Чувство, что ты делаешь говно, никогда тебя не покидает.

Ты можешь писать свою первую книгу, десятую книгу, можешь только начинать в музыкальной индустрии, можешь развешивать в своём лос-анджелесском пентхаусе платиновые альбомы, твои картины могут раскупать на аукционах, а тебя звать на благотворительные вип-вечеринки, о тебе может знать весь свет – и ты по-прежнему будешь сидеть в тихом полумраке своей студии, грызть ногти, покрываясь испариной, и бесконечно думать, какое же ты делаешь говно.

Говно – неотъемлемая часть творческого процесса. Это прекрасное чувство, что ничто создаваемое тобой, не достойно существования, может быть у тебя в процессе создания, до него или после. Но оно обязательно будет.

Хотя варианты есть всегда, даже в этой неблагодарной с первого, второго и третьего взгляда схеме. Вот: либо стойко говоришь себе, что говно – часть твоей жизни и надо её принять, как перманентную инфляцию рубля, либо идёшь на стройку класть кирпичи и думать о вечном.

#полезное

Помните, я вам рассказывал, как почти ни одно издательство так и не ответило на мой последний роман «В бреду», я впал в депрессию, перестал есть, взял в руки бритву?.. Шучу, издательства отмолчались, а книгу мою в итоге опубликовали в известном литературном журнале.

Так вот, если вы писатель или хотите узнать, откуда растут ноги у такой вопиющей, казалось бы, несправедливости, что вот сидишь ты, пишешь каждое слово, потеешь, как собака, устаёшь, как последняя сволочь, выжимаешь себя как тряпку, а в ответ – молчок и ни строчки сострадания, – в общем если вам интересно, почему так происходит, то вот вам разгадка из первых, что называется, рук:

Почему издательства мне не отвечают?
#какиздавать #пишетНастя

Это один из самых популярных и грустных вопросов. Если коротко: потому что авторов куда больше, чем редакторов.

В крупные издательства приходят сотни заявок в месяц. Разбирают их редакторы, перегруженные работой, за которую они чаще всего получают смешные деньги.

Даже если редактор будет рассылать единый шаблон, это займет массу времени. Если вступать в переписку и аргументировать отказы или давать рекомендации ‒ еще больше. Рабочего времени, за которое редактор, разбирающий самотек (входящие заявки), получает зарплату.
Отвечать авторам ‒ долго, дорого, а иногда и крайне неприятно.

Поделюсь своей любимой историей. Я занималась первичным отбором рукописей во Взрослой редакции МИФа и даже честно рассылала шаблоны отказа. Однажды нам предложили к изданию коллекцию писем-треугольничков с фронта. И на вежливый, пусть и шаблонный отказ, я получила такой ответ (цитирую дословно): Идите нахуй!!!

Огромное количество хамства, графомании и нерелевантного контента ‒ тоже одна из причин, почему издательства предпочитают не отвечать в случае отказа. Но хочется верить, что вежливых и уважающих чужое время авторов все же больше :)

Поделиться своим опытом общения с издательствами, а также предложить темы для постов вы можете в нашем чате @alienlitagent 👽

Я хоть уже давно и не пью и, как всякий непьющий, это дело высокомерно презираю, но думаю всё же, что многим здесь это будет знакомо, особенно в утро субботы:

«Каждый раз, как я напиваюсь, мое похмелье — муки совести. Ведь нельзя же без содрогания касаться того, что никак не удается ни забыть, ни припомнить, — вот того как раз, что только подозреваешь за собой»

«Побег», Суламиф Мендельсон

Если писатель перестал выбираться в люди и развлекать вас байками-небылицами, то либо он в депрессии, либо наконец-то взялся за дело.

Три почти года просуществовал в чёрно-белой строго-мраморной палитре, как будто нет на свете ничего серьёзней и как будто мир – это борьба, а сознание – сплошное выживание. Надоело, чёрт возьми. Сколько можно, сказал я себе, сел и за день всё переделал – теперь он оранжевый и весёлый, и, смотря на него, вам не захочется удушиться грязным носком мрачного лесоруба. А заодно там есть все мои рассказы и опубликованные книги.

Смотрите сами: www.tereshkovets.ru

​Люди, мне тут отзыв на недавний роман «В бреду» прислали, и я подумал: среди вас тоже есть те, кто обязательно книгу уже прочёл, – так вот, присылайте мне ваши впечатления в личку, долой сомнения. Мне дико интересно, я сгораю от любопытства и анонимность железобетонно гарантирована! В общем, писатель алчет читательского топлива. Пишите!

Вот примерно с таким же выражением, как у этого дяди ниже, хмуро высунувшегося из поезда, писал я за пять с половиной дней прошлогоднего августа роман «В бреду» и уже тогда был готов к критике или её отсутствию – книга не на широкого читателя, – а тут вот прилетает ещё одна рецензия, и я до сих пор недоумеваю (впрочем, с удовольствием недоумеваю), где помидоры и яйца.

Итак, собственно рецензия без яиц и помидоров от Василия Костырко, ведущего рейтинг «Журнального зала»:

«Автор послесловий к рейтингам ЖЗ должен признать, что довольно редко в рейтинг ЖЗ попадают те, кто печатаются в ЖЗ впервые. Что бы при этом можно было сказать, что дебютант профи, наделен своим личным, уникальным писательским голосом, имеет что сказать и говорит это, как становится ясно после ознакомления с полным текстом романа, вполне внятно.

Здесь, впрочем, есть заковыка.

Роман Терешковца называется вообще-то «В бреду» и по форме представляет собой самоотчет, так скажем, не вполне адекватного (и приятного) человека:

"Я и сам признаюсь, вот: я – нарцисс, причём самый злостный. Как вам такое? А они молчат. Нечего уже добавить. Они сложили крылья и присели на пенёк. Предупредительный выпад – и соперник в растерянности, стоит, как обезьяна, с палкой и смотрит на пальму. Если чувствуете, что назревает драка, решительно вмажьте кулаком себе по зубам – тогда драки не будет. Тогда будет стоматология и Василина Игоревна, и, возможно, дурдом на улице Бехтерева, но драки, повторяю, – не будет".

Таков характер героя. И он настаивает на том, что кем-то иным, не «нарциссом» писатель в принципе быть не может. И хотелось бы, конечно, от такого героя и даже писателя решительно отмежеваться.

Только вот в наших ли это силах?

На уникальность, наличие какой-то неповторимой изюминки претендует каждый из нас. А предъявить по большому счету нечего. И мы не можем в массе своей не заниматься самообманом, приобретая свою уникальность за деньги – в парикмахерских, бутиках, автосалонах, у психологов и коучей.

В этом отношении горе-сочинитель Терешковца просто наше зеркало. Пусть кривое, пусть склонное к гиперболе, но все-таки зеркало.

Вернемся, однако, к роману. Его главный герой – это графоман в бреду. Прямо скажем, крайне рискованный выбор натуры. На начальном этапе чтения героя можно ненароком и с автором перепутать. И, похоже, Терешковец допускает это сознательно.
Ведь невозможно себе вообразить, что у начавшегося таким образом повествования может быть внятный сюжет, что читатель по дороге (по дороге в несуществующий город Гонолес!) будет обманут, что все окажется не тем, чем кажется, то есть не таким уж и бредом, что герою действительно можно сочувствовать, и нас ожидает, выражаясь словами Пастернака, полная гибель всерьез.

Ну, или почти полная почти гибель.

Однако ж все это именно так.

​"Я утёр слёзы и задумался. Было ли у неё до меня много поклонников? Нет – любовников, много ли было? А может, у неё и сейчас их есть? Может, я один из них, один из многих? Это ревность, уверил я себя, не бери в голову. Она удушающа и бесплодна; но нельзя не ревновать лучшее, что есть в этом мире – таков закон. Лучшее всегда идёт рука об руку с самыми низкими чувствами, и с этим надо смириться, если хочешь лучшим обладать. Вдобавок, лучшего, если оно действительно такое, всегда столько, что им не должно быть жалко делиться, потому что колодец этот бездонный и из него черпать можно без конца. Так почему же ты страдаешь? Почему не захочешь разделить её с ближним?

Я бормотал себе под нос, что хочу, хочу, вы меня не так поняли, конечно, хочу её разделить, с кем угодно, только пусть она остаётся моей и ничьей больше. Пусть спит только со мной и только вот на этой овчине, пусть будет моей навсегда и никогда не отходит от меня дальше, чем на метр, – и тогда буду я готов разделить её и с ближним, и с дальним, и с кем ещё захотите разделю".

Грустная, смешная, трогательная, очень неглупая книга. Как собственно и должно быть в литературе и частенько бывает в литературе толстожурнальной, главное в конце, но невозможно без сказанного до.

В.К.»

Если интересно, о чём это конкретно так высказывается Василий, – читайте «В бреду» вот здесь.

Когда текст обретает свою жизнь – это ни с чем не сравнимое, необыкновенное чувство, что-то, наверное, вроде отцовства (не знаю). Теперь уже ты почти ничего не знаешь о своём творении, только догадываешься и гадаешь, пока оно беспринципно гуляет по всем закоулкам и подворотням (переходный период?), водится с кем попало, пробует всё, до чего дотягиваются его длинные руки, а что-то новое о нём ты узнаёшь от третьих лиц, как будто читаешь сводку воскресных новостей о том, как кто-то где-то делает что-то, что никак к тебе не относится.

Так и я сегодня узнал (от восторженной незнакомки в инстаграме) – оказывается, мой текст про эмиграцию «Статус. Как я уехал за океан, пускал пыль в глаза и не сторчался» уже давно путешествует по миру в аудиоформате, озвученный Николаем Нисачевским из «Дискурса» @discoursio. Блудный мой текстовый сын заставил меня остановиться перед сервисом «Фольксвагена», забыть про запись на четыре ноль-ноль и десять минут вдумчиво слушать собственную когда-то написанную историю.

Что ж, сыном я остался доволен. Похоже, переходный период пройден, говно, как говорится, в прошлом, а теперь у него – этап созревания в какую-то мудрую неординарную личность.

Послушать историю можно здесь: https://music.yandex.ru/album/7098561/track/80083532

Проснулся в четыре утра от того, что армия комаров проснулась в четыре утра и с приятным удивлением обнаружила рядом с собой на кровати гору съедобного мяса в виде меня.

Сначала пытался от них спрятаться под одеялом – бесполезно, потому что под таким плотным одеялом, где почти что безвоздушное пространство, не спрячешься ни от кого. Потом полчаса лежал, как дурак, притаившись и выставляя собственные руки в качестве приманки. Полармии, конечно, сдохло в неравном бою, но проблема в том, что ещё половина осталась.

Я бросил попытки перебить кровопийц и в нервном отчаянии уставился в телефон – читать про историю водки, сикеры, ола, кваса, пива и березовицы пьяной, в надежде усыпить себя таким остросюжетным чтивом. Ничего не вышло: алкоголь, даже когда о нём просто читаешь, не на шутку будоражит фантазию.

Тогда я резким движением скинул с себя одеяло и спустился на первый этаж: комары же не настолько умны, чтобы полететь за мной вниз, правильно? Ха, умны они не настолько, да, но умён и находчив мир, который решил в это утро не оставлять меня в покое. Только я начал видеть беспокойный сон, где отважно борюсь с комарами, как кто-то (мама) проснулся в соседней комнате, и пытаться заснуть в зале стало теперь совсем бесполезно (мамы имеют свойство заполнять утренней суетой всю доступную для этого жилплощадь).

Но я не сдался, я же никогда не сдаюсь.

Я пошёл в соседнюю спальню, тоже на первом этаже, но уже с возможностью закрывания двери. Уложил себя на постель, улыбнулся и стал погружаться в тягучую дрёму, в которой с ужасом услышал леденящий душу звук пролетающего мимо комара. Однако ещё больший ужас меня постиг, когда стало понятно, что слышу я его не во сне, а наяву, в этой вот самой спальне! Какой-то комар всё-таки оказался интеллектуалом…

Понадобилось около десяти минут и океан нечеловеческой стойкости и терпения, чтобы вычислить и прихлопнуть бездушного подонка.

И вот уже ближе к восьми воистину удалось вздремнуть – минут так семь с половиной – ровно до тех пор, пока на кухне не зашумел чайник… Уже привычным жестом безнадёги я сбросил одеяло, поднялся и направился в подавленном состоянии и одних трусах пить крепкий чай.

Я ей и говорю: «Продайте, Христа ради!» Она смотрит на меня, оценивая, есть ли у меня деньги. Я на велосипеде, в шортах и без смокинга – откуда у меня деньги? Но она всё-таки рискует.

– Пять рублей! – говорит с насмешкой, как будто это самая дерзкая сумма в мире.

Я смотрю на малину. Как же вдруг захотелось малины! Пять рублей? Да это чуть ли не даром! До дома, правда, ехать ещё час, но я потерплю. И уж когда доеду, тогда не стану себе ни в чём отказывать. Особенно в малине.

Я ехал от святого источника, где испивал из родника воду и трижды окунал своё тело в ледяную купель, немного матерясь от холода. Я уже направлялся домой, когда вдруг у дороги увидел два одиноких перевёрнутых ведёрка. На одном стоял лоток с малиной, на втором – ничего не стояло.

Я огляделся. Вокруг пустота. Только длинная дорога, уходящая в разные стороны, и спорадически возникающие на обочине то здесь, то там хибарки. Малину никто не охранял, и у меня проскочила шальная мысль, но я немедленно от неё отказался: в конце концов, я только что со святого источника.

Через минуту передо мной возникла женщина лет тридцати пяти – пятидесяти, хотя скорее всё-таки пятидесяти. Вид такой, что ей ничего не надо и даже это расстояние, которое она преодолела от неизвестной точки до ведёрка, она преодолела зря. Тогда я и поинтересовался ценой на ягоды.

Как только я начал рыться в карманах в поисках мелочи, её брови взмыли ввысь, а лицо приобрело оттенок сожаления, что вместо пяти она не сказала десять. Но было уже поздно. Я пытался выудить из своих шорт монеты. И тут подумал: стоп, а как я это дело довезу?

– Женщина, – говорю, – малина ж с лотком идёт?

Она смотрит на меня как на полоумного и хохочет:

– Ну здрасьте. С чего это ей вдруг идти с лотком?

Я задумался. Действительно, чего?

– Ну так продайте мне этот лоток! Почём? – спрашиваю я уже дерзко, потому что нащупал пару лишних монет и чувствую теперь, что могу себе позволить лишний лоток в своём доме. Я, кажется, даже нарочно ими пару раз позвенел.

Её реакция меня озадачила:

– Не продаётся, – говорит и задумчиво смотрит вдаль.

– Почему, – спрашиваю, опешив, – не продаётся?

Мне это непонятно. Я пятилетку прожил в Америке. Там всё покупается и всё продаётся. Даже гражданство можно купить. А демократия ведь и к нам пришла, пока меня не было, так что...

– В пакет пересыплю, лоток не отдам, – отрезает не терпящим возражений тоном.

Но я всё-таки слегка возражаю:

– Хорошо, хорошо, – говорю я, – вот вам лишний рубль. За него потом ещё два таких купите.

– Молодой человек, говорю же: не продаётся!

Я чувствую, как на меня накатывает волна изумления.

– Смотрите, – пытаюсь я объяснить на пальцах, – я хочу у вас купить малину, это пять рублей, так?

– Ну, – кивает она безучастно.

– А лоток этот, допустим, в самый неудачный день во время мирового финансового кризиса пятьдесят копеек стоит. Я же даю за него рупь. Двойная выгода!

– Не-не, – машет головой женщина, – мне потом за ними на рынок ехать, туда-сюда, головная боль... Покупайте так.

– Не могу, – говорю, – иначе домой доедет только малиновое варенье.

Женщина пожимает плечами.

– Два! Два рубля! – кричу я в азарте, доставая монеты и уже ничего не понимая.

Ноль реакции. Взгляд в даль, меня не существует.

– Два пятнадцать, – иду я ва-банк, как египетский торгаш в разгаре сделки.

Ничего. Молчит.

– То есть вас не смущает, – уточняю я на всякий случай, пытаясь воззвать к остаткам логики, – что из-за копеечного лотка вы теряете пять рублей прибыли?

– Сынок, мне не до этих вот ваших расчётов. Я уже старая, мне думать вредно. Мне молоко за вредность полагается, – отмахивается она.

У меня другие сведения, думаю я. Пятьдесят – ещё даже не пенсионный возраст, и с юбилеем логика не должна исчезать бесследно. Видимо, я слишком расчётлив. Видимо, пережил в Америке. Тут тебе не Америка. Тут нужно больше души и интуиции, а здравый смысл никого не интересует.

Я прощаюсь и, изумлённый, уезжаю. Без малины, но с мрачными мыслями о том, какое будущее ждёт наше деревенское предпринимательство.

(опубликовано в OnAir)

Две девушки внушительных размеров пришли на утренний пляж, заняли собой два лежака. Думаю: ну, молодцы, солнце худит и калории сжигает. А если ещё из-за пазухи хулахуп достанут покрутить – так вообще, за каждую можно по унции золота без жалости отвалить.

Это я так думаю, пока кролем наворачиваю ярды в воде, – семь километров уже пробежал, теперь вот наворачиваю морские мили. Но это было бы слишком просто и прозаично, если бы всё было именно так.

Ведь навернув, выхожу наконец, обдуваемый ветрами гармонии на берег, окидываю богатырским взглядом окрестности и вижу, не без предсказуемого разочарования, конечно: две девушки всё тех же внушительных размеров напряжённо теперь молчат, потому что со всей сосредоточенностью поглощают полуметровые французские багеты, обпиханные всем полусъедобным так, что оно, полусъедобное это, аж прям свисает по краям, как шерсть облезлой собаки, чуть не волочась по пескам минского пляжа. И не просто поглощают, но и запивают это каждая литровой бутылкой колы, с таким вот звуком: «гуль-гуль-гуль» (представьте).

А я стою в блестящем солнце и умозаключаю: похожее действительно притягивается к похожему. Багеты – девушки в теле – кока-кола.

Гуль.

А с другой стороны – какого чёрта. Как сказал мне однажды стикер на какой-то неизвестной машине: one life – live it.

То есть жри багеты без оглядки на других, если тебе так хочется.

Теперь только надо это записать.

За минуту до того, как на нас обрушился матерный гвалт, я, ничего не подозревая, пребывал в благоговении, окружённый маками и перспективой хороших снимков. Матерный гвалт принадлежал деду, а деду – если верить его матерному гвалту – маковое поле, которое мы, люди неискушённые и настроенные философски, беспощадно и вероломно вытоптали в поисках прекрасного.

Конечно, лавина нецензурщины, доселе не слышанная столичными ушами, заставила нас это поле покинуть, да… Но вы бы видели выражение дедова лица, когда он уже нас прогнал, уже с чувством выполненного долга жевал травинку, самодовольно и высокомерно прищуриваясь, а тут я вдруг разворачиваюсь, на секунду задумываюсь и вновь бодрым шагом прусь в поле под характерный хруст ломающихся соцветий. Дед не покраснел даже – он посинел, губа его верхняя в ужасе затряслась, и вот тут уж из него действительно полилась желчь, да такая, что всё остальное показалось цветочками.

Я попробовал ему объяснить, что где-то там, среди красного раздолья, в спешке, спровоцированной, между прочим, самим делом, забыл фотоаппарат и экспонометр, но, честное слово, он меня уже не слушал. Он сам уже, топча маки (плевать!), бежал ко мне со сжатыми кулаками, пригрожая антигуманной средневековой расправой, а также издевательствами над всей моей родословной вплоть до Адама. Каким-то чудом избиения удалось избежать: я просто встал перед ним во весь рост, загородив закатное солнце, прямо посмотрел в его налитые кровью глаза и объявил: «Дед, я не уйду отсюда без камеры».

В общем, под дедовский лай я ещё минут, наверное, пять (когда тебя матерят, время внезапно замедляется) рыскал по полю в поисках своего японского оборудования, а дед, изрыгивая великолепные нелитературные обороты, пребывал в преинфарктном состоянии.

Но в целом фотографии того, конечно же, стоили.

Не знаю, с чем это связано (если это с чем-то связано), но в хуторской тиши мне всегда пишется лучше всего. А если так подумать – то вообще где угодно, кроме дома. Нужно, чтобы всё было или незнакомо, или знакомо, но пока ещё не очень, или совсем уже знакомо, но ещё не до конца привычно, либо если привычно, то всё же чем-то немного незнакомо и т. д. Я внятно объясняюсь?

Начал я сразу с восьмого пункта. Назывался он так: «Странный, но быстрый способ лечения ангины». В детстве я как раз частенько ей болел, то есть теперь это уже, конечно, неактуально, но всё же...

Суть «странного способа» заключалась в следующем: нужно близко ко рту поднести большую лягушку и старательно на неё дышать. В магическом рецепте утверждалось, что от дыхания сердце лягушки начнёт учащённо биться, а больной уже через десять минут полностью выздоровеет. Проникнувшись элегантной простотой тегеранского оздоровления и пожалев, что не узнал о нём, когда были проблемы с ангиной, я продолжил читать.

«Вскипятить в кастрюле литра два воды. Растворить в кипятке фунт квасцов. Всё это парить в духовке на медленном огне, а потом...» Замечу, что многоточие в конце авторское, предполагающее интригу, и я, пожалуй, интригу эту сохраню, потому что дальше следовали нелитературные подробности, но если воображение у вас яркое, то можете продолжить сами, я только дам вам подсказку: это был пункт четвёртый и заголовок гласил: «Верный способ лечения геморроя».

Следующие несколько небезынтересных пунктов: «Кавказский способ лечения геморроя», «Выдающееся персидское средство для лечения геморроя», «Хорошее сибирское и общерусское средство от геморроя» – я медленно и с почтением пропустил, сделав, однако, закладку на старость.

Вторым средством среди «Четырёх средств от зубной боли» значился «ломтик свиного сала», и я тут же вспомнил яркую из детства картину: вечер, мама бережно приносит папе кусочек сала и кладёт мёртвую плоть ему на нижнюю слегка ноющую четвёрку – к утру папа уже воет от боли и временами чуть ли не падает в обморок, проклиная тот день, когда первая свинья появилась на свет. Я не уточнял у мамы, откуда к ней пришла эта идея, но вот теперь, лет двадцать спустя, я, кажется, начинаю догадываться...

А вы попробуйте догадаться, от чего сие великолепие из двадцать пятого пункта: «Принять в пище половину чайной ложки толчёной кожицы куриного желудка»?

И пока вы думаете, я продолжу. От бессонницы рекомендовалось прикладывать к задней части шеи и затылку пятнадцать пиявок. От потливости ног советовали... мыть ноги. Рыбью же кость из горла, в соответствии с пунктом тридцать три, очень удобно извлекать при помощи восковой свечки.

От полового бессилия помогают отдых и сон от девяти до десяти часов в сутки. Кроме того, обязательны паровые бани, а бани солнечные и вовсе должны сопутствовать пациенту всюду. Вроде бы, логика есть, но когда я начал читать, что некоторые старые лекари советуют купить в аптеке комплект расширителей заднего прохода, я в озадаченном изумлении стал листать дальше.

Почему-то во второй части знахарской брошюры авторы резко перешли к толкованию снов, но с пути истинного меня не сбить – я продолжил чтение. Тонущего человека следует рассматривать как «небольшие затруднения», говорилось там. Пруд в лилиях значил приобретение через потерю, в ряске – путешествие по суше. Снег, если вы не знали, – любовное свидание, но если вы по нему идёте, а не просто наблюдаете, то ждать вам приятного удивления (вероятно, на любовном свидании...)

Но знаете, что интересно? Оказалось, зря я волновался, когда время от времени снилась мне преисподняя и черти, ибо всё это – к «пирушке»! И вот уж никак не ожидал я, что последовало далее: друг в гробу (снилось вам такое?) – жди новостей о его успехах! А если вдруг снится тебе, что читаешь ты на кладбище надписи на надгробьях – не пугайся: у тебя будет много друзей. И даже если как-то так неудобно выйдет, что упадёте вы в отхожее место, – вскоре вас ждут большие деньги...

Перечислять дальше? Щупать мёртвую рыбу – болезнь. Кушать индейку – разочарование. Попугай летает – вести из-за границы. Абажур (?!) – уныние. Кочерга (??!!) – спор. Рубль (а вот тут уже более правдоподобно) – «неприятность до слёз». А когда во сне вас повесили – это – внимание! – успех. Застрелите кого-то – достигнете цели. Будете с кем-то совокупляться – какие-то будут где-то препятствия...

В заключении прочитал весьма мудрую мысль: «Когда снятся сны плохие, желательно, чтобы они не сбылись».

Вспоминаю только снова своё детство, возвращаясь к рецептам: вечер, мама спешит к моему фурункулу, бережно прикладывает к нему листья белокочанной капусты и отсылает спать. Что мне снилось не помню, зато помню утро – когда вся моя пятая точка усыпалась сорока великолепными чирьями...

В общем, с опаской я с тех пор отношусь к народным рецептам, хотя брошюра «Секреты знахарей», признаюсь, заняла меня вчера надолго.

Так вот, догадались вы от чего была толчёная кожица куриного желудка? Всё просто: это «старинное, но вечно новое персидское средство от поноса». Может, кому пригодится...

Большинство 80% своего времени занимается нелюбимым делом, чтобы заработать на то, чтобы в оставшиеся 20% заниматься тем, что они любят. Вам не кажется, как будто что-то в этой схеме немного, совсем чуть-чуть неправильно? Зато сохранена красота почти уже классической пропорции 80/20.

Я на две недели уехал на хутор и теперь внимательно изучаю явления природы. Из последних наблюдений:

1. Трава растёт медленно. Очень медленно. А может и не растёт. Увидеть, что она растёт, у меня так и не получилось, сколько я на неё ни таращился.

2. Мухи любят не только говно, но и тепло. Когда они на меня садятся, я предпочитаю думать, что я тёплый.

3. Овцы по ночам, как правило, спят, но бывает и такое, что могут всю ночь блеять.

4. Если у трясогузки из хвоста торчит полувыпавшее перо, она ничего с этим не может поделать и так и будет с ним летать, пока оно окончательно не выпадет. Я благодарен, что человек придумал себе руки.

5. Собаки воют на луну и не на луну – тоже воют. Собакам, в общем-то, плевать, на что выть. Воют они, как и люди, – от голода, одиночества и перепадов гравитации.

6. Жечь камин в грозу не стоит. Лучше тихо попить на кухне крепкий чай: разреженный дым, говорят, притягивает молнии.

7. Гром может беспрерывно греметь в течение сорока минут. Беспрерывно – это значит беспрерывно, то есть ни на секунду не затихая. По народным приметам беспрерывный гром к граду, но у нас града не было, хотя был беспрерывный гром. Тем не менее, я почему-то продолжаю верить в народные приметы.

8. Есть такие мушки, окраской маскирующиеся под ос, чтобы осы их не убивали, когда те рядом поедают с цветков нектар, который, как полагают осы, полагается, конечно, только осам. В простонародье зовутся «журчалками». Спрашивается: могу ли я доверять ближнему своему?

9. Огурцы могут быть не только толстые, но и длинные. С толщиной и длиной их вкус меняется, хотя не всегда и не обязательно.

10. Седьмого июля на широте города Гродно в солнечную погоду птицы начинают петь ровно в 5:59 утра.

11. Если овцам сказать «бе-е-е», они, как правило, ответят. Но это я знал и раньше.

12. Улитки тупы, как валенки. Во влажную погоду они вылезают с обочины на асфальт междугороднего (за неимением слова «междудеревнего») шоссе, пребывая в святой уверенности, что их жизни ничего не угрожает. Когда я убираю их с асфальта обратно в траву, я чувствую, как над головой моей начинает ярко светиться нимб.

13. Когда пчёлам жарко в улье, они повисают гроздью у входа в улей. Каждая цепляется за предыдущую, и все довольны. Обязательно к просмотру тем, кто недоволен переполненным утренним транспортом.

14. Дятлу совершенно безразлично, когда вы легли спать: долбить обшивку дома он может начать ещё до восхода солнца.

15. Иногда лучше дать комару напиться крови, чем до утра пытаться его изловить.

16. Есть такое растение – бадан. Больше всего оно примечательно именно своим названием.

17. Вид вдали кучи навоза, обрамлённой бескрайними полями и цветами черёмухи, способен успокаивать психику.

18. У осины действительно очень непредсказуемо дрожат листья. Иногда кажется, что прогнозам синоптики обучались именно у осин.

19. Ты можешь хотеть и часами визуализировать спелую черешню. Можешь пятнадцать раз в день предаваться аффирмациям. Можешь причитать на табуретке перед деревом, а также давать ему мысленные установки. Черешня созреет тогда, когда созреет, что произойдёт ни на секунду раньше того дня, когда она решит созреть.

20. Размер кота не имеет значения. Даже небольшой и худосочный он может избить крепкого мускулистого кота соседей, а потом ходить и довольно облизываться.

Мораль сей басни такова, какую вы её себе придумаете.

Пока я пил свой улун, утопая в почти гродненском солнце, Мурзик деловито посмотрел по сторонам и улёгся в раковину. И вот мне что подумалось.

Животное свободно потому, что у него нет зацементированной связи «объект – слово – смысл». Оно просто видит удобную для лежания ямку и поступает соответственно и даже вроде бы логично – в неё ложится.

Я тоже вижу плавное углубление в нержавейке, но никогда не подумаю туда улечься, потому что для меня это – «раковина», а раковина в моём языке значит то место, куда уж точно не принято ложиться. Поэтому, вооружая, слово одновременно ограничивает.

Так и получается, что мы, писатели, ходим по тонкому канату над пропастью, с одной стороны которого – могущество и сила, а с другой – обусловленность, узость взглядов и крах любой попытки приблизиться к настоящему смыслу чего бы то ни было.

Но, как любые безнадёжные романтики, мы, конечно, не перестаём пытаться.