Передаю привет пробкам в городах, смогу, очередям, корпорациям, архитектуре стекла и металла, стройкам и отбойным молоткам, грохочущему метро, орущим друг другу людям, спешке, паническим аттакам, генномодифицированным продуктам, пестицидам, соседям, мусоркам и свалкам, линиям электропередач, нервозам, связи, пьянству и похмельям, чеклистам и спискам, зависимости, начальникам, офисам, регламентированным отпускам, фастфуду, серьёзным лицам, пиджакам и безупречному имиджу.

Если надо угадать страну по фонарным столбам или столбам электропередач, Америку я узнаю сразу. Столбы здесь особенные, запоминаются сразу. Они, как правило, вековой давности, воткнуты по пояс в землю, деревянные и к тому же плотно забиты скобами на уровне человеческих глаз. Почему скобами, казалось бы? А потому что клей в силу мистических причин для объявлений в США не прижился. Зато нашёлся гений, который воскликнул «Эврика!» и предложил идею крепить объявления на столбы степлером. Как видим, идея прижилась.

​0 км

Напоследок заказал себе в «Rolling Fatties» огромный буррито размером с моё лицо. Помимо стандартных овощей, риса, сыра, чего-то там ещё и фольги, идущих в комплекте, добавил внутрь овощную котлету, салат, гуакамоле, фалафель и халапеньо. Они все тут уже смеются, когда я делаю заказ, потому что никто у них столько не заказывает. До меня им просто был незнаком здоровый белорусский аппетит, дорвавшийся до нормальной американской еды.

В радиусе ста километров это одно из трёх заведений, где используют органические продукты (более или менее органические, скажем так), и оно ближе всех к дому, в котором я жил последний месяц, поэтому объектом своего гастрономического вожделения я выбрал именно «Rolling Fatties». Поэтому и ещё потому, что они бесплатно в буррито кладут столько любви, что после трапезы ходишь час и, как дурак, улыбаешься. Сегодня вот моя прощальная трапеза.

Хотелось бы, конечно, чтобы было как в песне: «Приготовленья займут полчаса…», – но я принял волевое решение смотреть суровой правде в глаза. Моя задача – это сверхзадача. Не просто впихнуть в машину, а аккуратно сложить, организовать и рассортировать: специи, запасы гречек, рисов и каш, гитару, демисезонную одежду и одежду зимнюю, электрохолодильник, переносной аккумулятор, гравитационный фильтр для воды, пятнадцать галлоновых бутылей, мои пятьдесят упаковок различного чая, орехи, овощи, фрукты, всю электронику, две гантели, резиновую надувную полусферу, три скакалки, стопки книг ну и всяческое остальное, чего никакого духу не хватит перечислять.

Примерный маршрут я проложил уже до самой Калифорнии, это что-то около половины экватора Земли по расстоянию. Но я не унываю перед этими гигантскими планами, потому что унывать не хватает времени. Катастрофический цейтнот, как правило, обнаруживается только за сутки до отъезда. Это одни из немногих грабель, на которые я не устаю наступать.

Добродушный бармен Роб из «Rolling Fatties», предки которого, по его уверениям, прибыли в штат Мэн триста лет назад и были в своё время лобстерными магнатами, пожелал мне хорошей дороги и на прощанье вручил стикер. Я тут же прилепил его над бардачком, рядом с одиноко наклееным там уже стикером флоридского города. Пусть будет.

340 км

Я сейчас расскажу, что значит быть до неприличия везучим. Старшое поколение бы, наверно, сказало, что рассказывать такое не стоит, но это их так учили, они не виноваты. Мол, не надо рассказывать про свои достижения. Но какое же это достижение, если тебе просто повезло?

Итак. Полгода назад, когда, проехав двадцать тысяч километров, прибыл я во Флориду, я с обезоруживающей ясностью вдруг осознал, что больше с палаткой мудохаться не желаю. Не имею ничего против палаток, но когда в условиях цейтнота, холода и грязи ты меняешь локации ежедневно, палатка задачу всё ещё решает, но уже не так эффективно. Вернее, совсем не эффективно. Я стал искать альтернативы.

На фейсбуке кто-то порекомендовал купить раскладную палатку на крышу. Я долго смеялся от такой фантастики, но оказалось, что это уже давно не фантастика. Палатки много десятков лет живут на крышах смелых интуристов. Одну такую я тут же нашёл в Ки-Уэст. Приехал по объявлению, купил её у военного, только что вернувшегося из Сирии, и мы вместе установили её на крышу.

Палатка представляла собой две пластмассовые платформы (крыша и дно), которые, если верхнюю мизинцем ткнуть в небо, тут же раскладывались в подобие прямоугольной палатки с твёрдой плоской крышей. Ничего подобного я до сих пор не видел. Быстро, удобно и сухо.

В палатке четыре окна, или входа, по одному с каждой стороны. А так как конструкция прямоугольная, то производитель предусмотрел над каждым окном навес, чтобы во время дождя вода не хлестала внутрь. По опыту скажу, что без них внутренности палатки даже во время средненького дождика становятся мгновенно мокрыми, как рыба.

Навес – это просто кусок влагонепроницаемой ткани, которая устанавливается с помощью двух распорок – специальных металлических прутьев. Именно специальных, а не абы каких, это важно.

И вот с такой палаткой я благополучно добрался до штата Мэн, оставив позади ещё добрых девять тысяч километров. В Мэне я работал над книгой, зянало у меня это месяц, после чего вновь взялся за сборы и решил выезжать в третью часть поездки – из Мэна вдоль Канады в Калифорнию. План, откровенно говоря, наполеоновский, потому что это ещё двадцать пять тысяч, притом в условиях неизбежной зимы и осени. Я собирался три дня и всё, казалось, предусмотрел. Особенно тщательно я обустраивал палатку. Её следовало подготовить так, чтобы в ней хотелось спать, жить и вообще.

Я постирал простыню порошком с запахом альпийских лугов, освежил наволочку, убрал внутри, навесил сетку от комаров и москитов, аккуратно положил сбоку эфирные масла и маску для глаз, вытряхнул матрас и так далее. А чтобы на время сборов прутья, которые обычно лежал внутри, не мешали, я положил их на крышу палатки. И ещё, помню, подумал: а не горячусь ли я, кладя их туда, ведь забуду же? Но решил, что не забуду. Я как раз проходил онлайн-курс по развитию памяти. Вот, думаю, заодно и проверю.

Сегодня я наконец захлопнул все двери и отправился в путь. Ехал долго. Ночёвка предстояла на самой северной точке континентальных штатов, на границе с Канадой, с видом на залив и растерянных уток. Разумеется, дождь лил как из ведра. А я с нежной улыбкой представлял, как приеду на кемпинг, открою палатку и буду спать под мерный стук капель по крыше.

Около восьми вечера я был на месте. Приготовил чай, умылся, открыл палатку. По прогнозу дождь ночью должен был усилиться, поэтому без навесов, конечно, не обойтись. И только я про них подумал, как внутри у меня что-то задребезжало и оборвалось. РАСПОРКИ – увидел я перед собой большие буквы. Я же забыл их убрать с крыши!

Вот она – зыбкость человеческого быта. Мы дошли до того, что в комфорте зависим от каких-то чёртовых распорок. Плюнув на всё, я принялся мрачно пить чай в темноте, а капли с неба издевательски падали в стакан.

Я написал женщине, у которой снимал шале. Вы, говорю, гляньте там у гаража, распорки в таком сером чехле случайно не валяются? Я выезжал сегодня утром, они, должно быть, слетели с крыши. Я сказал, что ради них даже проделаю обратный путь в пятьсот километров, потому что без них никуда.

Хозяйка ответила, что завтра с утра первым же делом проверит и даст мне знать.

Я сам себе угрюмо кивнул. Вот тебе и онлайн-курс по развитию памяти. А он впридачу ещё и платный. Короче, так себе начало, подумал я. Опять брать палатку, разбивать её в полузатопленной траве, утром полчаса сушить её снаружи, потом полчаса – внутри... Но я посоветовал себе не унывать. Потому что позволять каким-то металлическим палкам руководить твоим состоянием души – это уже даже не смешно, получается.

По идее, скажет кто-то, можно же заехать в строительный магазин и купить этих металлических прутьев сколько влезет. Но тут вспоминаем, что распорки эти СПЕЦИАЛЬНЫЕ. То есть не просто прямые прутья, а прутья с крючком на одном конце и треугольным изгибом посередине для сгибания, чтобы они доставали до навесов. Так что вариант недееспособный.

Я решил спать без навесов. Пусть промокну, хер с ним. На палатку сил нет, а я всё-таки в отчаянье. Промокну – будет отличный урок для памяти. И бесплатный. В конце концов, через пару дней я всегда могу вернуться в шале и забрать у хозяйки распорки.

Но что-то дёрнуло меня перед тем, как начать мокнуть, и я одну руку с ухмылкой полной безнадёги запустил на крышу. Так, на всякий случай. Это из тех ощущений, когда в рулетке ставишь на зеро, заранее зная, что идея обречена, но – ставишь, потому что а мало ли. Так и я – мало ли. Ну а вдруг.

Чувствую – что-то невнятное и мягкое. Поднимаюсь по лестнице, направляю фонарик на мокрый пластик и вижу следующую картину: в небольшом углублении, сделанном в крыше неизвестно с какой целью, лежит целый-невредимый чехол, а в чехле – целые, невредимые распорки! Я, конечно, перекрестился, пару раз моргнул и снова посмотрел. Нет, не показалось. Чехол, распорки, всё правильно.

Весь вечер думал: какова вероятность того, что прутья соскользнут в углубление и за пятьсот километров моей резкой и надрывной езды так и не упадут на землю? Ответ был очевиден и оттого даже как-то не по-христиански страшен: вероятность такая равна НУЛЮ. И всё же в руке моей были желанные распорки, а впереди ждала тёплая сухая ночёвка.

В итоге написал хозяйке шале дрожащими от благоговения руками: всё, говорю, отбой, ничего искать не надо. А она: как так, почему? Ну я и говорю, мол, да так вот, на крыше в итоге нашёл. Минута молчания. Потом Аманда пишет: нуууу ты парень ппц везучий… в рулетку играть не пробовал?

Чего-чего, а недостатка в Стивене Кинге в штате Мэн не наблюдается. Можно с удовольствием читать его новые книги, зная, что где-то за океаном они выходить уже не будут.

​736 км

Посетить «Baxter state park» мне посоветовала одна слегка подвыпившая парочка, когда я, неместный путешественник, заявился на местный барбекю-шабаш, о котором узнал из газеты. Да, я читаю газеты, но только из любопытства, нет ничего интереснее чтения газеты какого-нибудь американского городка с населением семьсот человек. Так вот, там подавали мёртвых животных, жареных на костре, поэтому я, чтобы не стоять с пустыми руками, пока толпы пляшут на танцполе под рок-н-ролл, решил ограничиться пивом.

Естественно, меня развезло даже несмотря на то, что я попросил налить самого лёгкого, и оттого я внезапно стал экстравертом, пошёл на контакт. С парочкой – он, с бородой, и она, без – мы говорили дольше всего. Я старался молчать и больше слушать, но не потому что я такой молодец и знаю секреты, как завоёвывать друзей и оказывать влияние на людей, а потому что у меня банально заплетался язык и было неловко. Я ведь до костей непьющий. Не считая такие вот исключительные североамериканские шабаши.

Он и она собираются вот-вот пожениться. Она с энтузиазмом сверкала у костра кольцом, а он сконфуженно прятал свой безымянный палец в кармане. Когда я был свадебным фотографом, такие парочки спустя пару лет по отдельности приходили ко мне с просьбой снять их новые свадьбы.

Несмотря на лёгкий гул в голове, название парка я запомнил. И когда пришла пора прокладывать маршрут поездки, тут же отметил «Baxter state park» на карте.

Парк оказался диким местом, где не ступала нога цивилизации. Ровно от тех ворот, в которые я въезжал, и до тех, через которые спустя сутки выбирался, связи не было даже на одно хотя бы крошечное деление. И это лучшее, что может быть с человеком, я думаю, – когда его отключают от розетки и пинком подталкивают бродить по лесам.

Правда, было пару моментов, когда об отсутствии связи я почти что жалел. За ночь проливного дождя все дороги размыло настолько, что я ехал как будто по вязкой жвачке, и если бы застрял, пришлось бы туго, ибо в обе стороны людей не наблюдалось на протяжении пятидесяти километров. Что делать тогда? Стоять на месте и ждать, пока какая-нибудь заблудшая душа проедет мимо и вытянет тебя из метрового слоя грязи? Или (!) воспользоваться новой функией айфона для вызова помощи по спутниковой связи??? Короче, бесполезных идей было достаточно.

Пару раз натыкался на запертые ворота – приходилось разворачиваться и искать другую дорогу. Видел ласку. Вот, в принципе, и всё.

И вот думаю, благодарить мне ту парочку с шабаша и того бармена, что вместо ноль-три налил мне сразу английскую пинту, или не благодарить. Наверное, всегда лучше благодарить, с меня не убудет. Дикость, отсутствие человека и радиоволн, подогревающих наши мозги, как мёртвое животное на шампуре, – это, по-моему, то, что каждому из нас время от времени жизненно необходимо.

840 км

Но в природе всегда торжествует баланс. Нашёл потерянные распорки от палатки – зато в тот же день сломался автохолодильник.

Теперь, когда в холодильнике, допустим, семь градусов, он думает, что в нём плюс тридцать, и от этого самоотверженно работает, словно вол, как работал всю ночь, доведя все мои продукты и салаты до состояния арктического мороженого.

Таким образом как-то сам собой образовался квест, когда в недрах штата Мэн, где почти отсутствует человечество, нужно как-то починить холодильник и параллельно обзавестись органическими овощами. И ладно холодильник, холодильник, в конце концов, можно купить, а продукты?

Когда я спрашиваю у них здесь в магазинах что-нибудь органическое, на меня смотрят как на пришельца. Я читаю в их глазах: «Мальчик, а ты штатом не ошибся?»

Что ж, может и ошибся, но теперь-то уже какая разница? Сказать им, что до Калифорнии мне двадцать пять тысяч километров? Не поймут. Сказать, что просто не фанат пестицидов? Осудят. Сказать наконец, что я и вовсе пескетарианец? Посоветуют обратиться в психушку.

Так что же мне делать? Хожу по редким магазинам и молча читаю этикетки. И думаю, что делать с холодильником.

​900 км

Частная территория. Старая женщина меня уверила, что пятнадцать долларов, которые я заплачу за проезд по территории, будут моей лучшей инвестицией в путешествие. Я спросил, куда идут эти деньги, кроме набитых оттопыренных карманов капиталистов. Женщина строго на меня посмотрела: «На дороги!» – вскричала она. Я почти что поверил. Отдал деньги, въехал с надеждой на частную территорию, раскинувшуюся на многие десятки километров впереди. Это была единственная более-менее короткая дорога туда, куда я направлялся. Остальные были в два-три раза дольше.

Увы, предсказание женщины не то что не сбылось, а сбылось в полностью противоположном смысле. Тридцать километров я ровнял днищем машины месиво из песка, грязи и гальки, проклиная частную территорию и обманувшую меня женщину. Пятнадцать долларов оказались лучшей инвестицией в скептицизм и недоверие к окружающим.

Но несмотря на это, я всё равно считаю, что лучшая стратегия – это по умолчанию доверять. Мрак притягивает только мрак, поэтому переходите на сторону света и бесплатных общественных земель!

988 км

Если хочется пикантной экзотики – езжай к амишам. По скользкой дороге из грязи и конского говна (частое здесь явление, как вы поняли) ты проберёшься к старому деревянному дому с двумя этажами образца девятнадцатого века, и встретить тебя на порог выйдет хмурая полная женщина в чёрном платье в пол и чёрном консервативном чепчике, а за ней следом выбегут дети в строгой как будто школьной униформе, тоже, кстати, чёрного цвета. Ты помашешь им рукой, и они, как роботы, с отсутствующим выражением на лицах, помашут в ответ. Ты заметишь, что они даже выстроились по росту.

После чего женщина поведёт тебя в соседний амбар, ты поинтересуешься ценой, а она уточнит, что именно тебя интересует. Вы войдёте внутрь. Там будет темно и сыро, и во мраке ты разглядишь полки, уставленные консервами, закатками огурцов, свеклы и грибочков, там же будут стоять упаковки свежеснесённых яиц, сыр, хлеб.

В итоге ты оставишь женщине девять долларов, поблагодаришь и, посвистывая, выйдешь из амбара, а в руках у тебя будут огурцы, свекла и десяток яиц. Дети всё ещё будут стоять на крыльце, словно никуда не уходили, будут провожать тебя безэмоциональными пустыми взглядами.

Я теперь понимаю, откуда берутся хоррор-фильмы. У амишей странные, нетипичные лица, овальные и немного неземные, и связано это, скорее всего, с тем, что они уже несколько веков подряд сношаются только с единоверцами, что не может не сказываться на внешности. Нечто подобное, помню, наблюдал в Англии, удивлялся, видят ли они сами, на кого стали похожи спустя поколения внутриостровных браков.

Понятия красоты, странностей и нормы, конечно, субъективны, но я смотрю в зеркало заднего вида, вижу коня и старую чёрную повозку, и меня никак не покидает ощущение, что только что побывал на съёмочной площадке.

​1690 км

Пару часов я пытался найти нормальную дорогу до кемпинга, а не раздолбанное полупросёлочное полотно из говна и палок, но попадалось именно последнее. День близился к концу, рвение постепенно замещалось апатией, и я наконец решил, что остановлюсь где-нибудь поближе, в зоне нормальнодорожной доступности.

В итоге оказался в частном кемпинге. Меня встретил бородатый парень с собакой по кличке «Сироп», которая с его слов являлась помесью тридцати благородных пород, зарегистрировал меня и назначил живописное место между берёзой и сосной. Здание, где мы были, походило на старую заброшенную столовую, которую переделали в некое подобие хипстерского лофта с элементами архитектурного упадка. Большие окна высотой три метра, в углу пара запыленных бильярдных столов, справа выдранные из какого-то кинотеатра ряды сидений, по центру горит в импровизированном камине костёр, а на фоне всего этого великолепия – пианино, синтезатор и чахлая ударка с одной барабанной палочкой. Пока бородатый парень что-то там объяснял по поводу правил поведения на кемпинге, я кивал, а сам постепенно удалялся к клавишам. Наконец, я сел за пианино, сыграл пару кривых аккордов и запел песню, «Сен-Симилья», оду бывшему баловству с марихуаной.

Через пару минут в здание вошёл мужчина в клетчатой рубашке и широких брюках. Прихрамывая, он приблизился к пианино.

– Играешь? – спросил он.

– Как вы догадались? – ответил я, удивлённо одёргивая пальцы от инструмента.

– Я тоже раньше играл, – сказал мужчина и кивнул в сторону. – Теперь вон только на синтезаторе, правда…

Я повернулся. Наклёвывалась какая-то история. У меня на них чутьё, на истории. Люди просто так ко мне не подходят, я давно уже это заметил. Я для них что-то вроде бесплатного психотерапевта или случайного священника, чтобы излить душу и во всём без последствий признаться.

– А что случилось?

Я их подталкиваю. Если подошёл – надо помочь человеку раскрыться, оголить струны души.

Мужик достал руки из карманов, показал пальцы.

– Видишь?

Суставы были красные, болезненно опухшие, почти в два раза больше самих фаланг. Я с омерзением сглотнул.

– Что это?

Мужчина пожал плечами.

– Говорят, артрит. Теперь играть на нормальном пианино не могу. Вернее, могу, но очень больно. Но как же, чёрт возьми, хочется…

– Понимаю, – соврал я. А что тут ещё скажешь?

– Но у тебя хорошо получается. Продолжай в том же духе, – прокомментировал он мои потуги.

– Да ладно, это я так, балуюсь…

Что-то было у мужика в глазах, что я никак не мог распознать. Тоска, что ли? Слишком узко. Там была буря эмоций. Тоска, зависть и раскаяние, наверное. И что-нибудь ещё.

– А вам сколько лет? – задал я нетактичный вопрос, когда он упомянул, что оооочень давно не играет на настоящих клавишах.

– Семьдесят, – сказал он.

Я хмыкнул.

– Странно. Я бы вам полтинник дал.

Мужик улыбнулся и ушёл. Я подумал, что, наверное, это мне не старики моложавые в последнее время попадаются, а просто у меня проблемы с определением возраста, вот и всё. Но это в принципе выгодно. Люди постоянно думают, что я делаю им комплименты. Я ещё немного поиграл и ушёл ночевать между сосной и берёзой.

Утром я вернулся в здание. Взбодрившись чайком и быстрой зарядкой на свежем воздухе, я полчасика поиграл, потом попрощался с бородатым парнем и «Сиропом», пожаловавшись на ужасное состояние дорог в округе, и пошёл к машине. В дверях я наткнулся на вчерашнего мужчину. Мы коротко поздоровались, я сказал, что сегодня уезжаю в Нью-Гэмпшир, и он пожелал мне удачи.

По пути к стоянке я услышал, как в здании заиграли. Я остановился и прислушался. Играли так виртуозно, что казалось, будто выступает целый оркестр. Даже «Сироп» перестал лаять и затих. Мужчина всё-таки сел за чёртов инструмент и теперь, должно быть, сквозь боль и слёзы извлекал из куска дерева со струнами животрепещущие мелодии. И что-то в звуке этого оркестра было знакомое. Что-то, что я недавно видел. Тоска, раскаяние и зависть по прошлому. А ещё – мягкие волны спокойной и уверенной гордости за настоящее.

Я послушал пару минут и сел в машину.

1966 км

В офисе сразу предупредили, что полкемпинга забронировано под свадьбу. Десятки домов на колёсах прибудут туда под хмельком с минуты на минуту, и не факт, что эта ночь будет тихой. Мне после трёхдневной бессонницы было уже настолько плевать, что я кивнул и сказал: «Давайте». Не спать в тишине или не спать под визги обуреваемой алкоголем толпы – какая разница?

Колонна прибыла вскоре после того, как я разжёг костёр и поудобнее устроился на раскладном кресле. Сначала я даже не понял, что это свадьба, о которой мне говорила мексиканская рейнджерка по русской фамилии Оспина, только с ударением на «и», что, собственно, и выдавало в ней мексиканку: не было криков, звуков бьющегося стекла и взаимных признаний в бесконечном уважении. Всё-таки американские свадьбы – это вам не наши пьянки, приуроченные к обмену колечками. Тут народ привык обстоятельно поговорить, обсудить всё и договориться, а не поспорить, подраться и потом пить полночи в акте пламенного примирения. Принципиально разный подход к бракосочетанию.

Автодома проследовали на свои места, из них повыходили адекватные на вид люди, стали сосредоточенно рубить дрова и накрывать на столы гамбургеры с соком и килограммами картошки фри. Не, точно не свадьба, подумал я и высокомерно отвернулся шерудить веточкой в огне.

Вскоре за спиной послышалась музыка, смех и звон бокалов. Я с сомнением посмотрел на новоприбывших. Кажется, всё-таки свадьба. Но даже по американским меркам весьма скромная. Судя по всему, подумал я, придётся сегодня не спать в относительной тишине. А тишина, знаете ли, бывает зловещей, что гораздо хуже шума работающего рядом дизельного генератора или чего-нибудь там ещё, свойственного для кемпингов.

Ближе к закату толпа празднующих удалилась на пляж, стали запускать фейерверки. Смех постепенно перерос в хохот, романтические песни сменились низким дроп-битом, а звон посуды стал напоминать бьющуюся тару. Я порадовался за них. Вот, мол, умеют всё-таки с размахом праздновать, как надо, умеют же, когда хотят. Небо озарялось вспышками, а я читал книгу и смотрел, как пламя поглощает берёзовые поленья.

В десять вечера праздник был в самом разгаре, когда со стороны озера послышались возбуждённые вздохи. Кто-то, не стесняясь толпы, стонал на весь кемпинг, и даже хохот со звоном бьющейся тары эти стоны заглушить были не в силах. А в руках у меня была книга Уолша под провокационным названием «Диалоги с Богом», и я как раз читал часть про сексуальные отношения. Говорилось там примерно следующее: своей сексуальности, как это принято в так называемом «цивилизованном» обществе, стесняться ни в коем случае не надо. Наоборот, следует её выражать при любом удобном случае. Например, в первобытных языческих обществах совокуплялись публично, не прикрывали свои интимные места кусками ткани и, что удивительно, практически не знали изнасилований или убийств на почве ревности.

Сейчас цивилизация устроена иначе. До определённого возраста, вычисленного, кстати, совершенно искусственно, поощрается то, чтобы держать детей в неведении относительно половых различий. Если вдруг ребёнка застают за изучением своих гендерных особенностей, его наказывают, ставят в угол и объясняют, что так нельзя, ай-ай-ай. Поэтому когда ребёнок достигает совершеннолетия, достигает он его уже с приличным багажом вины, стыда и всевозможных негласных запретов. В итоге человек сталкивается с пенисом или вагиной противоположного пола в совершеннейшем изумлении, неподготовленный, с обрывочными и извращёнными знаниями, почерпнутыми исключительно из порно и слухов среди перешёптывающихся одноклассников.

И тут как будто в подтверждение написанного в книге из кустов доносятся стоны, ахи и охи. Я замер и прислушался: творится чудо! Даилог с Богом! Правда, звуки показались мне несколько однообразными, что-то типа «А-а-а, а-а-а, а-а-а», то есть можно было бы, конечно, вкрутить и что-нибудь поинтереснее в эту цепь возгласов, но я всё равно обнаружил на лице своём улыбку. Всё-таки американцы молодцы, молодцы, сволочи! Я аж разозлился от удовольствия.

Какая раскрепощённость духа! Свадьба? Значит, молодожёны будут трахаться во всеуслышание и до самого рассвета, пока последняя лягушка не замолкнет в изумлении! И быть празднику, и быть новой семье, и быть свободе! Я представил, как над полунагой парой, испачканной в траве и песке, развевается большой американский флаг, а по округе из репродуктора разносится гордый гимн страны.

Длился акт недолго, минут пять-семь, но это понятно, могла сказаться большая ответственность момента, напряжение, брачная ночь всё-таки. Потом наступила тишина, и после небольшой передышки снова раздались вожделенные стоны. Я, честное слово, уже был готов встать и зааплодировать, но сдержался. Продолжил читать. Значит, Бог был прав, утверждая, что не надо стесняться сексуальности? Даже вся тусовка на кустарную страсть совершенно не реагировала, будто половые акты в такой непосредственной близости сопровождают их всю жизнь с пелёнок. Это был не иначе как знак свыше.

Цикл повторился ещё несколько раз. В конце концов я залез в палатку и впервые за последние дни крепко заснул, пока кусты продолжали оглашаться страстью молодых. Пьяные любовники способны на невероятные подвиги, и час у них идёт за минуту.

Но границы возможного поразили меня, когда и проснулся я под те же неуёмные ахи, всё ещё доносившиеся со стороны пляжа. Светало. В книге Уолша говорилось, что выражать чувства открыто – это хорошо, но если такое поведение перерастает в компульсивность и чрезмерную озабоченность сексом, то нужно срочно от этого избавляться. Я нахмурился и про себя осудил ненасытных молодожёнов. Сколько, в конце концов, можно? Уставшие от алкоголя люди растерянно бродили по кемпингу, каждый борясь со своими демонами, озеро Шамплейн равнодушно плескало свою воду на берег, я заваривал утренний чай. И среди всей этой идиллии — монотонные «А-а-а, а-а-а!!!»

Постепенно стоны стали приближаться. Я насторожился, отставил в сторону чай. На всякий случай подальше отошёл от кустов. Что здесь, чёрт возьми, происходит? Я приехал на кемпинг, а попал на озабоченный траходром, и ещё за это деньги заплатил?! Листья зашевелились, зашуршали, и из зелени медленно показалась длинная шея. За ней – вытянутая невозмутимая морда. Канадский гусь, подумал я. Вот он какой, перелетел границу, думает, он здесь хозяин. Один, потом второй, потом появился целый выводок. Они смотрели на меня и чего-то ждали, как будто разрешения пройти дальше. А потом, переваливаясь из стороны в сторону, стройным дружным рядком пошли к столам с недоеденными гамбургерами и картошкой фри, издевательски крякая. «А-а-а, а-а-а, а-а-а!»

Вера в раскрепощённость мгновенно испарилась. Чем же тогда занимались всю ночь молодожёны, если не изливали друг на друга любовь на берегах Шамплейна? Вопрос, конечно, без ответа. Пили текилу, спали пьяные в обнимку или порознь, занимались сексом в отведённом специально для этого доме на колёсах, тихо, скупо и смущённо — разницы никакой. Догадки Уолша не подтвердились, и в этом было горе и крах надежд. Я прогулялся по пляжу, наблюдая за путанными следами утиных лап на песке, пытаясь восстановить события прошлой ночи по этим хаотичным подсказкам, не увидел никаких признаков человеческого присутствия и пошёл обратно к машине, погружённый в глубокие думы.

Америка, наверное, уже не та, какой она была до того, как я в неё приехал. Никто не ест «Дирол», почти не ходит в рваных джинсах, не красит губы в пошлый красный цвет. Это и есть закат цивилизации?

И тут же сам себе отвечаю, что если это и закат, то его я предпочёл бы многим другим рассветам. Но мы это проходили с семнадцатого года прошлого столетия, разве нас этим удивишь? Теория стакана воды до сих пор занимает пытливые умы. Поэтому больше вопросов, чем к Америке, у меня, конечно, по-прежнему к канадским гусям.

2100 км

Я ехал от озера Онтарио в сторону кемпинга, когда заметил, что за мной, через машину, едет коп. Ну, коп и коп, я не везу с собой наркочемоданчик, а в багажнике у меня нет мёртвой шлюхи. И тем не менее когда в затылок дышит блюститель закона, я начинаю ёрзать на месте и на душе становится тревожно, привычка полусоветского человека чувствовать себя виноватым и оглядываться, когда с пустыми руками выходишь из магазина. Надо было как-то оторваться.

Впереди я заметил небольшой холм. Я ускорился в пределах ограничений так, чтобы между мной и копом образовалось сто метров свободного от полицейского душка пространства. Я внимательно смотрел в зеркало заднего вида. Постепенно коповская машина стала исчезать за холмом. Когда она окончательно скрылась из виду, я что есть сил вжал педаль газа в пол. Логика была простая: пока он меня не видит, я могу нестись хоть со скоростью света, он ничего сделать не сможет и не уличит меня ни в чём незаконном.

Логика простая, но шероховатостей не лишённая – это я уже понял, когда, слетев с холма, заметил, как из переулка выскочил ещё один полицейский и, надрывно мигая проблесковыми маячками, меня догнал. За десять лет водительских прав, которые впервые я получил в свои двадцать пять, ни один чёртов коп не посмел меня остановить, потому что в их присутствии я всегда вёл себя прилично и чинно, как подобает джентльмену дороги: вертел головой, изучал обстановку, ехал всегда чуть меньше обозначенного ограничения. С другой стороны, сколько раз я ездил со скоростью сто миль в час там, где разрешено пятьдесят пять, – так это ещё удивительно, как меня только сейчас остановили.

Коп был взволнован и удивлён:

– Вы знаете, за что я вас остановил?

Я прикинулся дурачком.

– Никак нет, сэр!

– Вы ехали с превышенной скоростью.

– Неужели? А я и не заметил…

Коп почесал затылок.

– Вообще-то да. Здесь разрешено тридцать, а вы ехали…

Я замер.

– Тридцать три? – попытался пошутить я.

– …сорок семь.

Я еле заметно улыбнулся. Хорошо, что только сорок семь. Наверное, он заметил меня, когда я уже стал притормаживать.

– О нет, – я с горечью уставился в приборную панель. – Только не это.

– У вас есть какая-то причина для такой спешки? – поинтересовался он.

Я подумал.

– Наверное, есть, но я о ней не знаю. Я плохо сплю последние три дня, бессонница – может, это?

Коп вопросительно поднял брови.

– Видите ли, – объяснил я, – я путешествую по штатам, останавливаюсь в кемпингах, а последние дни безостановочно хлестал дождь. И ещё у меня в палатке завелась мышь. Поэтому я не выспался. А из-за того, что не выспался, моя бдительность непозволительно упала до уровня Марианской впадины, что, безусловно, сказалось на качестве моей безупречной езды. Вот я и не заметил превышения.

Коп снова почесал затылок, потом взял у меня права, регистрацию и сказал ждать, а сам пошёл в машину. Вернулся он спустя пять минут с какой-то бумажкой, длинной такой, как чек из гастронома. Длинные бумажки никогда не сулят ничего хорошего.

– Вот, – сказал он, вручая её мне, – ваш штраф.

Я стал рассматривать распечатку. Моё имя, фамилия, адрес нарушения, но ничего про сам штраф.

– Так а штраф-то какой? – спросил я.

– Не знаю, – ответил коп. – Сумму назначит суд.

– Какой ещё суд?

– Вот видите, – он показал на бумагу, – здесь написано: суд будет двадцать пятого октября, через месяц, в суде Ливерпуля. Но вы, вероятно, к тому времени уже уедете, поэтому сумму штрафа назначат без вас и пришлют вам оповещение по почте. Там и будет указана сумма.

– ???

– Да, – пожал плечами коп, – система не совершенная, но это Нью-Йорк, а не ваша продвинутая Калифорния.

Я согласился.

– Действительно, в Калифорнии методы обворовывания народа в учёт казны упрощены до предела…

Коп постучал пальцами по двери.

– Я бы не стал так говорить. У вас превышение на семнадцать миль. Но в первый раз я вас простил и выписал вам как за превышение до десяти миль. Поэтому штраф будет раза в два где-то меньше.

Он меня ПРОСТИЛ. Я чуть заметно поклонился богу полицейских, что мне попался такой благородный коп.

И подумал, символично ли то, что штраф я получил в американском городе Ливерпуль, штат Нью-Йорк? Ведь в настоящем Ливерпуле, много лет назад, мы переходили улицы, вжимая головы в плечи и беспорядочно оглядываясь во всех направлениях. Я сразу сказал нашей компании, что если мы живыми вернёмся домой, это уже можно будет считать достижением. Но тогда прав у меня ещё не было, и я к ним, собственно говоря, не стремился.

Потом я немного эмигрировал, туда-сюда, и наконец вернулся в Беларусь, где открыл для себя магию убера – чуть ли не личный водитель. И как бы я не любил сам водить машину, мне понравилось гораздо больше сидеть, раскинувшись, на заднем сиденье. Законопослушный водитель едет на заднем сиденье такси – кайф! Помню одного своего бывшего друга, талантливого музыканта-алкаша, по совместительству предпринимателя и немного мошенника, который из клуба в клуб передвигался исключительно с помощью своего водителя. Собственно, на это у него были свои причины: он почти всегда был под шофе. Выглядело это солидно, нам тогда было по двадцать лет, а у Э., возившего, по его словам, партии огромных денег через границу и получавшего с этого мзду, было личное такси с весёлым и толстым водителем, который терпеливо ждал своего начальника везде часами, без устали.

Я немного завидовал Э. Мне тоже хотелось личного водителя, только было непонятно, куда я буду с ним ездить и главное – зачем. Так и не ответив на эти вопросы, я оставался без прав до того возраста, когда не иметь права уже начинало считаться странноватым. Впрочем, даже тогда я не стал бы их получать, но меня к этому вынудили два обстоятельства: 1. мне надо было ездить на съёмки свадеб и 2. я хотел путешествовать.

Спустя эмиграцию я два года с чем-то проездил в Минске на убере. Но вскоре на горизонте забрезжила мечта проехать Америку, все штаты Америки, и тут я понял, что на такси это сделать пока что морально не готов. Я снова сел за руль. И теперь, проехав больше тридцати штатов, смотрел в глаза бесстыжего копа с усиками, который решил словить свою жертву вот так, как любят у нас, – из-за угла.

– Спасибо, – сказал я неуверенно с вопросительной интонацией.

Коп ушёл, оставив меня наедине с длинным чеком, назначенным судом и неопределённой суммой, которой я только что лишился. «Я это так не оставлю», – зачем-то подумал я и покатился по улице как раньше – вертя головой, изучая обстановку, со скоростью чуть меньше обозначенного ограничения.

2890 км

Я вышел прогуляться по парку у Ниагарского водопада, но мысли мои занимало другое.

Кажется, некое существо проникло внутрь автопалатки и теперь чуть ли не каждую ночь, в тот самый момент, когда я проваливался в приятный тягучий дрём, начинало бесцеремонно ходить у моей головы. Я тут же просыпался, прислушивался, замирал – ничего. Может, показалось? Снова начинал засыпать, и в самый неподходящий момент дурные шорохи, конечно же, продолжались.

Мне кажется, что эмпатия в людях особенно хорошо развивается тогда, когда их помещают в невыносимые условия. Например, я теперь стал хорошо понимать заключённых, которых пытают депривацией сна. Или страдающих бессонницей, которым раньше всегда хотелось крикнуть: «Да забей и спи, как человек!»

Только вот просто так забить, оказывается, не всегда получается. Особенно если ночью по твоему спальнику иногда пробегает какое-то животное, какое – неизвестно, и животное ли это вообще? Ты вскакиваешь как ошпаренный, обшариваешь палатку и ничего – никого – не обнаруживаешь. Хотя в одну из этих страшных ночей я увидел у себя на плече тёмный силуэт мышиной морды, но это вполне мог быть и сон.

Сразу скажу, что я так и не выяснил, что это было. Моя разгулявшаяся фантазия на грани с шизофренией или какие-то жучки, может, термиты, хер их знает. Может, мышки, но это вряд ли, хотя, пожалуй, могли быть и мышки, только снаружи палатки. Или всё-таки внутри, но быстро прятались, когда я принимался их искать с мыслью о варварском убийстве…

Короче, бессонница продолжалась около недели. Я проверил матрас, постирал бельё и спальники, высушив их в режиме «extra hot», чтобы всё живое, что могло оказаться внутри, живым быть перестало, заклеил изолентой щели внутренней обивки, проверил каждую трещинку, каждый шов. Я спал с берушами и без, принимал валерьянку, чтобы избавиться от навязчивых мыслей и последующей тахикардии, медитировал, визуализировал и прочее и прочее. Внезапно для самого себя я превратился в шизотерика.

Мрачные настали времена, думал я. Казалось бы – путешествуешь и путешествуй, а вот нет. В итоге страх каких-то неведомых сущностей в палатке перерос в страх самой бессонницы, что совсем уж плохо и, безусловно, сказывается на психике. Первые две ночи так и было. Я каждый раз погружался в кромешный ад, где недвижимо лежишь на протяжении восьми часов в постели, не знаешь, что думать и как быть, знаешь только, что нужно, чтобы как-нибудь побыстрее забрежзил рассвет и можно было встать и забыть об этом чёртовом сне на ближайший день.

А после Ниагарского водопада, отчаявшись после стольких ночей без сна, я купил масло лаванды и окропил им внутренности палатки. В интернете писали, что оно хорошо отпугивает грызунов всевозможного пошиба. В эту ночь всё было тихо, и я выспался, как ребёнок.

В конце концов я остановился на тридцати каплях кавы, разбавленных в сто граммах воды, принимаемых за полчаса до отхода ко сну. Впервые о каве я узнал, когда весной приехал во Флориду. Я праздно бродил по Холливуду и Майами и везде натыкался на вывески «Кава-бар». Сначала думал, что кава – это в смысле какао, что-то вроде нового тренда на этот напиток. Странно только, что под какао открывались целые заведения. Но ещё более странным было то, какие люди выходили из этих баров. С дредами, до неприличия расслабленные и умиротворённые, а за их спинами раздавались звуки ритмичного рэгги. Как-то раз я оказался в таком месте – мы собирались устроить дружеский турнир по шахматам. По углам бара были раскиданы тела в самых нелепых позах. Они неморгающим взглядом смотрели на экраны своих телефонов или лежали с закрытыми глазами, почти не разговаривали друг с другом, выглядели отсутствующими, как героиновые торчки или фанаты опиума.

– Попробуй, это отличный напиток, – рекомендовала мне барменша Юля, а я выставлял вперёд правую ладонь, как на советском плакате против пьянства, и заказывал обыкновенный китайский чай.

Юля с непониманием на лице и равнодушием в жестах заваривала мне улун. И я шёл играть в шахматы.

Я сразу понял, что за кава-движением во Флориде что-то стоит, но непонятно было что.

​Оказалось, что кава – это растение из Полинезии (некоторые утверждают, что из Меланезии, впрочем, какая разница), которое издревле употреблялось в качестве расслабляющего дурманящего средства. Но пробовать его я по-прежнему не решался. Я с содроганием вспоминал шалфей, который в своё время был абсолютно легален в Калифорнии и который от одной затяжки уносил меня так далеко, что порой трудновато было вернуться.

Но тут, сами понимаете, я стал заложником обстоятельств. Вернее, заложником невидимой мыши или жука или чего-то там ещё. Кава снова замаячила на горизонте. Я стал замечать, что её совершенно без проблем продают в продуктовых магазинах, и где-то в горах Вермонта купил себе небольшой пузырёк.

Кава уносила не так далеко, как шалфей. Она медленно погружала в царство Морфея, где не было ни крыс, ни жуков, ни тревог, ни фантазий. Каждый день я уменьшал дозу на несколько капель, чтобы в ближайшем светлом будущем уйти от этого костыля для сна и снова начать спать – без учащённого пульса, видений или вспомогательных средств вроде кавы.

Не знаю, помогла это кава или всё-таки ароматическое масло лаванды, разлитое по полу автопалатки, но шорохи со временем исчезли, а сон нормализовался. А может, всё дело в окроплении водами Ниагары, сложно теперь уже сказать наверняка.

Снова появилось разделение суток на даты, ночь вновь обрела смысл.

P.S. В тот же день, когда я написал эту заметку, я опять не смог заснуть, и эпопея с бессонницей продолжилась. Сглазил?

​Дул сильный ветер, по прогнозу передавали снег. Я подъезжал к границе с Северной Дакотой и остановился посмотреть, как пасутся на прериях коровы. Номер 8219 стоял поодаль от остальных и меланхолично жевал траву у колючей проволоки. Трава была жёлтая, и ветром её преминало к земле. Можно было видеть, как по полям волнами бежит ледяной воздух приближающейся зимы.

За час до этого я разговаривал с мамой. Она спросила, куда загоняют на ночь этих коров, а я не нашёлся, что ответить. Не знаю. Может, никуда и не загоняют? Здесь пастбища огромные, поля уходят за горизонт. Хотя где-то обязательно они утыкаются в забор из колючей проволоки, по периметру огораживающей территорию. Коровам дают есть, разрешают ходить, но последние по-прежнему остаются в заточении дакотских пустошей.

Номер 8219 поднял на меня глаза. Они были тёмные, но живые, как у человека, и влажные. Я поздоровался с ним вслух и сказал: «Куда ты пойдёшь этой ночью?» И сам же нервно усмехнулся. Кажется, я даже разглядел его ресницы. Свинцовые, с парой нетающих снежинок. Номер 8219 посмотрел на колеблющуюся траву и опять на меня, как будто хотел что-то сказать, а потом снова принялся жевать, чуть повернувшись ко мне боком. Вряд ли он знает, куда пойдёт этой ночью. И уж тем более где окажется после того, когда за ним придут с фермы.

​3000 км

Сижу в японско-китайско-тайском ресторане на берегу озера Эри, внимательно жую шумаи с креветками (типа наших пельменей) и со смешанными чувствами вспоминаю недавний случай.

В курортном городке, где на многие мили вокруг не было даже нормальных туалетов, я внезапно наткнулся на цивилизованный магазин. Это сразу вызывало моё одобрение. Там продавалось всё, что я не видел со времён моего лета в Нью-Йорке: благовония, индийская одежда, эзотерика, кристаллы на любовь, финансовое благополучие и богатырское здоровье, йога-коврики из каучука и пробки, органические продукты с частных ферм из освящённой земли – в общем, сплошной великолепный нью-эйдж. Это внезапное открытие настолько меня ослепило, что я набрал всего, включая кристаллы, пузырёк кавы и еду, еду, ещё раз еду. А вечером на кемпинге приступил ко вдумчивой дегустации.

Не помню, каким по счёту было это блюдо, но я открыл очередную упаковку салата, запустил в неё вилку и уверенно отправил еду прямо в рот. И, жуя, насторожился. Текстура была слишком необычная, незнакомая и в то же время всё-таки знакомая и обычная, как занесённая пылью времени давнишняя любовница. Пока рука тянулась к упаковке, чтобы уточнить ингредиенты, я проглотил порцию и прочитал этикетку с крупной надписью: салат С КУРИЦЕЙ.

Вегетарианцем я стал в 2017 году, из соображений здоровья. Помню, как удивлённый ходил по городу, спустя месяц наблюдая необычные эффекты новой диеты: цвета как будто кто-то сделал вдруг насыщенней, звуки острее и приятнее, а в душе разливалось вселенское умиротворение… Но чтобы окончательно не вылететь в астрал, я всё же продолжил время от времени заземляться, употребляя морских гадов, то есть всё-таки по строгой классификации я, получается, был пескетарианец, но это неважно. Важно, что впоследствии меня не раз пытались зачем-то напичкать мясом, и всё время за секунду до катастрофы я избегал ужасной участи, оставаясь невредимым, девственным пескетарианцем. Пробовали мне скормить и харчо с говядиной, и какие-то пирожки со свининой, и якобы вегетарианские котлеты, но с фаршем кролика, я уже всё и не упомню.

Тут же внезапно я ощутил давно забытый вкус мяса на языке, эти куриные прожилки, ощущение чьей-то внезапно оборвавшейся жизни. Я удивился, потому что меня не стошнило. Более того, краски мира не поблекли, звуки горлового пения пьяных мужиков на харлеях рядом не сделались тише и тому подобное. Курочка, короче, оказалась ничего, хоть есть её я дальше и не стал, а отправил салат целиком в мусорку.

Откровение заключалось в том, что мясо я съел и ничего в этом мире не пошатнулось. Я всё ещё я, мясо всё ещё мясо, и я по-прежнему верю в пескетариантсво. Но я с ужасом подумал, что так, должно быть, люди и возвращаются к убийству животных: однажды не посмотрели на этикетку и вот уже завтра снова жарят куски мертвечины на гриле. Эта грань тонка и опасна, как ножки вашей бывшей. Оступиться может каждый.

Я как-то заехал пообедать в вегетарианский ресторан. Разговорились с молоденькой официанткой. Выяснилось, что она бросила вегетаранство пару лет назад.

– Как так? – удивился я.

Она печально пожала плечами.

– Стало скучно, вот я и взялась снова за мясо.

Это была не первая история про обращение в мясоедство, которую я слышал, но каждый раз я не переставал недоумевать. Для меня это всегда звучало так, будто человек ездил-ездил на своём порше, пока ему не надоело и он снова не пересел на родную ладу. Никакого снобизма и высокомерия, я уважаю всех, даже бедных мясоедов на разваливающихся ладах.

Чтобы убедиться, что мои самовнушённые суперсилы никуда не пропали, я после ужина вышел на высокий берег озера Эри и стал наблюдать за закатом. Охровые надрезы в небе постепенно всё больше наливались кровью и медленно следовали вниз за сонным солнцем, а волны на скорости разбивались о камень берега и превращались в миллионы разноцветных капель. Мне вдруг почему-то стало жалко рыб. В лицо подуло собственными двойными стандартами. Может, подумал я, пора пересаживаться с порше на что-нибудь поглавнее?

3830 км

Позвонила мама.

– Павлик, ты осторожнее будь в Детройте. Мы с папой тут передачу посмотрели. По рейтингу он худший город в штатах. Нищета, криминал, наркоманы.

В принципе, под это описание подпадает много городов Америки. Но Детройт, наверное, в особенности. За процветанием всегда следует упадок, а за пиком автомобилестроения – здания с заколоченными окнами и опустевшие улицы, безработица и дурные намерения людей. Меня предостережение мамы не удивило, но в Детройт я всё равно хотел заехать, дабы убедиться, что мог в него и не заезжать.

Потом позвонил папа.

– Павлик, мы с мамой тут одну передачу посмотрели…

– Нищета, криминал, наркоманы? – продолжил я.

– Вот именно!

Я пообещал, что буду. Мне кажется, с возрастом забота родителей о своих детях только крепчает, чересчур и сверх меры.

– Хорошо, хорошо. Машину буду парковать только на солнечной стороне улиц и отходить от неё буду не дальше чем на сто метров, при этом с собой у меня всегда наготове будет перцовый баллончик, а в кармане на всякий случай два охотничьих ножа.

Папа сказал, что это не смешно. Мама подтвердила.

– Ладно, – кивнул я, – это действительно не смешно. Буду осторожным, – и, не выдержав, добавил: – Куплю бронежилет, машину припаркую за городом, а в центр доеду на арендованном самокате, который предварительно застрахую.

В телефоне послышались гудки.

В Детройт я приехал, конечно, уже настороженным. Взглядом искал подозрительных негров, мошенников, плохой погоды. Как назло, светило солнце и по улицам ходили одни белые в строгих отутюженных пиджачках. Может, город перепутал?

Парковку нашёл недалеко от даунтауна, крытую, с ложным ощущением безопасности и таксой в десять долларов за два часа. Заспанный индус выдал мне кусок пожелтевшей бумажки с циферкой 341, где я прочитал напечатанное мелким шрифтом: «За кражу и порчу имущества и/или автомобиля руководство стоянки НИКАКОЙ ответственности не несёт».

Из общей картины благости и умиротворения выбился только один эпизод, когда я зашёл в магазин за жидкостью для линз, стал в очередь и негр передо мной обернулся, махнул у меня перед носом пачкой чипсов и непринуждённо спросил:

– Парень, купишь мне эти чипсы?

Я пару секунд внимательно на него смотрел и, подумав, сказал:

– Нет.

Во всех книгах по успеху говорят о том, что нужно учиться отказывать людям. По-моему, в таких ситуациях учиться этому проще всего.

Если не считать качество воздуха, о котором мне каждые десять минут приходили на телефон уведомления: «Внимание! Плохое качество воздуха!», то центр Детройта оказался прекрасным уютным местечком. Великолепные небоскрёбы под двести метров из кирпича, модные барчики-кафешки, арт-галереи, переулки с фресками, в меру улыбчивый мичиганский народ. Мы созвонились с родителями по фейстайму.

– Ну, где ваш криминал? – воскликнул я.

А криминала не было. Либо он, как ночные животные, спал и выжидал подходящий момент, чтобы выйти в полночь на промысел. Река Детройт мерно текла вдоль берегов, унося вдаль нечистоты, прибрежные заводы надрывно пыхтели чёрными клубами дыма, а я шёл по променаду, любуясь пароходом «Принцесса», пока не дошёл до здания «Дженерал Моторс».

Внутри на экспозиции были представлены редкие машины, среди которых, например, был Шевроле Астро шестьдесят седьмого года производства. Высота машины – мне по колено, в салоне руль – как будто выдрали из космического корабля, зеркало заднего вида – из-за отсутствия окна сзади оно представляет собой дырку в крыше, в которую вмонтировано зеркало, поэтому, чтобы увидеть, что сзади, надо в положении полулёжа всего лишь посмотреть вверх. Я подумал, что же у нас было в шестьдесят седьмом году. Хрущёв, пятиэтажки и пионерские галстуки? У нас был, правда, Гагарин, ещё в шестьдесят первом, зато остальная страна находилась в стабильном упадке и отчаянии. В то время как в Америке уже вовсю клепали таких монстров на колёсах, закидывались ЛСД, сочиняли рок-н-ролл, пускали метро над автомагистралями и от всей души боготворили демократию. И, конечно, планировали между делом слетать на Луну.