Мне надоело работать над рукописью книги, и я благополучно ее сдал в издательство – хочется покончить окончательно и навсегда с темой академического исследования, доведя его до логического конца, поставив окончательную точку в этом бесконечном вопрос. Теперь я свободен и могу вернуться к более личным темам своей философии. Например, к признакам различия живого от неживого.
Я ценю возвращение больше, чем изгнание. Но одно не мыслимо без другого, и не от того ли я порой так настойчиво пытаюсь потерять себя и раствориться в цветах, запаха весны, в тяжелых предутренних сновидениях, чтобы вновь обнаружить себя, обнаружить признаки жизни, и удивляться присутствию мира, как в красоте любимого человека мы удивляемся величию жизни. Бытие сущего согласно болезненной мысли Ницше есть ничто иное, как воля в власти, проявляющаяся всегда в виде вечного возвращения того же самого. Поэтому, если нужны верный признаки жизни, то нет надежнее признака, чем возвращение. И нет надежнее признака смерти, чем изгнание.

Гиппий. Знай твердо, Сократ, если уж надо говорить правду: прекрасное – это прекрасная девушка.
Сократ. Прекрасный и славный ответ, Гиппий, клянусь собакой!

Все мы помним, как Сократ с легкостью разрушал обыденные представления о красоте, когда выходило, что девушка может быть прекрасной, но что такое прекрасное само по себе – это оставалось неизвестным, что набрасывало и тень на любые конечные формы красоты. Но, спросим себя к чему нам прекрасное само по себе, и что в нем толку, если рядом нет прекрасной женщины? На это даже мудрейший Сократ нам не даст ответа.

Нас ждет новый уход – на этот раз Тиндер собирается прекратить деятельность на территории России. За почти два месяца общения в нем у меня было шесть полноценных первых свиданий, переросшие в приятное знакомство, позволившие мне выйти из того пространства, в которое я сам себя загонял в течении нескольких лет. Собственно, если кто-то считает, что Тиндер это зло, то он ошибается, поскольку тиндеротерапия работает, позволяет хотя бы немного расширять социальное пространство, потребность в котором у меня более остро возникла в последние месяцы. Так что этот уход похуже блокировки Инстаграма. И это, к слову, о том, стоит ли вообще писать диссертацию и заниматься наукой. Кажется, я никогда не говорил об обратной стороне написания диссертации, с которой столкнулся лично я. Понимаю, что мой жизненный опыт это только мой, но не могу не поделиться и не рассказать, чем была для меня работа над диссертацией и чего стоили мне три последние года жизни. Прежде всего, я почти не работал и содержал себя по минимуму, посвятив всецело время как диссертации, так и добиранию материала, который я должен был бы уже изучить еще в бакалавриате. Чем я начал заниматься еще в магистратуре. Дело в том, что у меня было нормальное петербургское студенчество, пусть даже я обучался и философии к которой испытывал интерес лет с 14, но молодость есть молодость, и я счастлив, что она у меня была, в отличии, скажем, от детства, которого у меня почти не было. Студенческие годы были временем веселья, шумных компаний, и, конечно, прекрасных девушек, и я до сих пор убежден, что это должно быть на первом месте в жизни молодого человека, а уже потом – обучение или работа. Диплом подождет, а вот молодость – нет. Мне скажут, что это не педагогично, а я скажу идите на хуй, и буду твердо убежден, что, если человек в свою прекрасную эпоху не отдавался чувствам веселья и любви, он очень много потерял. Разумеется, это сказывалось на учебе, которая стремительно катилась к нулю, поэтому мне пришлось взять академический отпуск… который только усилил мои гедонистические порывы, выход из которых начался только к началу 2015 года. Собственно, именно поэтому, поступив магистратуру, а потом в аспирантуру, я почти полностью сосредоточился на академической жизни. Это стоило мне разрыва с одной из прекраснейших женщин, в которых я когда-либо был влюблен, поскольку, поступив в аспирантуру в Москве, мне пришлось расстаться с Петербургом. Разрыв был долгий, поскольку мы еще сохраняли надежду, что наша любовь сильнее расстояний. Разрыв был трагический, вплоть до взаимной ненависти и молчаливой вражды, переросшее по законам диалектики в тихое равнодушие. Если бы она была просто одна из многих, вопроса об этом и не стояло, но она была больше, чем больше любовь. А роман с ней был пятилетним романом-эпопеей со всеми элементами жанра: войной, миром, батальными сценами и горящим Третьим Римом. И, конечно, она была прекрасна! Она красива той красотой, которая привлекает своей непосредственностью, и тяжестью-нежностью, сталкиваясь с которой ты невольно чувствуешь, что красота – это прежде всего тайна. В ней все было от нее, что так редко встречается в людях вообще, и тем более в женщинах. А что по ту сторону красоты? Дьявол или Бог? Может ли здесь возникнуть вопрос: стоило ли оно того? Вопрос, который поставлен неверно, поскольку я находился в ситуации, при которой было необходимо отрубить правую или левую руку, и какой бы ты выбор не сделал, какой-то очень важной части тебе все равно придется лишиться. Здесь мы находимся в ситуации, когда нет и быть не может правильного решения. Конечно, во время работы над диссертацией, которая отнимала у меня массу времени сил, у меня были какие-то интрижки, но не отношения, которые мне всегда милее случайных знакомств. Итак, я защитил диссертацию и теперь я молодец. Но чем теперь нам в грядущем заменить уютненький Тиндер?

Привет!
Рано или поздно это должно было произойти. Нет, не селфи в зеркале, но мне должно было бы надоесть только лишь писать какие-то заметки, а захочется говорить. У меня уже были попытки записывать какие-то аудио, но они все же читались по уже готовому тексту, и самое главное все это носило эпизодический характер. А мне же хочется говорить. Есть у меня такая потребность иногда с кем-то говорить. И, надеюсь, это будет более систематично. Ну, не то, чтобы прям по графику, но как-то чаще, чем раз в год. И пока я осваиваюсь с площадками, где мне их лучше размещать, оставлю здесь первую запись.

Привет!
Готовлю тезисы к следующему выпуску подкаста в котором поговорю и слезах Гераклита и смехе Демокрита, и постараюсь объяснить почему смех всё же предпочтительнее в качестве ответа на ужас бытия, чем слезы.
Так что подписывайтесь на Гугл подкасты, или на Яндекс. Пока так.
И доброго вечера!

Когда Диоген грелся на солнце в Крании, Александр Македонский, остановившись над ним, сказал: «Проси у меня, чего хочешь» – Диоген отвечал: «Не заслоняй мне солнца».

В одной из моих любимых книг Р. Барта «Camera lucida. Комментарий к фотографии», есть интересный момент, при котором Барт описывает невозможность встречи с самим собой в фотографии: «я» никогда не совпадает с моим изображением; ведь изображение тяжело, неподвижно, упрямо (поэтому общество и опирается на него), а «я» легко, разделено, распылено, оно как сфера, которая не стоит на месте, постоянно меняя положение в сосуде моего тела». Невозможность встретиться со своим отражением обусловлена еще и тем обстоятельством, о котором говорит М.М. Бахтин в событии невстречи с собой перед зеркалом: Бахтин скажет, что я смотрю на себя глазами Другого, оцениваю себя его оценками, оценками, в конечном счете, самого мира. Та поза, с которой я держусь перед зеркалом, не моя, но данная миром калька, дающая мне понять как мне держаться, как смотреть и видеть. Из этого не следует, что мы постоянно думаем о том, что о нас подумают другие, – все это чаще всего разворачивается без всякой рефлексии над этим, будучи вплетенным в нашу онтологию: «Не я смотрю изнутри своими глазами на мир, а я смотрю на себя глазами мира, чужими глазами; я одержим другим». Ад это друге, скажет Сартр, но как это интерпретировать? Не иначе как, что другой слишком плотно преграждает путь для возможной встречи с самим собой? Другой слишком отбрасывает на нас слишком черную, слишком прохладную тень и не об этом ли известный анекдот из жизни Диогена.

Я живет в мгновении незнания о самом себе. Это не следует путать с забвением о самом себе, с забвением самого себя, связывая его с чувством тоски по своему присутствию. Незнания себя есть лишь ситуация отсутствия схаченности или определенности Я в понятиях, при котором Я по определению мертво, и может быть объектом на предметном стекле исследователя которым оказываешься ты сам. Живое присутствие разворачивающегося Я есть постоянное преодоление границ, сдерживающих предметное содержание нашего присутствия в мире. И лишний раз убеждаюсь, что человек – это только возможность, разворачивающаяся на пути к преодоление своих внутренних границ: каждый раз, преодолевая и разрушая внутренний стены, заслоняющие нас от сияния солнца, мы чувствуем себя свободными, и это чувство наполняет нас радостью, – единственный верным критерием истинности жизни.

Но кто или то источник голоса, звучащего внутри нас? Что позволяет знакам бытия говорить с нами на нашем языке? Согласно Платону, в основании познания лежит припоминание. Познавая, мы вспоминаем о ранее известном, но пришедшем в забвение. Но что может быть критерием соответствия припоминаемого своему предмету? Тем более, что в основании памяти слишком много от фантазии и воображения. И ладно бы дело казалось столов, кружек и прочих близлежащий вещей. Но если на карту мышления поставит нас самих: откуда мы знаем, что, сталкиваясь с собой, мы не ошибаемся, и не принимаем воображение о себе за факт встречи? Это предельно философский вопрос, поскольку никакой функциональной пользы его решение нам не принесет, скорее напротив. Но не стоит забыть, что мы никогда не имеем дело с собой. Мы не можем слышать свой запах или свой голос, мы не можем видеть себя, – отражение в зеркале это всего лишь и прежде всего отражение, по отношению к которому нужно провести линии соответствия, связывающие отражение с отражающим.

Недавно мне попалось видео, в котором некто Панчин разоблачает, что астрология это лженаука. Кринжовое видео во всех смыслах и у меня прям все подгорало везде где только может гореть, так что я списался с Панчиным и попросил ответить на ряд моих вопросов. Например, как можно сопоставлять практики, возникшую в ряде регионов земли за сотни, если не тысячи лет до формирования науки, с собственно наукой, являющейся сугубо европейским интеллектуальным феноменом? Ответить на этот и ряд других вопросов он не смог. Обоснование же того, что астрология лженаука обосновывается им в силу отсутствия ряда астрологических явления. Я не считаю астрологию наукой, и не думаю, что она может претендовать на научность, отчего и нельзя назвать ее лженаукой в силу определения. При этом те критерии, которые приводил сам Панчин, в иных случаях работают и против науки. К этому я еще как-нибудь вернусь. Но не могу не отметить, что в иных случаях это интересная забава. Как сегодня, когда моя подруга гадала мне на мою судьбу по таро.

Одна из ключевых проблем, с которой мне приходится сталкиваться, это проблема демаркации философии и нефилософии. Это проблема основополагающая для философии: помните, как Гераклит не упускал возможности вставить пику в Пифагора, критикуя его многознание и отсутствие, которое не является мудростью. Мудрость же в том, чтобы знать все как одно, а не быть изобретателем надувательств. Ну, или знаменитые стычки Сократа с софистами, – и здесь в основании мы найм проблему демаркации: философ ты или так, хер простой? Например, такие люди как Дугин это не философы. Но почему? Нужные критерии философского мышления. У меня такие критерия есть и Дугин им не соответствует. Этот критерии – критика знания и методологии, – если в явной или скрытой форме философ не проговаривает эти проблемы, он кто угодно, но только не философ. Он может быть идеологом, демагогом, пропагандистом и т.д. Это не хорошо и не плохо, но для меня философ всегда и неизбежно находится по ту сторону добра и зла, и давать оценки – не его прерогатива. Его дело сомнение и критика. Его дело вскрывать основания для возможности чего-то быть предметом оценки.
Эту проблему на находим и в области искусства: все мы слышали это вопросы: можно ли считать этот каловый кал, стоящий в художественных галереях искусством? Та же проблема и в области науки. Здесь она даже еще острее стоит. И для многих критиков науки, астрология стала прям такой эталонной лженаукой. Однако для меня это не так. Астрология это не наука, как не наука изобразительное искусство, музыка, поэзия, философия (в том ее виде, в котором близка она мне). Это отдельный интеллектуальный феномен, который вполне отвечает своим задачам как любой тип познания: описывать реальность, в данном случае реальность вероятностную. Приписывать этой практике критерии научного мышления это тоже самое, что описывать живопись в терминах кулинарии. Это возможно, но понимание художественного феномена ускользает от нас с бесконечность.
Понятно, что вопрос о лженауки как о феномене сложный в плане четкой демаркации. Но главное, это то, что лженаука притязает на научность. Может ли астрология на нее притязать? Я думаю нет, и генеалогический критерий здесь как никогда окажется более надежным, чем простое отсутствие верификации, которое даже в самой науке не может быть надежным критерием.
Конечно, если Панчин, выпускник МГУ, кандидат наук и т.д. и т.п. дискутирует с девочкой-астрологом, которая за свою жизнь прочитала две книжки, – одну букварь, другую «Школа юного мага», то со стороны это может показаться эффектным. Фактически же этот и подобные им разговоры абсолютно бессмысленные и оправданы как своеобразное шоу. Диалог же об астрологии с Панчиным лично для меня зашел в тупик по тем основаниям, что нам необходим авторитетный астролог, которого мы могли бы допрашивать о сути его практики. В противном случае, Панчин, выстраивая критерии лженаучности астрологии, самостоятельно приписывает содержание астрологии как явлению, и их же критикует. Замечу, что сам подход Панчина в таком случае ненаучный, поскольку лишен одного из главных принципов научного мышления, – объективности.
Астрология не лженаука, потому что она не использует методы научного мышления, которые могли бы мимикрировать (быть ложь) под науку. Она не имеет дело с объектами, которые мы могли бы верифицировать. Нельзя верифицировать судьбы отдельного человека. Я могу ошибаться в каких-то деталях, поэтому мне нужно авторитетный специалист по астрологии, но что-то мне подсказывает, что астрология это общее название для ряда практик и верований различных культур и народов, которые развивались и практиковались за долго до формирования науки. Поэтому оценивать эти практики с позиции отдельного интеллектуального феномена, каким является европейская наука, это абсурд.
Для кого-то может показаться странным: ведь я и Панчин говорим одно и тоже, что астрология это не наука. Но у нас разные критерии понимания науки и, соответственно, лженауки. Критерии же Панчина на мой взгляд работают против него и поэтому себя дискредитируют.

Конфликтность или скандальность – это нормальное состояние диалога. Без него диалог превращается в пустой обмен словами. Но этого нельзя сказать об агрессивности, – порой приходится объяснять различие и в таких вещах. О чем тут говорить, если приходится до сих пор разжевывать, что убивать плохо, и что освещенные святой водой ракеты не могут нести добра. Раньше я просто не любил грубость и хамство, – в себе в не меньшей мере, чем в людях, – теперь же, как я недавно понял, я стал свободен от своей нелюбви к этому разрушающему чувству.
Я не думаю, что мир нуждается в спасении, равно как и наука не нуждается в апологии. Но мир – это состояние между людьми. А наука практика различания истины.
Родившийся в ночи тем прекраснее, что их рождение было пронизано теплым чувством ожидания рассвета. Я желаю всем родиться в ночи, чтобы сохранять в себе светлое чувство ожидания рассвета.

В последнем выпуске подкаста я говорил, что не бывает глупых вопросов, но бывают глупые ответы, подчеркивая, что, полагая вопрос как глупый и не стоящий того, чтобы его задавать, отвечающий словно расписывается в своей немощи, а главное – в равнодушии к другому, прикрывая свою апатию достаточно наивным ходом:
– Вы задаете глупые вопросы, сидите и помалкивайте, сойдете за умного!
По своим наблюдениям могу заметить, что подобные формулировки свойственны скорее дилетантам, которые не вызывают к себе ни доверия, ни симпатии, ни тем более уважения. Напротив, будучи студентом, я, задавая вопросы преподавателям, однажды словил прочно во мне осевшее понимание, что одна из задач преподавателя заключается в возможности прояснить вопрошающему статус его вопроса, понять исток вопрошания, дав понять самому ученику, что он, собственно, ищет.
Однако стоит прояснить: не всякая грамматическая форма вопроса есть собственно вопрошание. Мы же с вами философы, а не грамотеи. Говоря, что не бывает глупых вопросов, я говорю о вопрошании как экзистенциальном акте, при котором полнота нашего бытия пронизана событием столкновения с действительностью. Отсюда понятно, почему мое вопрошание не может быть предметом понимания Другого, и почему свобода – необходимое условие акта вопрошания – требуется усилие, чтобы оно стало предметом мышления Другого, но каковы механизмы такого понимания? Мы можем вообразить себя понимающими вопрос, скрывая тем самым свое нежелание входить в пространство вопрошания другого. Мы часто воображаем себя понимающими, настолько часто, что становится трудноуловимым различие между воображением и мышлением. Либо поставить вопрос Другого для себя. Я не назову это эмпатией, разрывающей границы между двумя сознаниями, но вполне себе экзистенциально герменевтическим актом, проясняющим понимание другого. Это очень страшное и волнительное явление, позволяющее другому крайне близко подойти к нашему сердцу.

Неразличимость как отголосок первозданного хаоса первичнее любой различаемости. Дихотомия сна и яви – это условная дифференциация нашего рассудка, и не более чем, – равно как и пространства воображаемого и реального, являющиеся равноправными ментальными актами. Гераклит бы добавил: день и ночь это одно и тоже.
Я уже говорил о связи, лежащей между миром Гоголя и Линча, – два художника, позволяющие нам вглядеться в реальность, лежащую между нами и миром. Ужас и смех, как два основаниями гоголевского мира, это и две категории, проясняющие столкновение с реальным. Вся та чертовщина, населяющая гоголевский мир в его первый период, это только форма ужаса, отражающая в большей мере эстетику Гоголя, чем его онтологию. В последствии эти формы ужаса секуляризируются, приобретая более реальные формы, обнажая ужас как настроение столкновения с реальностью мира. И, конечно, вершиной такой формы изображения является повесть «Нос», – необыкновенно странное происшествие...

Почему «история ничему не учит»? Разве она должна учить? Может ли она учить? Обычно об этом говорят так, как если бы история обладала такой возможностью, но что такое тогда эта история? Древние греки словом «история» кроме прочего называли событие, свидетелем которого был сам рассказчик. Однако важно не само событие, но его интерпретация. История всегда пронизана настроением интерпретатора.
С рационалистической точностью мы должны спросить себя: что было бы, если бы история действительно учила чему-то? Ответ очевиден: никакой истории тогда бы и не было. Мы стояли бы перед мифом, возобновляющим себя с календарной точностью, – вечное и негативное возвращение одного и того же, целью которого является утверждение самое себя в вечности, но не во времени. Этот миф – враг любого времени, любых признаков изменения, а стало быть и самой истории. Он может научать, история - нет. Так называемый запрет переписывания истории в сущности есть рационализация этого страха мифологического стать погребенным в слое времени.

С идеологами бессмысленно говорить. Содержание и конечная точка такого разговора заведомо известна. Вообще, если содержание диалога известно до его начала, то он того не стоит. Но идеологов можно и должно высмеивать. Можно запрещать говорить, но нельзя запретить смеяться и плакать.
Одна из задач карнавала как торжества смехового начала человека заключается именно в высмеивании и развенчании официальной культуры. Карнавал высмеивает культуру официоза, которая на момент расцвета карнавальной культуры почти тождественна христианской церкви. К слову сказать, античный мир не знал экзистенциального ужаса, – его привнесло христианство. Отсюда понятно, почему Бахтина легко сблизить с фигурой Ницше, о чем я говорю в своей книге более-менее подробно. Но высмеиванию подлежит не только божественное, но и дьявольское. И, конечно, одной ключевых фигур такого типа высмеивания и заигрывания с чертями был Н.В. Гоголь. Надеюсь, в предстоящей лекции о Гоголе я расскажу и об этом.