Мураками пишет: «Чем с большей лёгкостью любой из нас делается ньюсмейкером, комментатором или экспертом, тем тревожней и бездумней становится мир».

Что ж, хочу всех нас с вами поздравить. Получается, живём мы теперь в самом тревожном и бездумном мире.

Читаю «Жжёный сахар» Авни Доши, вошедший в шорт-лист «Букеровской премии» этого года, и думаю, о чём написать свою следующую книгу. Обычно меня мало интересуют премии, но тут понравилось название – «Жжёный сахар», сразу вспоминаешь детство и ложки, в которых мы плавили сахар над плитой.

Я падок на хорошие названия и обложки. В принципе мне можно втюхать что угодно, даже «Майн кампф» или Маринину, если снабдить их красивой обложкой.

Вообще я немного удивлён, потому что очень мало современников, которых я могу читать и которые бы мне нравились. Я могу читать Олю Бешлей и Таню Замировскую. Кого ещё? Да почти никого. Вот теперь ещё и Авни Доши могу. Может быть, я могу её читать, потому что стиль очень напоминает Паланика, которого я прочитал, ещё будучи студентом. Этакий лёгкий Паланик, перенесённый в реалии индийского быта, без жести и ужасов про младенцев.

Кстати, во многих книгах Паланика обложки были откровенно не очень, и я всё равно их с удовольствием читал. Наверное, потому что в мягкой обложке? Я терпеть не могу твёрдый переплёт…

Между прочим, «Жжёный сахар» – пример наиубогейшей обложки, да ещё и твёрдый переплёт. Именно поэтому я купил её в электронной версии.

По моим оптимистическим прогнозам, понадобится ещё пару месяцев, чтобы закончить работу над последним романом, а в голове уже копошатся мысли о следующем. Я тезисно вписываю в заметки то, о чём можно будет написать и как именно будет происходить написание. Один из пунктов, например, звучит так: «Без матов», – но я пока что не уверен, что получится.

Я думал, кассирша меня соблазняет долгим томным взглядом, пока через пару секунд она не сказала: «Наденьте, пожалуйста, маску».

Что немедленно напомнило мне об отсутствии личной инициативы и какой-либо ответственности у большинства, с кем меня ежедневно сталкивает жизнь. Я как-то недавно покупал цветы. В букете оказалось восемь бутонов. Я человек суеверный, поэтому через две минуты пришёл обратно.

– Хочу вернуть букет, — сказал я.

Две женщины за прилавком бросились меня уговаривать взять другой, но другие мне не нравились. Тогда одна начала сбивчиво что-то тараторить про то, чтобы я приходил завтра, когда здесь будет бухгалтер, а ещё лучше послезавтра, когда он точно здесь будет, тогда они смогут всё сделать, оформить возврат и так далее, а так они бессильны, вернуть только что вручённые им деньги не могут и вообще не положено. Я терпеливо смотрел на часы. Вторая, ещё пару минут назад уплетавшая в соседней каморке доширак, выскочила оттуда как ошпаренная и принялась яростно кивать и поддакивать первой, мол, видите, она вам всё правильно говорит, а вы тут какой-то возврат хотите, ишь ты, купили значит купили!

– Я просто хочу вернуть этот чёртов букет, – повторил я, спокойно смотря им в глаза.

Последовал ответ, который обычно приводит оппонента в тупик, а из тупика один выход – развернуться и уйти, ничего не добившись:

– И что мне, по-вашему, делать?

Они хотели, чтобы я сказал им, что делать. Но я уже сказал до этого, поэтому применил ещё более тупиковую тактику: продолжил молча, не произнося ни слова, на них смотреть.

Смутившись отсутствием реакции, они что-то заговорили наперебой, начали задавать вопросы, не получая ответов, то и дело срывались на крик, но когда ни одна из провокаций не сработала, первая женщина опустила плечи, достала из кассы деньги и со вздохом положила две бумажки на стол. Я отдал букет, забрал деньги и ушёл.

– Смотрите, это в первый и последний раз! Я вам обещаю, больше такого, когда вы придёте, не будет! — кричала мне вслед первая.

А вторая добавляла, погромче, чтобы мне хорошо было слышно:

– Это ж надо, какой нахал!

Мне кажется, они не в курсе, что в городе точек продажи цветов гораздо больше одной. И вообще странно, почему они решили, что я сюда вернусь?

Я думал, зачем был весь этот спектакль. Папа предположил, что сделать возврат было бы добровольным проявлением личной ответственности. А кому хочется проявлять ответственность? Ещё и добровольно. Наш человек ждёт чётких инструкций свыше, как лучше жить и как жить не надо.

Но, по крайней мере, они не попросили меня надеть маску.

И если завтра всем кассирам объявят, что отныне покупатели ни в коем случае не должны быть в масках, то все тут же с облегчением бросятся это исполнять, даже не задумываясь о деталях. А сегодня пока просят их надеть. Даже те, кто раньше, возможно, с пренебрежением называл маски «намордниками» и смеялся над теми, кто их носит.

Я забрал свой чай.

Надо научиться отличать флирт от испытующего взгляда на того, кто не соблюдает общественные нормы.

Неоднозначное понятие. Если оглядеться, то становится очевидным, что дрёма не единственное неоднозначное понятие. Что всё вокруг и есть – дрёма. И для кого-то это мочка у кнутовщика, для кого-то растение, а для кого-то – сладкий полусон, из которого так не хочется пробуждаться.

Я не большой поклонник Воннегута, но тут в одном предложении ему удалось довольно неплохо описать состояние многих писателей: «Садясь писать, я чувствую себя словно безрукий и безногий инвалид с карандашом, зажатым во рту».

Такое бывает и у меня, хотя не так уж часто. Наверное, надо этому радоваться. Я радуюсь. Обычно я чувствую себя либо на подъёме, потому что выпил уже чашку крепкого чая, либо немного подавленным, потому что не знаю, о чём буду писать дальше.

Эта подавленность и есть та словесная импотенция, которую Воннегут осторожно называет «инвалидностью».

Но есть и вторая ситуация.

Это состояние творческого оцепенения больше характерно для тех моментов, когда ты эмоционально истощён и вместо того, чтобы шлёпать по задницам хихикающих манекенщиц, ты, как истинный стоик и извращенец, сидишь в одиночестве перед экраном и пытаешься выдавить из себя хоть несколько связных предложений. И, конечно, ничего из этого не получается. С каждой минутой ты только больше и больше себя насилуешь, погружаясь в отчаяние и доходя до апогея, когда наконец плюешь на всё и идёшь в одно рыло жрать бурбон.

Не надо так. Не надо насилия и крайних мер. Может, у Воннегута были свои способы. Может, ему нравилось это состояние текстовой инвалидности, как знать. Все мы немного того, что уж тут. Может, он испытвал нечто подобное каждый раз, как садился писать, даже после чашки чая.

Так или иначе, состояние это знакомо почти каждому, кто ежедневно орудует словом.

Раньше я злился и бросался в людей твёрдыми предметами (я же не пью), а потом немного зачиллил и встречаю теперь оцепенение распростёртыми объятиями, как старого друга, с которым мы немного погудим, а наутро я беспощадно выставлю его на улицу.

И тогда я снова сажусь писать.

Один из жутких снов, которые меня преследуют, – это что на третий день стоического голодания я вдруг забываю, что голодаю, и случайно съедаю яблоко. А потом стою, как дурак, и озадаченно чешу затылок.

Но кошмар похуже – это когда на пятый год вегетарианства кто-то подсовывает мне в суп говядину (такое было).

«Дорогое “Эксмо”!

Пишет вам белорусский писатель, Павел Терешковец. В мои руки недавно попала книга Мураками «Писатель как профессия», вышедшая в вашем издательстве. Содержание книги прекрасное, но моё сердце обливалось кровью, когда через страницу взгляд спотыкался об очередную орфографическую или пунктуационную ошибку.

Понятно, что издательства – это в первую очередь бизнес, но, кажется, бизнес не должен идти в ущерб качеству, иначе читатель может решить, что издательство на него плевать хотело, и в долгосрочной перспективе ничего хорошего такой подход бизнесу не принесёт.

Тут, конечно, два варианта: либо книга выпускалась в спешке и корректору не дали достаточно времени для вычитки рукописи, либо корректор настойчиво пропускала в школе уроки русского языка, но тогда встаёт вопрос: как же такое уважаемое издательство наняло его на работу?

Это иронично, когда даже книга, посвящённая литературе, языку и писательству, выпускается в столь сыром и неподготовленном виде. Я с недоумением сам себя спрашиваю: как «Эксмо» может так халатно и небрежно относиться к издаваемым книгам? И не нахожу ответа…

Не знаю, единственный ли я, кто вам написал по поводу этой книги (хочется думать, что нет), но, как по мне, это попахивает фиаско. Я сам в этом году присылал в вашу редакцию свой роман и с таким письмом, вероятно, рискую попасть в некоторый «чёрный список», если он вообще существует, но не написать об этом для меня, как ещё и рьяного читателя, просто невозможно.

Хотелось бы, чтобы это письмо не затерялось в бесконечном потоке емейлов, а дошло как минимум до редакторов издательства, потому что только так на ситуацию кто-то сможет повлиять. Надеюсь, ваши будущие книги так читателей не разочаруют».

Такое горячее неравнодушное письмо я написал и отправил издательству «Эксмо» @eksmo в прошлом месяце. Мне как-то сказали, что в предыдущей жизни я был ярым альфонсом, а когда в тяжкие моменты жизни приходилось всё-таки работать, то работал настолько плохо, насколько это вообще возможно для человеческого существа. Поэтому в этой жизни мне почти постоянно попадаются те, кто так же работает спустя рукава. Или не работает вообще, делая вид, что впахивает не покладая рук. Я научился спокойно к этому относиться. Но когда дело касается литературы, то уж извините, я по-прежнему не выношу безалаберности.

Вот что мне ответило издательство:

«Добрый день! Спасибо, что сообщили нам об ошибках. Нам жаль, что так произошло.

Информация будет передана в редакцию.

С уважением,
Издательство “Эксмо”»

Вы понимаете теперь мою фрустрацию. И я специально употребляю это слово, потому что оно ближе русского аналога передаёт моё угнетенное отчаяние, посетившее меня после прочтения книги, и уж тем более ответа.

Очень хотелось ответить, что заканчивать формальные отписки фразой «с уважением» – это как минимум оксюморон и ещё более как минимум форменное издевательство, но сдержался. Потому что ответивший в следующей жизни всё равно сам столкнётся с понятием кармы. Уверен, для него (неё) это будет целым открытием.

Зато если теперь меня спросят, почему издательское дело у нас в таком плачевном состоянии, мне достаточно будет просто показать в одной руке перевод книги Мураками, а в другой – отписку издательства «Эксмо».

После такого начала трудно будет остановиться. Хорошо, что впереди выходные. Плохо, что их всего два.

Кому интересно, это «Белый тигр» Аравинда Адиги. Это вторая подряд книга лауреата Букеровской премии, которую я, кажется, читаю с удовольствием. Может, эти премии – не такое уж и говно?

Хотя ничего не обещаю. Я ведь только начал.

Бронировал тут билеты и читаю – самым мелким шрифтом и в самом конце страницы, конечно же, – буквально следующее:

«К перевозке, имеющей пункт назначения или остановку не в стране отправления, может быть применена Варшавская конвенция, которая в большинстве случаев ограничивает ответственность перевозчика за смерть или повреждение здоровья пассажира и за утрату или повреждение багажа».

Не знаю, кто придумывал Варшавскую конвенцию и зачем, но участвовать в такой перевозке и иметь пункт назначения не в стране отправления как-то сразу перехотелось.

Но самый капец, конечно, – это когда заходишь на сайт издательства купить электронную книгу, а там написано: «Нет в наличии».

Ну что я могу сказать… Хорошо хоть, не написали «Тираж распродан».

Пока я был в зале ожидания, скрипнула дверь и невысокий мужичок в очках, на секунду всунувшись, наклеил внутри объявление. Дверь захлопнулась, мужичок ушёл. Я подошёл поближе и прочитал: «В связи с обострившейся ситуацией УБЕДИТЕЛЬНО просим надевать маски!»

Ко мне приблизился второй после меня и последний человек в посольском зале ожидания. Он заговорщически прошептал:

– Ты видел?

– Что? – спросил я.

– Ну, объявление.

– А, ну да. Их скоро начнут вместо обоев наклеивать.

– Да нет, мужика, который клеил, видел?

Парень странно ухмылялся. Я напрягся:

– Ну… видел вроде.

– Так он же, сука, без маски был!!! – воскликнул парень, от восторга стукнув кулаком по своей ладони.

И я вспомнил: точно, без маски. Эх, Кафка, Кафка, зачем же ты так рано скончался? Весь самый кайф, всё самое откровенно тупое и абсурдное, происходит сейчас, в пандемию. Мир сходит с ума элегантно и красиво, такая ебанутость, вот как теперь, ему очень к лицу.

Очень-очень. Даже кажется, что в мире не должно и не может быть всё в порядке. Он должен плавно, километр за километром исчезать под толщей плавящегося льда. Тогда всё будет окей. Тогда человек, подобно тараканам, пережившим в своё время пять великих массовых вымираний, выживет. Потому что в раю нам становится скучно.

Обожаю маркетологов. Сегодня на пачке с цикорием прочитал, что он «вегетарианский». Большая такая гордая надпись на лицевой стороне упаковки.

Ха!

Теперь вот прямо чешутся руки найти и попробовать цикорий невегетарианский – видимо, с кусочками говядины, бекона, курицы или, может, даже утки, чем чёрт не шутит.

— А давайте сегодня с мелиссой? — предложил я в форме вежливого вопроса, на самом деле не спрашивая, а утверждая.

— Не можем. На сегодня вы записаны на можжевельник.

— То есть как на можжевельник? В смысле, как не можем?

— У вас по расписанию — можжевельник, — объясняет женщина, наполняя колпачок тёмно-синей жидкостью из пластмассовой бутылки.

— Стойте, стойте, — пытаюсь остановить её я, но бессилен, потому что лежу в ванне оздоровительного санатория и на мне нет ничего, кроме тонкой полупрозрачной ткани на причинном месте. Такая моя уязвимая позиция делает женщину по умолчанию главной, хотя на самом деле за процедуру плачу я, а не она.
Короче, всё сложно.

— Стойте, — говорю я полужалобно, — я можжевельник уже пробовал. Зачем мне опять можжевельник? Или у вас только можжевельник?

— Нет, у нас не только можжевельник, — её губы скрыты маской, таким же куском ткани, каким теперь прикрыт мой пах, но, по-моему, под маской она шепчет другое: «Мальчик, заткнись, и дай мне налить этот чёртов можжевельник в ванну!»

— А что у вас есть ещё?

— Есть лаванда, мелисса, апельсин… — неохотно отвечает она.

— О! — радуюсь я. — Значит, мелисса всё-таки есть! Несите!

— Я же вам говорю, мы не можем…

— Почему не можете? — перебиваю я.

— Это вам надо спуститься вниз, на медресепшен, и там поменять можжевельник на мелиссу.

— Мне надо?

— Молодой человек. У нас тут таких, как вы, ещё очень много. Нет времени. Вы хотите, чтобы я всё бросила и побежала на медресепшен?

— Я хочу, чтобы вы добавили мне в ванну мелиссу. Это всё, что я хочу.

— Хорошо! — она звонко хлопает колпачком о ванну. — Хорошо. Я всё брошу… — она уходит, и остальное я слышу уже затихающим бормотанием: — …и пойду менять вам можжевельник на мелиссу. Больше мне делать нечего, поэтому, конечно, я всё сейчас брошу и буду менять всё, как все пожелают…

А я тем временем остаюсь один — с тряпочкой между ног и тёплой водой вокруг тела.
Из-за шторки слева выбегает другая. Она подхватывает колпачок, тот, которым предыдущая женщина хлопнула о ванну, и начинает доливать в него жидкость — из бутылки с надписью «МОЖЖЕВЕЛЬНИК».

— Что вы делаете? — спрашиваю я в ужасе.

— Это? — она смотрит на меня, потом на колпачок. — Это можжевельник.

— Спасибо, я вижу, что это можжевельник! Но я хочу мелиссу. Можно всё-таки мелиссу, а не можжевельник?

— Но мы не можем…

— Что вы не можете? — я привстаю на локте из воды. — Что вы не можете?! Поставьте этот можжевельник обратно и идите брать мелиссу! Мне нужна мелисса! — Я в истерике. У меня повышается давление. В глазах темнеет.

— Давайте завтра, а? — предлагает женщина, продолжая наполнять колпачок. — Завтра сразу идите…

— …на медресепшен, да, я знаю, нужно идти на ресепшен и всё менять. Но я, как видите, уже здесь, в воде, и на моём детородном органе тряпка — мне встать и идти на ресепшен??
Молчит.

— Просто налейте сюда мелиссы, — говорю я, успокаиваясь. А сам думаю: «На кой чёрт мне сдалась эта поганая мелисса?»

Женщина ставит колпачок на бортик и исчезает за шторкой. Я слышу её удаляющийся хрип: «Хорошо, всё брошу и пойду на ресепшен, мне же больше делать нечего…» В это время справа снова появляется первая. У неё в руках бутылка без этикетки.

— Мелисса? — спрашиваю я.

— Мелисса, мелисса, — кивает она.

Я допускаю, что она меня обманывает. Смеётся надо мной. Просто сходила в соседний кабинет и взяла такой же можжевельник, что в несчастном колпачке стоит передо мной уже битых пять минут.

Я недоверчиво прошу понюхать бутылку. Пахнет мелиссой. Я с облегчением выдыхаю, благодарю женщину, погружаясь в воду, и думаю, что было бы неплохо перечитать труд Карнеги «Как оказывать влияние на людей».

Через пару минут заходит вторая. Я нежусь в водах санатория.

— Ну как? — спрашивает она.

— Прекрасно. Спасибо. Это прекрасно, — отвечаю я, тая в мелиссе.

Женщина собирается уходить, но на секунду задерживается, оборачивается и пристально на меня смотрит.

— Знаете… А попробуйте завтра знаете что?

— Что?

— Панты марала.

— Чего-чего? — переспрашиваю я.

— Панты. Марала. Вытяжка из оленьих рогов. Оленьи рога, знаете?

— Знаю. А что с ними такое? Зачем?

Женщина победоносно улыбается:

— Хорошо влияет на мужскую потенцию. Вам, может, пригодится, — и, высоко подняв подбородок, скрывается за шторкой.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Я регистрируюсь на ПЦР-тест у вас на сайте.

– Ага.

– И тут написано: «Поле "СНИЛС" обязательно для заполнения».

– Ага.

– …а я не знаю, что такое СНИЛС.

– Это страховой номер индивидуального лицевого счёта.

– ???

– Да, это такой страховой номер. Индивидуального лицевого счёта.

– И что мне в этом поле указывать?

– То есть как что? Свой страховой номер, конечно.

– Откуда мне его взять? У меня его нет. Что мне делать?

– Ну, если нет, укажите одиннадцать единиц.

– Одиннадцать единиц?

– Да, одиннадцать единиц.

– Хорошо, спасибо.

– До свидания.

– До свидания.

Вчера в Сан-Франциско видел, как слепая с тростью переходит дорогу на красный свет.

А теперь попробуйте-ка меня удивите.

Все события как будто специально подбираются для меня кем-то свыше. Как будто кто-то знает, что писателю нужна пища, в первую очередь духовная, без пищи он засыхает, как забытая в пустыне речка, и мне эту духовную пищу предоставляют в избытке, а я с благодарностью её принимаю.

Как не быть благодарным, когда выходишь из своего небольшого номера в Дейли Сити, выходишь, тебе в глаза бьёт наиярчайшее солнце, перед тобой расстилается пейзаж из бесконечных холмов и где-то посередине между ними, как зефир, утопает старая концертная площадка «Cow Palace». Ты выходишь на крыльцо совершенно босой и раздетый, разве что на ногах твоих гавайские шорты, а на носу – солнечные очки, чтобы не щуриться. Ты проникаешься своим вегетарианским салатом прямо там – на крыльце и думаешь, какой это прекрасный день, как прекрасно, что поют неизвестные птицы, как прекрасно, что ты – это ты и никем другим быть не надо. Ты всё это думаешь, когда неожиданно распахивается окно соседнего номера, из него высовывается смуглокожая голова, раздаётся какой-то
хрип-сипение, похожий на вой сломанного пылесоса, и в метре от меня в сторону раскалённого асфальта проносится большая бесформенная масса слюны.

Я в оцепенении стою с тарелкой теперь уже безвкусного салата, совершенно растерянный. Как поступают в таких случаях? Делают вид, что ничего не заметили? Уходят обратно в номер? Голова с дредами поворачивается в мою сторону, удивлённо на меня таращится и с итальянским акцентом произносит:

– Оу, сорри, сорри, сорри! Соу сорри, мэн! Айм соу сорри!!!

Моя реакция – истеричный смех. Голова тоже начинает смеяться. Мы оба, я и итальянская голова, просто стоим там на крыльце или подвешены в пространстве окна и смеёмся. Потом голова извиняется ещё раз и снова исчезает в темноте. Окно захлопывается.

Я остаюсь наедине с салатом. Жизнь есть жизнь. Юмор есть юмор. А салат есть салат, и после инцидента он никак не изменился. Он всё такой же салат, как и был до этого. Только мои мысли могут сделать его несъедобным.

Я принимаюсь жевать свою капусту кале с бобами эдамаме дальше.

За время работы над последней книгой я успел прилететь в Америку и забыть, что прошлой осенью в «Волге» был опубликован мой роман «В бреду». Поэтому вдвойне удивился, когда спустя почти год уже в другом журнале, «Урал», обнаружил рецензию на эту книгу.

Я, невинный агнец, хожу по иностранным улицам, с трепетом и ужасом думаю о ста двадцати страницах, которые ещё предстоит отредактировать, смотрю, как растут апельсины и в палатках под мостами ночуют бомжи, – и тут оказывается, что «В бреду» продолжает медленное, но верное путешествие если не по планете, то уж по России точно: от западного истока Волги до самого Урала.

Я начинаю искать, где Урал, чтобы как-нибудь не ударить лицом в грязь, и вместо этого узнаю, что недалеко от меня, в Сакраменто, есть даже улица такая – Volga Way. А вот по запросу Ural выдаёт только автомастерскую в Мехико, специализирующуюся на мотоциклах. Теперь я знаю больше, чем мне было надо.

Рецензия называется страшно – «И скучно, и грустно», и меня тоже поначалу передёрнуло: думал, выпотрошили кишки моей книге. Но оказалось наоборот – кишок ей как будто бы даже добавили. Если вам, как Лермонтову когда-то, скучно и грустно, то почитать рецензию можно здесь.

Ночью проснулся под крики морских котиков с пляжа Морро Бэй. Почему-то сразу подумалось, что так же звучат возгласы вдохновлённой глухонемой проститутки. Типа уууу, ууу, ммммууээ.

Но это точно была не проститутка. Я прислушался: разница всё-таки небольшая, но есть. И опять заснул.

Всех с Новым годом!