Спокойной ночи

Написала текст, приуроченный к выставке в музее «Полторы комнаты», про эмигрантские кафе и рестораны разных эпох

В популярном нынче петербургском музее Иосифа Бродского «Полторы комнаты» до середины мая идёт выставка «Отечество нам “Русский самовар”». Экспозиция посвящена сообществу, которое сложилось вокруг легендарного ресторана «Русский самовар», а одним из кураторов выступила Марина Лошак — известный эксперт, галерист и экс-директор Государственного музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.

Заведение, открытое на Манхэттене в 1986 году, стало центром притяжения советской творческой элиты в изгнании: там бывали Бродский, Ростропович, Барышников, Довлатов и многие другие. Об этом и некоторых других питейных заведениях, излюбленных в среде русской эмиграции, рассказывает Елизавета Климова, искусствовед, лектор, автор культурно-образовательного проекта Art Junky.

Читай здесь.

Даже если почитать уже других поэтов (знаем, умеем, практикуем), все равно не отнять, не унять, не убавить...

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях.
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь
от тебя, чем от них обоих.
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим «ты»,
за горами, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.

Иосиф Бродский
1976 г.

А это админ в далеком 2019м, полный первых впечатлений от БоДжека)

Купила билеты в Питер, забронила отель, заборонила пространство для лекций, сижу довольная как слон.
Уже представляю, как буду ходить на обеды в маленькое кафе при театральной библиотеке, а затем в коворкинге Новой Александринки работать над книгой. Надеюсь, руки дойдут и до второй пьесы, которая сейчас трагически вызревает в моем мозгу (или сердце).

Собственно за тем и еду в любимую Северную. Ну и вас повидать конечно.
В планах выставка (и лекция) о Да Винчи (особенно про мистификации и скандалы), а также женские образы в Шереметьевском.
Короче, скучать не придется. Завтра вывешу анонсы.
Ждете меня?

Знавала я одного английского красавчика-искусствоведа, который защитил докторскую по Пьеру Боннару. Что всегда вызывало у меня легкое недоумение - это как же надо любить Боннара и, главное, за что?

Признаться, «Наби» и ,в особенности, Боннар никогда у меня не рождали какого-либо трепета: кучерявые деревья в солнечной неге лета всегда казались слишком уж кучерявыми и лишенными импрессионистической легкости, а размытые парижские улицы в свете вечерних фонарей слишком размытыми, притом не так, как хотелось бы. Однако это вкусовщина.

Вернемся к Боннару. На экраны выходит фильм с залихвацким русским неймингом «Обнаженная муза Пьера Боннара» (в оригинале «Пьер Боннар и Марта»). Кинокритик Зинаида Пронченко уже накатала едкий, но правдивый обзор.
Байопики про художников - и правда боль, с этим не поспоришь.

https://www.kommersant.ru/doc/6563891

Вообще хотелось бы побольше фильмов о так называемых музах. Пора уже вернуть субъектность обнаженным телам на полотнах сложносочиненных гениев. Я, кстати, даже пьесу об этом написала - поставил бы кто-нибудь уже. Или кино снял.
Надоела несправедливость.

Есть два стойких ощущения. Первое - это нереальность происходящего. Через экран смартфона все как будто бы в каком-то сериале. Второе - дежавю.
Берегите себя и своих близких. Боюсь, тьмы впереди еще не счесть.
💔

Тициан Вечеллио
Святой Себастьян
1576

Джорджо Агамбен

Бог, человек, животное

Когда Ницше почти сто пятьдесят лет назад сформулировал свой диагноз о смерти Бога, он думал, что это беспрецедентное событие коренным образом изменит существование людей на земле. «Куда движемся мы? – пиал он, - Не падаем ли мы непрерывно? […]Есть ли еще верх и низ? Не блуждаем ли мы словно в бесконечном Ничто?» И Кирилов, персонаж «Бесов», над словами которого серьезно размышлял Ницше, с тем же суровым пафосом думал о смерти Бога и выводил как необходимое следствие беспредельную свободу воли и в то же время бессмысленность и самоубийство: «Если бог есть, то вся воля его, и из воли его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие… Я обязан себя застрелить, потому что самый полный пункт моего своеволия — это убить себя самому».

Не устаешь размышлять, что спустя полтора столетия этот пафос, кажется, совершенно исчез. Люди спокойно пережили смерть Бога и продолжают спокойно жить как ни в чем не бывало. Как будто ничего и не было. Нигилизм, которого европейские интеллектуалы поначалу встречали как самого опасного гостя, превратился в вялое равнодушное повседневное состояние, с которым, вопреки тому, что думали Тургенев и Достоевский, Ницше и Хайдеггер, можно спокойно жить, продолжая искать деньги и работу, жениться и разводиться, путешествовать и отдыхать. Сегодня человек бездумно бродит по ничейной земле, за пределами не только божественного и человеческого, но также (при всем уважении к тем, кто цинично размышляет о возвращении людей к природе, из которой они вышли) животного.

Конечно, все согласятся, что все это не имеет смысла, что без божественного мы уже не в состоянии думать о человеке и животном, но это просто означает, что теперь возможно все и ничто. Ничто: то есть, что в пределе уже больше нет мира, но остался язык (в этом, если вдуматься, единственный смысл понятия «ничто» - что язык разрушает, как может только он, весь мир, полагая, что сможет подобное пережить). Все: может быть, даже — и это для нас является решающим — явление новой фигуры — новой, то есть архаичной и в то же время очень близкой, настолько близкой, что мы не можем ее разглядеть. Откуда и какой? Божественной, человеческой, животной?

Мы всегда думали о жизни в этой триаде, одновременно престижной и неопределенной, всегда или противопоставляя друг другу или устанавливая рядом друг с другом. Не пришло ли время вспомнить, когда живое не было еще ни богом, ни человеком, ни животным, а просто анима, душой, то есть жизнью?

18 марта 2024 г.

Смерть - это в первую очередь про тело. Это физический конец, за которым ранее грезилось христианское бессмертие души, а сейчас ничто. И с одной стороны смерть - это всегда безусловно животное, природное, подлинное (единственная константа в жизни), а с другой - таинство.
В жутком 17 веке (контрреформация, Тридцатилетняя война, охота на ведьм) популярным жанром натюрморта был vanitas, где среди ученых принадлежностей на самом видном месте располагался человеческий череп, напоминая о скоротечности жизни и бренности плоти.
В прогрессивном 20-м (если бога нет, то все дозволено) место человека заняла бычья туша. Мир - скотобойня, люди - звери, тело - материал/ товар/номерной знак.

В 21-м тело превратилось в фантом - киногероя франшизы, файтера из компьютерной игры, созданного и управляемого персонажа виртуальной реальности.
Мы не верим в смерть, потому что игру всегда можно начать сначала, сериал отмотать на пару эпизодов назад, а любимого блогера словить на пранке ради хайпа.

Ги Дебор в "Обществе спектакля" пишет: "Общество, базирующееся на современной индустрии, не является зрелищным случайно или поверхностно – в самой своей основе оно является зрительским. В спектакле – этом образе господствующей экономики, цель есть ничто, развитие – все. Спектакль не стремится ни к чему иному, кроме себя самого".

Дэмиэн Херст
"Физическая невозможность смерти в сознании живущего"
1991