Почему он так мудр? Почему он так умен? Почему он писал такие хорошие книги? – Ницше говорил об этом в своем исповедальном Ecce homo. Но а я 18 июня в Некрасовке прочитаю лекцию о «Рождении трагедии из духа музыки». Если вы давно хотели меня увидеть, но не решались или не могли найти повода, – вот он.
https://nekrasovka.ru/afisha/18-06-2024/6014

Лекция будет идти по тексту Ницше с комментариями отдельных фрагментов в русском переводе А.В. Михайлова. Очень рекомендую издание Ad Marginem 2001 с комментариями и дополнительными материалами. Есть она в интернете, в крайнем случае напишите мне, я пришлю вам текст. Но в целом, лекция открыта для всех, так что и без знания текста можете тоже приходить.

О самоубийстве

Каждый философ в той мере, в которой он осознает свою сопричастность с философской традицией, всегда начинает с некоторой посылки, с некоего начала, ясного и отчетливого, опираясь на который, выстраивает систему своей философии. У каждого крупного философа есть его вопрос, с которым они приходит в этот мир и всего его творчество есть один большой ответ на этот вопрос. Даже в том случае, если он таковой отрицает или ему противостоит. Ты есть то, что приходит в этот мир со своим вопросом. Отсутствие вопрошание по отношению к миру есть едва ли не свидетельство отсутствия тебя самого.
Родоначальник европейской философии Рене Декарт начинал с методологического сомнения, – все поставить под вопрос с целью найти нечто, лишенное сомнения, – ход в величайшей степени изящный. Поскольку сомнение акт ментальный, Декарт и заключает о человече, что он вещь мыслящая. Его не так волнует содержание этого мышления, ему важен сам факт, – ты мыслишь – следовательно, существуешь. Вывод не самый очевидный, но самый изящный из всей европейкой философии. И вся философия после Декарта пошла по его следу, и даже там, где, казалось бы, мы едва ли способны этот след разглядеть, мы его все же сумеем распознать. Когда Альбер Камю будет ставить свой вопрос, поистине серьезный философский вопрос — вопрос о самоубийстве. Решить, стоит ли жизнь труда быть прожитой или она того не стоит, – это значит ответить на основополагающий вопрос философии, – то и здесь он не далек от сомнения Декарта. Разве вопрос о самоубийстве не вопрос о сомнении, не того ли порядка – быть или не быть? И далее все прочие вопросы – имеет ли мир три измерения, существует ли девять или двенадцать категорий духа – следуют потом. Они всего лишь игра; сперва необходимо ответить на исходный вопрос. Исключительно рациональный вывод в духе учения Будды. Возможен и прямо обратный ход ответ на все прочие вопросы, позволят в совокупности ответить на вопрос а стоит ли вообще жизнь того, что бы быть прожитой? Но что значит ответ на это вопрос, вопрос, который едва ли мы задаем себе. Мы часто отвечаем на него самим фактом своего существования.
При всей своей симпатии к стоикам, я всегда был мысленно против самоубийства. Я мог бы его оправдать как акт эвтаназии, но во все прочих моментах мне всегда казалось это какой-то ошибкой, к которой толкает нас наш собственный разум, который в какой-то момент вдруг пошел против нас. Впрочем, разум наш часто пытается идти против нас.
При том что одни из моих философских учителей справедливо предупреждал, что философ ходит с бритвою в кармане, намекая, что в одним момент он может нанести себе смертельную рану. В этом есть доля правда. Мы всегда н краю ни то безумия, ни то самоубийства. И нет ничего хуже для философа, чем состояния нормальности.
Я не могу не сказать, что никогда не думал об этом, но всегда понимал, что жизнь всегда больше, что сам этот момент кризиса, толкающий меня на мысль о самоубийстве, предельно ценен и красив пусть и в своей трагической форме, но он наполнен своей ценностью и красотой, отражающей моей присутствие в бытии. На этом фоне вопрос о самоубийстве есть не более, чем ошибка ума. Сознание часто играет с нами, толкая то в пропасть, то в хаос небытия. Но, поскольку нам дан разум, было бы ошибочно иногда им не пользоваться. Из этого я делаю простой вывод поскольку ты жив, вопрос о самоубийстве быть поставлен не может, – сама твоя жизнь, пусть и лишенная, как тебе может показаться, той качественной полноты, уже есть ответ на вопрос о том, стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить.

О понимании и знании

Итак, обозначенный выше вопрос Альбера Камю о том, стоит ли жизнь того, чтобы быть прожитой, – этот вопрос который мы не задаем, но на который всегда даем ответ самим фактом своего существования. Задавать вопросы это прерогатива сократического аполлонизма, бесконечно рефлексивного и потому лишенного возможности слияния с первоосновой бытия. Как-то один мой приятель спросил меня о том, зачем мне моя возлюбленная? – вопрос поставил меня в недоумение. Можно придумать множество ответов, но ни один из них не будет исчерпывающим образом отражать действительность. Все равно, что спросить художника зачем он пишет картину, – потому что он художник, и это может быть единственным верным ответом, не лишенным возможности быть поставленным под сомнение. Понимание в отличии от знания не выражается словесными конструкциями, точнее не выражается в полноте, знание относительно и всегда может быть дополненным, понимание если оно есть, то есть всегда в полноте понимания.
Это ясно понимал Ницше говоря о музыке, что к ней невозможно исчерпывающим образом подступиться с ее мировой символикой средствами языка, – музыка символически сопряжена с праисконными противоречием и болью в сердце пра-Единого, то есть символизирует сферу, какая превосходит любое явление и предшествует любому явлению. Пред музыкой любое явление – лишь подобие: поэтому язык, будучи органом и символом явлений, нигде и никогда не способен вывернуть наружу то наиглубочайше-внутреннее, что присуще музыке, – всякий раз, когда он берется подражать музыке, он лишь внешне и поверхностно соприкасается с нею, тогда как глубочайшее ядро музыки, несмотря ни на какое лирическое красноречие, не приближается к нам ни на шаг.
Это можно сказать и об искусстве вообще, и об искусстве понимания человеком другого человека, – случайно ли полнота понимания другого выражается в форме безусловной любви, поглощающей и разрывающей стихии. Понимание всегда персоналистично в отличии от знания, ориентированного на объективность, и поэтому оно всегда отражает исключительно индивидуальное бытие. Так встречаясь с музыкой, мы можем вдруг обнаружить насколько вселенски бездонной оказывается наша душа, или, напротив, – отсутствии понимания может поставить нас перед событием ужаса собственной немощности перед миром.

Тут в одном месте через Бориса Межуева прочитал, что, дескать, идеи пропагандиста Дугина не изучаются должным образом философским сообществом. Что касается меня, то для меня нет необходимости изучать все наследие человека, значительная часть которого откровенная графомания. Вполне достаточно полистать для понимания отсутствия сколько бы-то ни было значимости этой фигуры с точки зрения образцовой философии. Но вот тут жалуются, что дескать, нет работ о Дугине. Если бы эти дилетанты умели хотя бы элементарно пользоваться поиском по академической литературе, то непременно бы столкнулся к примеру со статьей одного из ведущих исследователей русской философии и моего научного руководителя М.А. Маслина, в которой показано, что пропагандисты дугинизма, являющегося, по существу, вариантом западного правого радикализма, создают фальсифицированный образ евразийства, насыщенный мистикой, расизмом и агрессией. На Западе они способствуют распространению русофобии, возбуждают неприязнь к русской интеллектуальной культуре.

О чем нам мечтать, когда наше море топит наши корабли? Моя жена любила мечтать обо мне, я же мечтал о луне.
Вчера перед сном записал еще подкаст о понимании, знании, и о том, почему нас не понимают. И вот что я все не могу понять, а с чего мы вообще вдруг убеждены, что понимание не только возможно, но и должно быть? Если бы мы умели понимать друг друга как считать арифметический счет, чего бы вообще могла стоить наша жизнь, и наша любовь?
А теперь музыкальная пауза.

У русского языка есть все, чтобы на его почве все же созрела новая философия. Философия, способная выйти из бесконечного пережевывания идей двухсотлетней давности, всех этих Чаадаевых и прочих Достоевских. Увы, но это не признак неувядающей классики и ее величия, и ее бесконечной актуальности, но признак отсутствия живой мысли. Как мы вообще понимаем, что вещь отсутствует? Как писал один носитель трагического миросозерцания: у каждой культуры свои новые возможности выражения, которые появляются, созревают, увядают и никогда не повторяются. И хочется его дополнить - там же, где эти возможности себя не реализуют, нет и культуры. Вполне возможно, что мы живем в пространстве, где культуры и нет. Все эти разговоры о культивировании традиционных ценностей через страх перед властью, - вполне себе явный симптом затянувшегося разложения культуры и утраты способности замечать
новые вещи и именовать их новыми словами. Ценности культуры это результат ее развития или упадка, но никак не результат политики власти и закона. У этого есть другое слово - идеология, фактически ставшей пропагандой.
Мне нравится русское слово вещь, звучание которого отсылает нас к глаголу «вещать», - вещь говорит? Нет, вещь это то, что было озвучено, чему было присвоено имя, и за пределами чего вещь существует только как то, что Кант называет вещью в себе или вещью самой по себе,
- без имени, без слова, но почему-то непременно
существующей.
Бывают такие вещи, пропажу которых мы не замечаем. Бывают такие вещи, которые мы не замечаем вовсе. Одно ли это и тоже не замечать пропажу вещи и не замечать саму вещь? Подумайте об этом перед сном, а пока - доброй ночи!

Приятно удивлен вчерашней лекцией о «Рождении трагедии», - так много красивых, молодых (и не только) лиц, интересующихся Ницше и его ранним трактатом, - это радует. На лекции я остановился на связи между словом и музыкой, и попытками слова вернуться в музыку и, чувствуя, что я затягиваю лекцию, я решил прервать себя и продолжить с следующий раз. Впрочем, я с самого начала предполагал, что одного часа будет мало, и два будет недостаточно, но я попробую, поскольку после меня уже в Москве, да и в России долго не будет. Так что вторая часть лекции пройдет 28.06.

К сожалению, и в этот раз мне придется перенести лекцию, которая теперь пройдет 28 июня в 19:30. А между тем вторая и, надеюсь, заключительная лекция о «Рождении трагедии» должна быть более содержательно важной.
Вслед за Шопенгауэром, Ницше возвращается к трагическому мировоззрению, которое есть основание праисконного бытия. Забвение бытия, о котором будет говорить Хайдеггер, не в последнею очередь означает и забвение трагического мироощущения, которое также нельзя не мыслить в свете смерти Бога или крушения верховных ценностей. Поговорим об этом и, конечно, о фигуре мудрейшего Эдипа. Давно я ставлю этот вопрос: в чем же трагизм судьбы Эдипа? В том ли, что он убил отца и женился на своей матери? Мы здесь вспомним то, что должны уже знать о кажимости, - для человека, созерцающего кажимость, последнее всегда есть полнота его опыта, и, стало быть, со стороны самого Эдина он не был убийцей отца, все это дано в реальности божественной воли и зрителя трагедии, и что немного запутывает нас. Но нам, кажется, важно не это, - убивал ли он или нет, - существенное в этой фигуре иное, и без чего трагедия не состоялась бы. В чем тогда его трагизм? Не в том ли, что все это время, считая себя мудрым, он все это время был далеко от самого себя, был не тем, кем казался для самого себя. На протяжении трагедии он ищет убийцу царя, ставшему причиной чумы, не понимая, что ищет самого себя. Все это время он пребывал в кажимости самого себя, был далек от себя. Он не мог узнать самого себя, а именно в этом и заключается высшая мудрость, а не в том, чтобы разгадывать загадки Сфинкса. И, как следствие, не понимание механизма судьбы, пытаясь избежать которую, он только лишь тем самым разворачивал ее осуществление. Не в этом ли трагедия человеческого бытия, что он мнит себя способным проломить стену бытия своим лбом?

О пацифизме Льва Толстого

Я вот до сих пор не решил для себя, нужно ли критиковать и как-то уделять внимание лицам, пытающимся казаться философами, но при этом ни по типу мышления, ни по степени открытости оного, к философии не имеют никакого отношения. Я уже писал как-то, что большая их часть сейчас это типичные дилетанты, не имеющие даже базового философского образования,
- это крайне важно. Важны не
дипломы и звания, - хотя среди дилетантов полно и профессоров, - но умение хотя бы немного держаться берегов разума.
Вот один мой постоянный подписчик обратился ко мне с вопросом, скинув пост одного из таковых дилетантов, в котором он пытается отмыть Льва Толстого от его пацифизма. Ничего кроме кринжа такие опусы у меня не вызывают, но раз обращаются, то, как знать, не будет ли кому это еще важно. Конечно, сводить мировоззрение Толстого только лишь к пацифизму было бы крайне наивно. Толстой это сложная, многогранная фигура, чье мироощущение не сводится ни к руссоизму, кем он был, ни к толстовству, кем он не был. Но нельзя отрицать, что великий писатель всегда был противником войны, - что мы и понимаем под словом пацифизм. И как им не может быть тот, кто вскрывает ложные основания церкви и государства, благодаря чему за Толстым закрепляется и анархические настроение. Этой теме посвящено сотни текстов, что и говорить обратное означает проявлять крайнее невежество. Утверждение, что Толстой не был пацифистом несет на себе скрытый отпечаток желания не сводить великое имя со всеми теми, кто сейчас отстаивает ценности свободы и признание за каждым человек его абсолютной ценности.
Понятно с какой целью автор пытается указать на то, что Толстой не был пацифистом, - с целью лишний раз указать, что сама идея пацифизма в корне нам чужда и противоречит природе русского мышления. Пои этом основной тезис автора в том, что Толстой, мол, не знал такого слова «пацифизм», и что сам термин пришел в наш лексикон только в XX веке и обозначает совсем не то, что сейчас. Конечно, ценности и смыслы, и слова не стоят на месте, поэтому мерить мерилом актуального настоящего феномены далекого прошлого не совсем корректно, - мысль в корне антиконсервативная, может поэтому наш автор этот аргумент явно не использует. Однако если бы он хоть немного понимал в философии и в генезисе идей, то знал бы и то, что отсутствие слова не гарантирует отсутствия явления, - понятия это следствия развития идей, а не их предпосылки. Если бы автор хоть немного знал историю философии, то ему было бы известно, что родоначальник идеализма Платона нигде и никогда не называет себя идеалистом, да и слова такого не знал. Так же ему было бы известно, что автор «Метафизики» Аристотель также не знал такого слова и понятия как метафизика. Таких примеров крайне много. Ни один постмодернист не называл себя постмодернистом, - и что ж теперь? Нам теперь переписывать всю историю философии или может быть как-то нужно искоренять из себя невежество и дилетантизм?

Поскольку я не историк эстетики, для меня было неожиданным прийти к мысли о том, что красота в искусстве первичнее красоты в природе. И что только через красоту, схваченную художником на холсте, мы вообще способны замечать красоту окружающего мира. Относится ли это к человеку?
Безусловно, поскольку как еще объяснить постоянно меняющиеся вкусы общей красоты в различные времена и культуры? Вы же прекрасно знаете, что эталон красоты во времена Рубенса слишком отличается от эталона ХХ века. Отдельные черты человеческой телесности только потому мы и замечаем, что гений художника заметил это впервые, и обращает наше внимание. Бывает, что мы едва ли не влюбляемся в портрет и пытаемся найти его черты в реальных людях, и, конечно, находим, как это было, скажем, в «Поисках утраченного времени», когда герой находил поразительное сходство своей возлюбленной с портретом Сепфоры «с картины того самого Сандро ди Мариано, которого чаще стали называть расхожим прозвищем Боттичелли».

О людях и нелюдях Писания

Вот словно в продолжении предпоследнего поста о невежестве и дилетантизме среди не просто общества, но даже тех, кто мнит себя интеллектуалами. Но вопрос я бы поставил таким образом: Стоит ли вводить в школах курсы по основам религии? Думаю, что это было бы полезно не только в школах, но и во всех учебных заведениях. И было бы хорошо, если бы их ввел ни какой-нибудь приходской поп, а религиовед или философ, хоть немного
понимающий в религии.
Поскольку мы живем в мире, в котором соседствуют различные религиозные представители и с ними как-то нужно уметь взаимодействовать, то есть выстраивать диалог, то знакомство с основами религий мира просто необходимо для каждого образованного человека. Возможно, тогда не приходилось бы то и дело сталкиваться с откровенной ложью, очевидно направленной на раздувания ненависти, как, к примеру, в тех случаях, когда некоторые диванные феелософы с позиция якобы христианства, полагают, что для ислама христианство это язычество. Понятно, что делается это с целью разжигания ненависти и провокаций. Впрочем, что с них взять, если при случае они и братьев-единоверцев готовы штыками заколоть.

Но, что касается отношения ислама к христианству, - в исламе есть такое понятие - Люди писания. Это последователи иудаизма и христианства, и это понятие в исламе позволяет отделить их от собственно язычников. В исламе запрещено оскорблять и покушаться на людей Писания, им можно иметь с ними дело, а мужчины-мусульмане могут жениться на представительницах этих религий, не переводя при этом их в ислам. Но, к сожалению, не все люди изучают основы мировых религий, предпочитая плодить ненависть и разногласия между людьми, вводя их в грубое заблуждение.

PS
Кстати, моя педагогическая практика начиналась именно с этого курса, когда я, будучи студентом, проходил практику в одной из СОШ г. Санкт-Петербурга и рассказывал детям об общем понимании буддизма.

О свободе наедине с собой

Как говорил Заратустра «Попыткой и дерзновением казалось мне всякое повелевание, и, повелевая, живущий всегда рискует самим собою».
Воля к власти, о которой пойдет речь у Ницше после, как заметит Хайдеггер, является бытием сущего. Я часто повторяю, что мы редко в нашей жизни чем-то рискуем. По существу, рисковать можно только жизнь, все остальное это какая-то степень компромисса. Риск это про возможность столкнуться с собственной свободой. Но вот что интересно, возможна ли свобода наедине с собой? Если она является категорией практической философии, то есть этики, свобода наедине с собой столь же абсурдна, насколько абсурдна свобода на необитаемом острове. Помните эту романтическую позицию, благодаря которой у нас сформировалось то понимание природы, которое сохраняется до сих пор, и которая противопоставляет героя и толпу, вынуждая первого «пуститься в темный лес». В своей крайней степени это приводит к отрицанию свободы, а именно к безумию. Вся эти мнимая свобода оборачивается тем, что тебя как героя Пушкина «Посадят на цепь дурака /И сквозь решетку как зверка/Дразнить тебя придут».
Так почему же нельзя быть свободным наедине с собой? Мы не можем говорить о чистой свободе, говоря о ней как об этической категории, но она есть условие поступка. От свободы нет никакого толку если мы ей не пользуемся, и в строгом смысле, мы не можем говорить о свободе, если нет воли к поступку. Мы можем говорить о свободном или несвободном поступке. Так вот наедине с собой я никак не поступаю. К примеру, я не могу себя обмануть, – если я себя обманываю, зная при этом о своем обмане, то это приводит к противоречию, так же, как я не могу украсть у себя, или испытывать чувства стыда, – как говорится, стыдно когда видно, то есть когда есть Другой. Не получится быть глупым или мудрым наедине с собой, – ведь кто или что оценит степень твоей глупости или мудрости? Секс наедине с собой превращается в онанизм и никакого риска.