Если бы слова могли достигать цели, нам оставалось бы только – открыть нужный словарь, найти нужное слово, и достигнуть искомой цели. Мы обязательно нашли бы этот нужный словарь, и нашли в нем слова для нашей любви. И в мире не осталось бы ничего, что подвластно случаю. Но все лучшее в мире всегда случайно, всегда лишено необходимости. И всегда невыразимо словами.

В начале войны один из подписчиков канала меня спросил о моем отношении к тому, что некоторые апологеты войны ссылаются на Достоевского в желании оправдать разворачивающееся события. Не только на Достоевского ссылаются, они приписываются свою скудность ряд других мыслителей и писателей, но Достоевский – это едва ли не символ русской духовности. Я что-то ответил, дав понять, что само такое отношение есть ничто иное как стыдливая попытка прикрыть собственную немощь ссылкой на авторитета. Я знаю, есть люди, которые искренне мнят себя и знатоками философии и творчества Достоевского, и при этом оправдывают войну. Иначе как лицемерием и скудностью понимания это назвать я не могу. И вот почему. В одном выпуске подкаста я уже об этом говорил, сейчас скажу здесь. Я избегаю говорить о философии Достоевского, хотя могу сказать, что я как философ во многом взрос именно через Достоевского и Толстого. Но все же чувствую, что сказать надо. Одна из ключевых мыслей Достоевского во всем его творчестве – это признание важности и ценности человеческой жизни. Достоевский не признает смысла убийства ни в каком отношении. «Не убий» – это абсолютная заповедь, отражающая абсолютную ценность человеческой жизни. Это нельзя доказать, не приняв как должное в своем сердце и напротив: любые доказательства обратного возможны, но они же – отражение абсурда и безумия. Ярким примером этого является ситуация Раскольникова и его убийство старухи. Достоевский ставит нас перед вопросом: можно ли убить человека, к тому же вредного как вошь, никчемного человека, причиняющего одни страдания окружающим, и не просто убить, но ради благой цели. Мы знаем благодаря Бахтину, что Достоевский не дает окончательный ответов, но глядя на разглашающуюся душу Раскольникова после того, как он переступил через кровь ради цели, рискнувшего проверить на опыте этот вопрос, мы понимаем, что убийство даже из благих целей невозможно. По Достоевскому. В «Братьях Карамазовых» эта мысль Достоевского достигнет своей полноты в сюжете о слезе ребенка и моровой гармонии: по Достоевскому даже мировая гармония и всеобщее счастье не мыслимо, если ценой этого является одна слезинка невинного ребенка. Не говоря уже об убийстве человека. Поэтому, если вдруг очередной апологет войны будет, оправдывая свою скудность будет ссылаться на Достоевского, вам есть, что ему ответить.

Академическое сообщество обсуждает увольнение какого-то там доцента из Института философии, считающего себя подающим большие надежды в области русской мысли, и якобы уволенного за его положительные взгляды на СВО, – и, если одна часть обсуждающих с бабьим визгом воет о незаконности увольнения, другая и, соответственно, адекватная часть – подчеркивает, что увольнение было связано с прекращением контракта у этого сотрудника, то я, роясь в новостных материалах этих сплетен, только сейчас узнал, что Юлия Синеокая с февраля 2022 года живет в Париже, где даже обосновала «Независимый институт философии». Чтобы вы понимали, если вдруг не знаете, то Синеокая это прям не рядовой доцент академического мира, но, пожалуй, один из выдающихся современных академических философов. До меня многие вещи доходят с опозданием, и не то, чтобы я активно следил за жизнью сотрудников Института, то этот факт не может не восхищать. Так что наше отечественное любомудрие еще рано хранить в пепле! Но а ситуация с этим человеком из ИФ РАН прекрасно иллюстрирует с одной стороны гнилость феелософов, паразитирующих на русской философии, а также наличие в рядах сообщества людей, не потерявших несмотря ни на что признаки разума и совести. Но я, поскольку к институту не причастен, вполне могу сказать, - уволили, да и хер с ним, на одного феелософа меньше, и на том спасибо.

И мысли в продолжении предыдущего поста.
Казус вокруг увольнения доцента из ИФ РАН обострил импотенцию целого ряда феелософов, выступающих с критикой института философии в целом. Вдруг оказалось, что есть какие-то враги и внутри философского сообщества, которые якобы мешают им, патриотным патриотам заниматься подлинной философией. И вот, дескать, если этих врагов теперь сбросить с паровоза современности, вот тогда философия зацветет. Но увы, это все мечты по принципиально неосуществимому. Людям и особенно мелким духом, к сожалению, часто приходится желать принципиально неосуществимого, ограждая себя стеной по отношению к предмету желания, бессилие к которому мы и обозначаем импотенцией. Оно невозможно на уровне логики и законов природы, и принципиально отличается от стремления осуществить невозможное: первое всегда знает, что оно дальше воображаемого желания не сделает и шага. Нельзя сказать что всегда, но нередко подобные «желание» являются лишь защитной стеной, оберегающей от столкновения с подлинным желанием, требующим от нас хоть какого-то устремления. Желание невозможного не требует от человека ничего, – оно часто пронизано тоской и печалью, тоской по прошлому, – по утраченной любви, молодости, какому-то шансу. Или напротив, оно может быть всецело направлено на будущее. В действительности же есть только настоящее, которое здесь пронизано до основания тоской по прошлому и печалью по грядущему.
Спрашивается, что же им мешало заниматься настоящей отечественной философией? Кто из них написал сочинения, равные хотя бы в отдалении если не вершинам мировой философии, то отечественной мысли? Большая часть их высеров откровенная второсортная графомания. Да и где они были все это время, что вдруг сейчас оказалось, что каике-то «они» мешают им заниматься подлинной философией? Что им кто-то бумаги с карандашом не давал писать великие и бессмертные творения? Сейчас вдруг оказалось, что какие-то «они» и мешают. Точнее все те и мешают, кто против них. Это клиника, батенька, вам помощь нужна.

Я стараюсь воздерживаться от критики в адрес творческих высеров феелософов, там куда ни ткни, всё шатается и падает, настолько крепки их посылки и аргументации, и критиковать слишком большая честь для них. Ну, воображают себя мыслителями, носителями высших идей, ну что с них взять... Ах да, где-то мы это уже всё видели, всё это уже где-то было-было.

Привет, мои хорошие! Что же, очередной год подходит к концу, год, который не был лишен и событий и в моей жизни. Но у меня нет страсти к подведению итогов. Куда важнее вкус достигаемых желаний. Важнее – само это желание, отсутствие которых свидетельствует об отсутствии жизни.
Меня всегда интересовала больше жизнь внутренняя, чем внешняя, и победа над собой, своими страхами всегда для меня важнее каких-то внешних свершений, который, впрочем, часто и являются следствием побед внутренних. Мне сложно понять, что вы, читатели моего канал в нем иногда находите, – поскольку изначально этот канал строился как продолжение личного дневника. Конечно, здесь я не все пишу, многое утаиваю, но в целом – канал во многом обо мне. А уже потом о философии, литературе, событиях, людях, явлениях… Но хочется думать, что находите нечто, что позволяет мне хотя бы мысленно видеть связующие нить между мной и вами, что хотя бы отчасти позволяет нам избавиться от мучительной тяжести тотального одиночества! С наступающим!

Когда мне кто-то жалуется, что он, дескать, чего-то не понимает, – например, меня, мои лекции, – если это студенты, – да чего угодно, первое о чем я спрашиваю: есть ли в вас желание понимать? Вопрос по своей форме сугубо риторический, но поему бы еще раз не проговорить, если это оказывается нужным быть услышанным.
Любое понимание начинается с влечения к пониманию, с желания присвоить понимаемое себе хотя бы на грани мышления. Любом влечению как желанию предшествует воображение. Отнимите у желания воображение, и человек превратиться в подобие механизма, при котором любой предмет желания превращается в безвкусное и однообразное месиво. Понимание присваивает себе предмет понимания, оно приручает понимаемое. Понимаемое не может угрожать, оно уже лишено того отблеска бесформенного хаоса, которое сопряжено с ситуацией ужаса. Страх это первое препятствие на пути понимания. Страх невозможен там, где есть любовь. И напротив, там, где есть место страху, нет места влечению, места к возможности быть разомкнутым в возможности сказать ему «да». Страх это тотальное «нет», влекущее к смерти.
Понимание Другого возможно тогда, когда мы позволяем Другому быть собственном другим. Когда мы не даем возможному страху встать стеной между нами и Другим. Понимающее протягивает руку. Неслучайно русское слово «понимание» хранит в себе память о руке, – помять значит прикоснуться рукой, проверить предмет на его реальность или вымысел. Более строгая связь руки и понимания проговаривается в слове «схватывание», – мы говорим, что схватываем содержание предмета, когда понимаем его. Понимание фокусируется на движении руки. Едва заметное прикосновение руки к возлюбленному может выдать куда больше содержания. Но прикосновение возможно и на уровне зрения. Понимание обездвиживает, приручает, вдыхает желание, оживляя тело, – точнее только впервые делает тело предметом моего внимания.

В истории русской философии нет более близкого мне по духу философа, чем Николая Бердяев. Каждый раз читая его тексты, я чувствую в себе проблеск чувства двойничества, – кажется, об этом сам думал, писал. Иногда наталкиваешься на отдельные формулировки мысли, который сам где-то обронил, где-то сказал. Это нормальное чувство, и, думаю, оно многим занимающимся философией знакомо. В строгом смысле, это чувство лишний раз убеждает нас в верности наших интуиций. Бердяев, конечно, не единственная такая фигура. Но он близок мне не в последнею очередь в отношении природы свободы.
В истории русской философии едва ли найдется кто-либо более Николая Бердяева, кто говорил бы о абсолютной природе свободы. Свобода по его мысли превосходит даже Бога. В этом этика Бердяева ближе к Ницше, – этика которого находится по ту сторону добра и зла. В этой связи свобода в логике мысли Бердяева, свободна от самой свободы. При желании Бердяева, бывшего марксиста в юности, можно записать в либералы, но с большим основанием – в анархисты. Но, впрочем, зачем действовать столь несвободно и набрасывать на философа какие-то ярлыки или штампы?
Свобода не может быть обусловлена никакой необходимость и напротив, – все то, что свершается в силу необходимости, – то лишено свободы. Если вы против воли, но в силу необходимости, ходите на работу и делаете дела, – вы не свободы. Если вы живете с человеком по необходимости, – вас связывают дети, обязательства, долг, – вы не свободы. Если вы пятый год думаете навязчивую мысль, – вы несвободы в своем думании мысли. На этом фоне становится ясным, почему русская философия столь невзлюбила кантовскую этику. Не остался в стороне этой нелюбви к Канту и Бердяев.
Этика Канта, – хоть и превосходный образец философской мысли, – такая этика неприемлема для русского духа, – ему в ней слишком тесно. Пусть и немного поверхностно понимали кантовскую этику русские мыслители, но они не могли не усмотреть в категорическом императиве Канта определенный нравственный детерминизм (да, конечно, категорический императив Канта не многим отличается от стоической этики «жизни согласно с природой», свобода в рамках которой является следствием познанной необходимости. Однако русская философия не приемлет Канта более эмотивно, чем логически). Следуя категорическому императиву в логике русской мысли, мы уже знаем до всякого поступка как нам поступить. Мы еще не свершили его, но должны следовать логике императива: поступать так, чтобы максима поступка была всеобщим законом. Однако это может привести к удивительно странным последствиям, но самое главное, это приводит к признанию, что в основании поступка лежит закон. А всякий закон есть форма детерминации. Как выдержит личность тяжесть закона? Для персоналиста Бердяева личность признается свободной, в то время как природа человека по Канту, как об этом скажет Бердяев, безлична. Действительно, в поступках, которые лишены свободы, мы не найдем присутствие индивидуальной личности человека. Такие поступки не будут отличаться от поступков других людей, что противоречит пониманию личности. Любая всеобщность для Бердяева носит на себе отпечаток безликости и безличности. Любая массовость несет на себе отпечаток безликости, и враждебна человеческому с его устремленности к личному началу. В одном месте Бердяев скажет прямо: «автономная этика Канта, в сущности, отрицает человека, для нее существует лишь нравственно-разумная природа, подавляющая самого человека».
Я это все к чему? Наверно, какое должно быть голове абсолютное непонимание философии и принципов философского мышления, в которой Кант и Бердяев признается любимыми философами.

В последнем выпуске подкаста я говорил о «вопросе о смысле жизни». Чувствую, что есть необходимость поговорить в следующий раз уже о самом смысле. Но пока поделюсь некоторыми набросками к по этому поводу.

Время требует движения. Говоря об актуальности события времени, мы привычно ориентируемся на неизбывном мгновении «сейчас», преодоление которого возможно исключительно рассудочно. Однако для этого мгновения необходимо прошлое, как исключительного истока времени. И в не меньшей мере необходимо будущее, – предельной формы времени, замыкающей его в его полноте и цельности. Лишенное цельности, время лишено смысла.
Мы знаем, что будущее есть всегда будущее настоящего, однако что за этим стоит? За ним – линия горизонта, замыкающая в целостности пространство времени. Будущее никогда не случится, поскольку оно уже случилось в событии самого времени. Будущее, замыкая собой цельность времени, порождает цель времени, его смысл и ценность. Но бывают ситуации, когда будущего нет, – это ситуации, при котором будущее не на горизонте, но на расстоянии руки. В действительности же, горизонт времени – в тумане и единственное, что можно разглядеть в нем, – только свои руки. Характерное настроение такого времени – тревога и апатия. Нельзя сделать и шага, чтобы не чувствовать возможность провалиться в яму или натолкнуться на корягу. Это еще не мертвое время, но уже и не живое. Но время требует движения, и невозможность времени сдвинуться вперед, вынуждает его пятиться назад. Отсутствие цельности времени порождает временное существование, обесценивая настоящее, фактически же – не давая возможности времени стать ценностью, поскольку последнее не может быть наполовину, – но всегда цельно. Как бытие, время если оно есть, то всегда в своей полноте. В противном время начинает скукоживаться до памяти о прошлом, как единственном источнике движения. Примерно о схожем писал психолог в концлагере Виктор Франкл:
Внутренняя жизнь заключенного, не имеющего опоры на «цель в будущем» и потому опустившегося, приобретала характер какого-то ретроспективного существования. Мы уже говорили в другой связи о тенденции возвращения к прошлому, о том, что такая погруженность в прошлое обесценивает настоящее со всеми его ужасами. Но обесценивание настоящего, окружающей действительности таит в себе и определенную опасность — человек перестает видеть хоть какие-то, пусть малейшие, возможности воздействия на эту действительность. А ведь отдельные героические примеры свидетельствуют, что даже в лагере такие возможности иногда бывали. Обесценивание реальности, сопутствующее «временному существованию» заключенных, лишало человека опоры, заставляя окончательно опуститься, пасть духом — потому что «все равно все впустую». Такие люди забывают, что самая тяжелая ситуация как раз и дает человеку возможность внутренне возвыситься над самим собой. Вместо того чтобы рассматривать внешние тяготы лагерной жизни как испытание своей духовной стойкости, они относились к своему настоящему бытию как к чему-то такому, от чего лучше всего отвернуться, и, замкнувшись, полностью погружались в свое прошлое. И жизнь их шла к упадку. Конечно, немногие способны среди ужасов концлагеря достичь внутренних высот. Но такие люди были. Им удавалось при внешнем крушении и даже в самой смерти достичь такой вершины, которая была для них недостижима раньше, в их повседневном существовании.

О справедливости

Мир не справедлив. Но с чего ему вообще быть справедливым, и тем более той справедливостью, которую ему навязываем ему мы? Нередко мне приходится сталкиваться с претензиями, что в некоторых своих поступках я несколько не справедлив, или несправедлив вовсе. Но мир вообще не справедлив по своей природе.
Разные есть концепции справедливости в истории философии, но одно в них неизменно: справедливость должна быть справедливой. Но откуда вообще берется это должное для справедливости и тем более остается открытым вопрос: почему вообще справедливость должна быть ценностью, а в иных случаях мотивом поступка. Нет, справедливость это химера из той же области, что и традиционные ценности. Именно поэтому справедливость часто становится знаменем идеологий и политических программ, – любое зло можно оправдать необходимостью справедливости. Нет, я не скажу, что должно творить несправедливость, но скажу: за любой справедливостью нередко, а то и часто стоит нечто, что лишено присутствия человеческого.
Мне не понятна и даже враждебна концепция справедливости как равенства, – равенство предполагает отказ от индивидуального образа в бытии. Невозможна и свобода там, где главенствует равенство. Равенство в своем рабстве упраздняет и всякую возможность слову быть предметом индивидуального понимания. Вот почему именно несвободный всегда требует справедливости! Для раба последнее пристанище его духа – желать справедливость: уж если его бьют плетью, то пусть и всех бью плетью, если уж его ведут на убой, то пусть всех веду на убой. И в этом – торжество справедливости! Здесь нет человеческого. Справедливость противоречит и любви, но самое главное – противоречит феномену желания и дара: желание противостоит справедливости, оно берет на себя сумму ответственности события поступка, – по его присутствию мы чувствуем наличие человеческого в самом человеке. Любовь это всегда избыток и преодоление ограниченности, – о каком воздаянии тут может идти речь! И дар – это всегда избыток бытия, что также далеко от мнимого равновесия, диктуемого справедливостью. Справедливость требует, чтобы червь ползал под землей, а орел летал в небе. Довольствуясь подобной гармонией мира, что остается человеку с его желанием и с тем избытком бытия, которое порождает возможность дара? Там, где справедливость требует воздаяния и восстановления мнимой гармонии, желание и дар порождает любовь, прощение и милосердие, – совершенно неестественные для справедливости феномены.

У всего есть предел: в том числе у печали. Что стоит за пределом? За далью руки? За границами тел, – если тело и есть граница? Любимая женщина курит в окне, провожает взглядом, встречает рассвет. Если бы слова умели говорить, – но кроме слов, – ничего не умеет говорить.

В «Каноне врачебной науки» (ок. 1020 г.) одного из самых ярчайших врачей и философов в истории арабо-мусульманского мира Абу Али Хусейна Ибн Абдуллаха аль-Хасана ибн Али ибн Сины, известного также как Авиценна, один из параграфов посвящен предупреждению беременности. Порой удивляет, как то, до чего дошла арабо-мусульманская мысль в Средние века, приходится аргументировать на исходе первой четверти XXI столетия. И как знать, не окажутся ли актуальными в ближайшее времени рекомендации великого врача. Авиценна пишет: «Врач иногда бывает вынужден к предупреждению беременности у молодой женщины, для которой роды опасны», –Там же он дает рекомендации о том, как избежать нежелательной беременности: «[Помогает еще] введение до и после [совокупления] мякоти граната, а также квасцов; введение соцветий капусты и ее семян в период чистоты и перед совокуплением — сильное [средство] в этом случае, особенно если положить их в катран или погрузить в отвар мяты. [Полезно] еще после очищения вводить во влагалище листья ивы на шерстяной тряпице, особенно если их, к тому же, мочили в соке ивовых листьев; [отличное средство] – мякоть колоквинта, переступень, железная окалина, капуста, смола скаммония и семена капусты; все это берут в равных частях, связывают китраном и вводят во влагалище. Введение во влагалище перца после совокупления препятствует беременности так же, как и введение кала слона – одного, или с окуриванием им в упомянутые периоды времени. Из питьевых лекарств дают выпить сока базилика – три укийи, и это препятствует беременности» (Абу Али Ибн Сина, Канон врачебной науки. Книга III, том II. Ташкент, 1980. С. 435). Конечно, подобные рекомендации могут показаться наивными и даже опасными, но для историка науки и философии это один из прекрасных примеров, позволяющий по крайней мере не плодить мифы о мракобесии Средних веков как времени, в котором все сферы жизни человека пронизаны религиозными догматами.

Вот уж почти как десть лет в моем плейлисте звучит Funki Porcini.
И все же это гениально.

Достоверно не известно и больше это похоже на исторический миф, но согласно ему в венской квартире Зигмунда Фрейда якобы висела картина австрийского художника Адольфа Гитлера. Для некоторых противников или хотя бы скептиков психоанализа это может оказаться еще одним аргументом против теорий Фрейда. Моя же интуиция подсказывает мне, что это не более чем миф, и что все же не мог основатель психоанализа, часть семьи которого погибла в концлагерях, иметь настолько отвратительный вкус. Для тех же, кто находится в нерешительности и не может хотя бы для себя решить какой точки зрения придерживаться в этом споре, вот как пример – автопортрет Адольфа Гитлера 1926 года. Напомню, что именно этот художник дважды пытался поступать в Венскую академию художеств, – вот что значит болезненное самомнение человека!

Меня спрашивают, почему канал называется Синий Холст? Почему не назвать по имени автора, как это часто бывает? Может быть… Но формальная причина проста.
Некогда я занимался живописью, и однажды закрасил чистейшим индиго негрунтованный холст… И, как мне показалось, ничего лучше я никогда не писал, – я увидел совершенство во всей своей плоти! Возможно, нечто подобное чувствовал Казимир Малевич, когда написал Черный квадрат. С тех пор я не брал в руки ни кисти, ни краски…
Позже понятие Синего Холста стало расширяться до понятия ночи, тьму которой я всегда предпочитал бесстыжему и бессмысленному свету дня. Все лучшее случается в ночи: от любовных игры до предательства и убийств. В ночи обостряется слух, голос становится тише, и слышно падение звезд, слышно движение вод по ржавым трубам. Я бы хотел быть ближе к тебе, быть тобой, дышать одним с тобой воздухом ночи… Руки обнимают жар тела. Взгляд сливается с однообразным шумом тьмы. Засыпают птицы. Мерцают звезды. Голоса сливаются в неразличимый шепот.